Он смотрел на лицо когда-то любимой женщины и не узнавал его. Не было никаких следов хирургического или иного вмешательства. Оно дышало неподдельной чистотой и свежестью. И, хотя пластические хирурги в нынешний век достигли необычайных вершин мастерства, все же они не смогли добиться того совершенства, которое делало искусственную красоту неотличимой от природного изящества. Такие женщины были как искусственные цветы — при ближайшем рассмотрении они сразу теряли половину своего обаяния и привлекательности. Но и эти перемены, делающие из стареющей дамы юную девочку были не столь скоропалительны. Прошло не более недели с того времени, когда Борис видел Алису в последний раз, и вот теперь перед ним стояла совершенно другая женщина — молодая и восхитительно красивая. И главное — совершенно не похожая на саму себя в юности или в более зрелом возрасте. Раньше она была кареглазой шатенкой, а теперь перед ним была синеглазая брюнетка. Сексапильная фигура, максимально открытое легкое платье, глубокое декольте, открывающее взгляду два восхитительных спелых плода. На вид года двадцать два-двадцать три — не больше.

— Ну, ладно, хватит на меня пялиться, Ласаль! Я не для этого сюда пришла, чтобы ты мог пускать свои слюни.

Дав Борису себя разглядеть и вдоволь насладившись его растерянной физиономией, Алиса тотчас перешла к атаке.

— Итак, как я сказала, я пришла к тебе как мать. И хотя, как я знаю, у тебя нет своих детей — официально, конечно, — Алиса не удержалась, чтобы лишний раз не уколоть бывшего кавалера, — но я надеюсь на твое понимание и благоразумие.

Тут Алиса сделала небольшую паузу, чтобы дать оценить Борису ее такт и благородство. Похоже, ей самой очень нравилась роль, которую она сама себе отвела. Она села в кресло и, достав из сумочки сигареты, закурила. Борис подвинул ей пепельницу.

— Я знаю, — продолжила она, — что ты любишь мою дочь. Пусть порочной, но все же любовью.

О, господи, подумал Борис, поморщившись как от зубной боли, только не это. Неужели она до сих пор смотрит латиноамериканские сериалы.

— В конце концов, — продолжала она, не обратив внимания на его гримасу, — это понятно: ведь Ника — моя дочь, мое продолжение. Но я-то поумнела с тех пор, как тебя бросила, а Ника — девочка умная, но еще неопытная, вот тебе и удалось заморочить ей голову. Я пришла к тебе, чтобы сказать: если ты любишь Нику — оставь ее, не цепляйся, не ломай девочке жизнь. Твои загулы и походы по злачным местам не для нее. Ты видишь: общение с тобой чуть не довело ее до могилы.

Еще немного, и она скажет, что это я стрелял в ее дочь, мрачно подумал Борис.

— Я знаю, что ты хочешь как-то упорядочить свою личную жизнь, — сказала Алиса, — но, пожалуйста, не делай это за счет моей дочери. У нее должна быть лучшая партия, чем стареющий и пьющий журналист.

Вот это номер, невольно про себя восхитился Борис. Заявить мне такое, притом, что она на четыре года меня старше. На такое способна только Алиса.

— Да и твой образ жизни: эти постоянные разъезды. Ника бы не смогла с тобой ездить, ты это понимаешь. Ника — это не то, что тебе нужно, Борис, — подвела итог Алиса.

— А что нужно ей самой, Алиса? — спросил Борис. — Ты Нику спрашивала? Чего хочет она?

Алиса широко улыбнулась.

— Ника хочет того же самого.

— Ты ее спрашивала? — спросил Борис. — Или это твое мнение?

Алиса опять улыбнулась победной улыбкой.

— Я знала, что ты это спросишь, и знала, что ты мне не поверишь. Поэтому на вот — держи.

Покопавшись в своей сумочке, Алиса достала из сумочки почтовый конверт и протянула его Борису.

— Что здесь? — спросил Борис.

Тридцать серебряников, мысленно ответил он себе.

— Здесь видеодиск, — сказала Алина. — Это послание тебе от Ники. Она хотела тебе написать, но я решила, что так будет убедительней.

— Как она? — спросил Борис.

Он видел Нику тяжело раненую, с пулей в груди, почти при смерти менее суток назад и никак не мог поверить, что, перенеся такое серьезное ранение, она способна что-то написать или быть в силах, чтобы надиктовать ему видеопослание.

