— А это не так? — спросила Ника.

— Это не так, — ответил Борис.

Ее поцелуй Борис ощутил как короткое прикосновение крыла бабочки, которую вдруг унесло мощным порывом ветра. На горизонте сверкнула яркая зеленая вспышка, и Борис почувствовал, как кожа на плечах Ники моментально покрылась пупырышками. Ее передернуло так, как будто она попыталась откусить лимон.

— Ты слышал? — спросила Ника. — Опять этот жуткий звук. Сегодня уже второй раз. Ничего противнее не слышала. Что может издавать такие звуки?

— Не знаю, — ответил Борис. — Но узнаю.

Романтическое настроение улетучилось. Как Зорька языком слизала. Вечер был испорчен.

— Поехали отсюда, — сказала Ника.

Обратно Борис поехал не спеша. По дороге обратно Борис с Никой молчали, но на этот раз в этом молчании было свое единство, какая-то интимная близость, которую они боялись разрушить неосторожным словом или движением. Остановив машину неподалеку от ее дома, они еще некоторое время не могли расстаться, и на этот раз их поцелуи были ощутимы для них обоих. Когда Ника ушла, Борис еще некоторое время оставался на месте. Ему необходимо было справиться с тем, что было у него внутри. Он просто обязан был все осмыслить, разложить по полочкам, иначе он чувствовал, что от распирающих чувств его просто разорвет. Подкуривая, неизвестно какую по счету сигарету и глядя в звездное небо, Борис со всей ясностью понял, что он, тридцатишестилетний циник и ловелас, влюбился. Город спал, поделиться этой новостью Борису было не с кем — ни здесь, ни где-либо еще. Сделав глубокую затяжку, он выпустил кольцо дыма и посмотрел, как оно растворяется в густом ночном воздухе.

— Такие дела, фратер, — сказал он себе.

Борис поехал в бар, чтобы вернуть Роджеру машину. Как обычно, бар был полон посетителей, пытающихся хоть как-то освежиться. Роджер, как добрая кавалеристская лошадь, был весь в мыле.

— Спасибо, фратер, — сказал Борис, положив ключи на стойку. — С меня магарыч.

— What is magarich? — спросил Роджер, обливаясь потом.

Перед стойкой стояло человек десять жаждущих пива. Борис щелкнул себя по горлу. В отличие от самого слова этот жест в двадцать первом веке стал поистине интернационален.

— Ты очень щедр, — бросил Роджер Борису. — У меня этого добра, как снега зимой, — он кивнул на полки c бутылками, висящие над стойкой. Быстро обслужив назойливых клиентов, он вернулся к Борису.

— Да ты уже где-то надергался, фратер, — сказал он, взглянув на Бориса. — Изменяешь моему гостеприимному заведению?

— С чего ты взял? — сказал Борис. — Я трезв как стекло.

Посверлив его подозрительным взглядом, Роджер поставил перед Борисом большую стопку и до краев наполнил ее водкой.

— Тогда пей, — сказал он.

— Зачем? — спросил Борис.

— Если бы я тебя не знал, то сказал бы, что ты недавно обкололся наркотиками. У меня всего два раза в жизни было такое обалдевшее выражение лица. В первый раз — когда я сделал Кэтрин предложение, и во второй раз — когда застукал ее с сантехником. Пей!

— Да ты прямо-таки знаток человеческих душ, — улыбнулся Борис.

— В армии чего только не насмотришься, — заметил Роджер. — Чтобы не свихнуться, поневоле станешь философом. Выпью и я с тобой, — сказал он.

Роджер взял второю стопку и, плеснув в нее на палец виски, долил ее содовой.

— Мне еще работать, — объяснил он.

— Ну, за что выпьем? — спросил Борис.

— За нее, конечно, — сказал Роджер немного торжественно, — за любовь. Хоть мы гоним ее от себя и боимся ее, но кем мы были бы без любви? Сборищем неумных циников и рефлексирующих педантов. Что бы не говорил старик Фрейд, но именно любовь правит миром. Будь здрав, фратер.

Роджер одним махом опрокинул в себя стопку. Борис изумленно смотрел на него: за вторую неделю их знакомства таким Роджера он видел в первый раз. Роджер поймал его взгляд.

