— В моих воспоминаниях о тебе останется только хорошее, — закончила Ника. — Постарайся меня понять и не ищи встречи со мной. — Будь счастлив.

Запись закончилась, экран телевизора стал синим. Борис нажал на пульте кнопку выключения, и экран померк.

— Вот что я вчера получил, — сказал он.

Борис посмотрел на Рустама.

— Ну, что скажешь? — спросил он его.

— Да ровным счетом ничего. Просто теперь понятно, почему ты вчера так напился.

Рустам улыбнулся.

— По-твоему, это смешно? — спросил его Борис.

— Ничуть, — сказал Рустам. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но я тебя понимаю. Только скажи мне: тебе в этой записи ничего не показалось странным?

— Да какая теперь разница, — сказал Борис, — в этом городе теперь все стало странным. Мне дали отставку — вот и все дела.

— И все же, — настоял Рустам, — тебе эта запись не кажется странной?

— Странной? — спросил Борис. — В общем, ничего странного, если не считать того, что Ника сама на себя не похожа. Взгляд у нее какой-то не такой, но оно и понятно. Ее мать воспользовалась моментом: после такой операции даже здоровый мужик дал бы слабину, вот она Нику и дожала. Я, по ее мнению, для ее дочери не пара, и к тому же, мне кажется, она меня слегка ревнует.

— Вот ты логично все и объяснил, — сказал Рустам.

— А чем тебе такое объяснение не нравится? — спросил Борис.

— Слишком все логично, — сказал Рустам, — а я в последнее время не в ладах с логикой. Можно, конечно, объяснить состояние твоей девушки посттравматическим стрессом, но я уже видел вот такой отрешенный и пустой взгляд.

— Видел? — спросил Борис. — У кого?

— У моей жены, — мрачнея лицом, сказал Рустам. — Такое ни с чем не перепутаешь.

Так, подумал Борис, продолжение следует.

— Так ты думаешь, это… — начал Борис.

— Нейропсихическое программирование, — закончил за него Рустам, — или, как называют это в Институте, коррекция личности.

— Или зомбирование, — задумчиво сказал Борис.

— Можно это назвать и так, — согласился Рустам.

Борис встал с дивана и стал нервно ходит по комнате.

— Это идея Алисы, — сказал он. — Это она подговорила врачей прочистить дочке мозги.

Внезапно Борису в голову пришла одна мысль.

— Надо поговорить с Девилсоном, — сказал он. — Но не по телефону. Надо ехать в Институт. Ты на машине?

— Не торопись, — сказал Рустам. — Я думаю, что Алиса здесь ни при чем.

— Ага, — сказал Борис, — ни при чем. Да она меня терпеть не может.

— Так ревнует или терпеть не может? — спросил Рустам.

— Что-то среднее, — сказал Борис. — Я же по ее представлению до сих пор должен сохнуть только по ней.

— И все равно: я думаю, что твоя, так сказать, несостоявшаяся теща не причем. Ты в курсе, что в городе пропало около полсотни человек?

— Да, — сказал Борис, — мне комиссар что-то говорил.

— В основном это подростки: от двенадцати до восемнадцати лет, — сказал Рустам. — Все они регулярно ходили в танц-клуб, кстати, построенный на деньги Института, а до этого в свое время проходили сеансы психокоррекции. Пропали они позавчера вечером.

— Ну и что? — сказал Борис.

— А то, что сегодня утром их нашли. В старом городском парке.

— Где?! — спросил Борис.

— В старом парке, — повторил Рустам. — Их всех нашли в состоянии какого-то оцепенения. Дети, подростки — все они стояли на старой танцплощадке, сбившись в одну толпу, словно куча манекенов. Насколько я понимаю — это что-то вроде каталепсии: все показатели жизнедеятельности в норме, разве что пульс слишком редкий. Укладывали их в машины как дрова. Орбинск — город маленький: новости разносятся тут же. В парк понабежали чадолюбивые родители и, естественно, увидев своих отпрысков в таком состоянии, подняли вой. Но это продолжалось недолго. Они сложили два и два, вооружились, кто чем горазд, и двинулись штурмовать Институт. Их остановили еще на подходе. Слава богу, обошлось без стрельбы, но побитых хватает с обеих сторон. Там были и молодые девчонки, и парни — совсем подростки. Им тоже досталось. Среди них была и дочь нашего комиссара.