— Почти в норме, — сказала Алиса. — Узнав об этом, я была просто в шоке, но врачи и хирурги в Институте сотворили чудо. Слава богу, передовая медицина оказалась на высоте.

Пока она говорила, Борис смотрел на ее красивое лицо и думал, что все эти изменения, все эти метаморфозы, произошедшие с ней, не затронул ее внутреннего “я”. Она осталась такой же: до крайности самолюбивой и неуравновешенной. Но осталось в ней и то, что некогда называли харизмой — способность подчинять себе людей. Это Борис почувствовал на собственной шкуре. Она могла быть остроумной, искрометной, веселой и беззаботной. И еще: когда-то она была очень сексапильной. Притягивала к себе внимание мужчин, как магнитом. Если верить гороскопам, то такой ярко выраженной способностью обладали только ядовитые членистоногие животные из класса паукообразных. Алиса и была скорпионом — по гороскопу и повадкам. Борис подумал, что, может быть, он любил тогда Алису так же, как сейчас любит Нику, просто все это стерлось из его памяти и стало более расплывчатым в фокусе времени. Он пробовал представить себе Нику лет так через десять-пятнадцать, и не мог. Не мог себе вообразить, что пройдут годы и хрупкая, милая девушка станет меркантильной взбалмошной стервочкой. И он никак не мог привыкнуть к мысли, что Ника — дочь Алисы.

— Мы же взрослые люди — не будем доводить дело до крайностей, — вывела Бориса из состояния задумчивости Алиса. — Ника в таком состоянии не может о себе позаботится. Она еще не совсем пришла в себя после операции, поэтому, хотя она и совершеннолетняя, я оформила над ней опекунство. И имей в виду, Борис, — тут в ее голосе прозвучали угрожающие нотки, — по постановлению суда тебе запрещено приближаться к ней ближе, чем на сто ярдов.

— Я не заразный, — вяло возразил Борис, — если ты об этом.

— Мне некогда с тобой препираться, Борис, — сказала Алиса. — Я тебя предупредила.

Она поднялась с кресла, тем самым дав понять, что разговор окончен. Уже в дверях, остановившись, сказала:

— Приготовь, пожалуйста, ее вещи: я кого-нибудь за ними пришлю.

И ушла. В комнате остался витать горьковатый запах сигарет и сладкий аромат духов.

После того как Алиса ушла, Борис, достав из конверта видеодиск, вставил его в проигрыватель и, усевшись в то же кресло, нажал на дистанционном пульте кнопку Play. Запись длилась не более двух минут, поэтому Борис просмотрел ее три раза. После этого он некоторое время оставался сидеть в кресле, и казалось, о чем-то думал. Через десять минут он встал и пошел на кухню. На кухне он открыл холодильник и, осмотрев его содержимое. Затем, Борис полез в кухонный шкаф. В нем на полке стояла запечатанная бутылка “Хенесси”. Коньяк был старый, выдержанный. Борис помнил, что эту бутылку подарили отцу на его пятидесятилетие с пожеланиями открыть ее на его семидесятый день рождения. Недолго думая, он открыл бутылку и, взяв с полки стакан, налил его до краев. Коньяк был теплым. Бориса это не остановило. Выдохнув, он стал вливать его в себя. Горло судорожно сжималось и выталкивало янтарную жидкость обратно. При такой температуре и в таких дозах благородный напиток по вкусу был не лучше дешевого спирта. По подбородку текло. Наконец он его допил. Вдохнул. Сморщился. Из глаз потекли слезы. Отдышавшись, Борис прислушался к своим ощущением. Не забирало. Ему хотелось моментально опьянеть, но в голове лишь немного зашумело. И тогда Борис налил себе еще.

Первым чувством, которое испытал Борис, когда очнулся, была жуткая головная боль. Он хотел открыть глаза и не смог: дневной свет был настолько ярок, что резал их даже сквозь прикрытые веки. Жутко хотелось пить. Язык его распух, а во рту образовался мерзкий привкус. В голове прочно поселился трудяга дятел, который вовсю старался продолбить в его черепе дырку. Лежа с закрытыми глазами, Борис пытался собраться с силами, чтобы дойти до кухни и попить воды. Прямо из под крана. Судя по собственным ощущениям, он вчера поставил личный рекорд по одиночному пьянству. Как он дошел домой, Борис не помнил, но все же он лежал в своей комнате и на своем диване, лежал разутый, значит, у него хватило сил, чтобы на автопилоте дойти домой, снять обувь и лечь в постель. Борис, наконец, собрался с духом и попытался встать, но тут же упал обратно на подушку.