— Да, я знаю, что ты думаешь: он постарел и стал сентиментален. Я говорю банальности, но все настоящее всегда банально. Не надо бояться чувствовать, фратер. В нормальное время любовь мужчины и женщины — это попытка хоть немного сойти с ума. В нашем сумасшедшем мире любовь между мужчиной и женщиной — попытка хоть в чем-то оставаться нормальными людьми. Не смотри на меня так. Это не я придумал. Просто где-то вычитал, хотя сказано верно.

Свою стопку Борис осушил машинально, даже не почувствовав вкуса.

— А ты любил кого-нибудь? — спросил он.

Роджер немного помолчал, затем сказал.

— Была одна женщина. Нет, не Кэтрин, другая. С Кэтрин мы не прожили и двух лет. Это было позже, на Балканах. В то время я служил в составе британских миротворческих сил в Югославии. Она была сербкой. Наш блок-пост находился недалеко от ее деревни. Как-то на эту деревню напали: банда экстремистов, попросту просто бандиты. Ее и еще двух девушек они хотели увести с собой, но мы их отбили. Так мы и познакомились. Ей было двадцать лет, и она была единственным человеком в деревне, кто знал английский язык. До двадцать первого дня рождения она не дожила. Снайпер. Прямо в сердце.

Роджер помолчал.

— Жизнь — дерьмо. Не правда ли, фратер?

Борис кивнул.

— Не скрою, иногда я так и думаю.

— Знаешь, что бы я сделал, будь я на двадцать лет моложе? — спросил Роджер. — Нашел бы себе женщину, которая терпела бы мои недостатки, любил бы ее и завел бы с ней кучу детей. А армию послал бы к черту. Ты еще молодой, ты можешь это сделать. Бросай свою чертову работу, пока где-нибудь не получил пулю в живот.

— Так и ты не старый. И здоровьем тебя бог не обидел — любого в бараний рог скрутишь, — сказал Борис, –

такими-то ручищами.

— Это да, — довольно улыбнулся Роджер, посмотрев на свои руки, в ладонях которых стограммовая стопка практически терялась. — Выпьешь еще? — спросил он. — Я угощаю.

— Нет, спасибо, — сказал Борис. — Пойду домой. Кажется, во мне проснулся зуд творчества.

— Понимаю, — кивнул Роджер. — Будешь писать серенады.

— Что-то в этом роде. Ну, пока, фратер.

Простившись с Роджером, Борис вышел из бара и направился к себе домой. Шел он не спеша. По-прежнему было очень жарко. Хоть бы пару дней дождей, подумал Борис. Фермеры даже в церковь зачастили. Черт знает, что творится. Кажется, что настал конец света. Тут Борис почему-то вспомнил о Лорне. Та, конечно, состроит физиономию. Чуть приподняв верхнюю губу, она скажет: “Ну, что, Ласаль, взрослые женщины тебя уже не устраивают? Захотелось понянчиться. Ладно, спать с восемнадцатилетней, это я понимаю — кризис среднего возраста, седина в бороду. Но все остальное… Соскучился по юношеским соплям?” Лорна всегда была очень резка. У них не было каких-либо взаимных обязательств по части верности. По молчаливому обоюдному соглашению они никогда не затрагивали эту тему. Борис предполагал, что он не единственный, с кем Лорна спит. Ведь встречаются они не чаще трех раз в месяц. Но даже это предположение его не волновало. Скандала, конечно, не будет, а вот графиня д’Аламбер постарается подпортить крови. Все эти мысли как второстепенные, пролетали в голове Бориса, не задерживаясь, а перед собой он видел лицо Ники, такое, каким он запомнил его час назад.

От его мыслей Бориса отвлекли какие-то звуки. Он шел по старой части города, где и находилась его квартира, а в это время суток здесь расстилалась пыльным бархатом ночная тишина. Борис прислушался. Что за черт, подумал он, неужели опять? В непривычных звуках он узнал мерный стук конских копыт по разогретому асфальту. Борис сошел с аллеи, и шагнул в кусты. Под руки ему попалась содранная с разваливающейся скамьи штакетина. Он взвесил ее в руке: не бог весть, конечно, но пойдет. Неспешное цоканье копыт становилось все громче. Борис напрягся и покрепче сжал импровизированное оружие. Из полумрака слабо освещенной улицы показалась голова лошади. Борис пригляделся. Поняв, что перед ним, он расслабился. Негромко хмыкнув, Борис закинул штакетину обратно в кусты.