Борис вспомнил юную почитательницу основоположника коммунизма с томиком “Капитала” в руках.

— У нее сильное сотрясение мозга, — продолжал Рустам, — и закрытый перелом правой руки. Видимо, досталось дубинкой. К нам поступила в бессознательном состоянии и в себя до сих пор не пришла.

— Комиссар знает? — спросил Борис.

— Да, ему сообщили. Примчался в больницу на служебной машине с ревом и мигалками. Постоял немного над своей дочерью, вид у него был хуже некуда. Я близко не подходил, но мне показалось, что он плакал. Потом он так же сорвался с места, сел в свою машину, и, опять же, под сирену с мигалками умчался в неизвестном направлении. Его подчиненные до сих пор не могут нигде его найти. Дело плохо. Оцепление усилили и отодвинули от Института на три километра. Так что сейчас тебе туда не пробраться: разве что с боями. А час назад из города стали уходить люди. Все вывозят своих детей. Вполне возможно, что половина Орбинска уже опустела. И я не удивлюсь, если сегодня в городе введут комендантский час. Вот такие дела, — закончил Рустам.

— Ладно, ты меня убедил, — сказал Борис, — мчаться в Институт сломя голову сейчас бессмысленно. В таком случае, мы позвоним.

Борис стал шарить по карманам одежды, сваленной в кучу на стуле.

— Девилсон оставлял мне свою визитку, только вот куда я ее засунул…

Рустам сел в кресло и стал наблюдать, как Борис трясущимися руками перетряхивает свои карманы. Через несколько минут его поиски увенчались успехом.

— Вот она — нашел! — сказал он, торжественно достав из кармана джинсов смятый прямоугольник тонкого картона.

Борис негнущимися пальцами стал быстро тыкать в клавиши телефонного аппарата, но нужный номер ему все равно удалось набрать только с третьего раза. Руки его были мокрыми от пота и совершенно не хотели его слушаться. Борис подумал, что бы он делал, если Рустам не вколол бы ему дозу своего животворного снадобья. Чем бы это ни было, но с ним Борис чувствовал себя лучше, чем без него.

На том конце провода долго не брали трубку, шли длинные гудки, и Борис, пританцовывая на месте, шепотом матерился, обращаясь к телефону, как к живому существу.

— Ну, давай же, черт тебя дери, ответь мне, мать твою, — уговаривал он его. После десятого гудка бесстрастный голос автомата отвечал, что абонент находится вне зоны доступа или не может ответить на звонок, перезвоните, пожалуйста, позднее. Борис, чертыхаясь, набирал этот номер снова. Наконец, где-то на шестой попытке ему ответили.

— Девилсон, — ожила телефонная трубка.

Внезапно у Бориса пересохло в горле. Он сглотнул слюну, пропихивая тугой комок из горла куда-то в желудок.

— Джон, — сказал он, — это Ласаль.

— А-а, — протянул американец, — это вы, Борис.

Его голос лучился холодным радушием.

— Что у вас с голосом? — спросил он Бориса.

— Ничего особенного, — сказал Борис. — Просто в последнее время курю больше обычного.

— Губительная привычка, — заметил Девилсон. — Если хотите, то мы можем вмиг вас от нее избавить.

— Спасибо, Джон, — сказал Борис, — но со своими пороками я борюсь сам.

— С кем протекли его боренья? — С самим собой, с самим собой, — продемонстрировал свои познания русской поэзии американец.

— Так чем могу помочь? — спросил он.

— Ника, — сказал Борис, — Николета Мэйсон. Мне надо ее видеть.

Девилсон ответил незамедлительно.

— Это невозможно. На территории Института введен особый режим, поэтому проход запрещен даже наемным рабочим из числа жителей Орбинска.

— К тому же, вы знаете, — понизив тон, продолжал Девилсон, — ее мать, графиня д’Аламбер не входит в число ваших поклонниц.

— Я знаю, — сказал Борис. — Но это крайне необходимо.

— Мне жаль Борис, но ничем помочь я вам не могу.

Девилсон попытался придать своему голосу нотку сочувствия, но тон его был непреклонным.