Я предлагаю вам место в истории, — сказал Эмиль. — Будьте нашим летописцем, свидетелем того, как наша родина поднимется с колен и станет свободной. Пора перестать метаться между большим братом с востока и заокеанским дядюшкой с запада. Мы не хотим быть Иванами, не помнящими родства, и быть с ними мы тоже не хотим. То есть “Yankee go home!” и “Чемодан, вокзал, Россия!” опять актуальны, — уточнил Борис. Не совсем, — сказал Эмиль. — Мы не делим людей по национальному признаку. Но нам грозит вымирание как нации. Вы помните, что стало с индейцами в Америке — они растворились в людской массе переселенцев. То же грозит и нам. Мы хотим обратиться к мировой общественности с предложением помочь восстановить государственный суверенитет нашей родины. Для этого нужна экономическая и политическая программа, — сказал Борис. — Она у вас есть? Сначала нужно убедить этих гуманистов в серьезности своих намерений. И, если для этого нам придется взять в руки оружие, мы бы хотели, чтобы мир знал, для чего это делается. Присоединяйтесь к нам, в конце концов, это же ваша работа, которую вы любите. Я же видел ваши репортажи. Очень профессионально. А вы как профессионал не останетесь в стороне от таких событий.
Борис внезапно разозлился.
Послушай, ты неукротимый дурачок. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты считаешь, что война — это забава, и что стоит только тебе взять в руки автомат, то тебя сразу все услышат. Но что хуже всего, что ты считаешь, что я думаю так же. Ты думаешь, я люблю свою работу? Да я ее ненавижу! Ты думаешь, что снимать трупы стариков, женщин и детей — это большое удовольствие? Ты бы просто рехнулся, если бы увидел то, что видел я. Певец войны — вот как меня недавно назвали. Для чего, по твоему, я выполняю работу от которой меня воротит? Чтобы такие сопляки, как ты, не вздумали играть в войну. Знаешь, что по ночам мне снится? Тела солдат — разорванных минами, изрешеченных пулями, сгоревших заживо под струями огнемета, отравленных зарином и замученных пытками. И не дай бог, тебе такое видеть. Забирай своих друзей и возвращайся домой. Пойдем Ника.
Борис поднялся со стула, за ним встал и Эмиль. Лицо этого “вьюноши” было абсолютно спокойно, на нем не было и тени смущения.
Меня тронула ваша речь, господин Ласаль. Очень проникновенно. Но я думал, что вы журналист, а не проповедник. Грубая сила иногда бывает действенней проповедей. Жаль, что вы этого не поняли. Очень жаль. Прощайте, господин Ласаль, и вы, Ника. К машине вас проведут. Адриан! — крикнул он.
Появился тот же дневальный, что встретил их на ходе.
Проведи гостей, — приказал ему Эмиль. — У вас есть еще время выбрать правильную сторону, — сказал он Борису, — только смотрите, чтобы не было поздно.
Сопровождаемые таким напутствием, Борис и Ника покинули эту древнюю казарму. Снаружи было черно и звездно. Сверчали сверчки, а в ночном воздухе резвились летучие мыши.
“ Росинант” не подвел и на этот раз — завелся с первого раза. Некоторое время они ехали молча, затем Борис сказал.
— Извини за эту сцену. Я сорвался.
Ничего удивительного, — сказала Ника. — Этот парень мнит себя неизвестно кем. Маленький фюрер, да и только. Противно.
- “Мы все глядим в Наполеоны двуногих тварей миллионы”, - процитировал Борис. — Не столько противно, сколько тревожно. Гитлера ведь тоже поначалу никто всерьез не воспринимал. Но меня беспокоит не это. У меня такое ощущение, что наш маленький Орбинск раскололся на несколько лагерей, а меня склоняют принять чью-либо сторону. Словно кто-то пытается ткнуть меня мордой, как слепого котенка: вот оно — ешь. У меня паршивая работа, но она нужна и мне и людям. Все повторяется, но некоторые вещи повторяться не должны. Вот почему я делаю то, что делаю. В мирных делах я мало что понимаю. Но я всегда знал, что такое “хорошо”, и что такое “плохо”. То, что восемнадцатилетний парень рассуждает как заядлый демофоб — это плохо, но это понятно. Это естественно. Когда подростки не колют себя всякой дрянью и не убивают друг друга в пьяных драках, это хорошо. Но когда девяносто процентов из них ведут себя как святые — это странно. Странно и неестественно, а поэтому тревожно. Хотя, может быть, я просто не могу признать, что в своем большинстве вы лучше, чем мое поколение.
— Ты говоришь так, как будто тебе сто лет, — заметила Ника.
— А тож, унученька, — по стариковски зашамкал Борис, — тридцать шестой годок пошел нонче. Старый стал, хвори одолели: старческий мамраз, говорят. Да и память стала плоха — скрезол одолел проклятый.
— Ничего, дедушка, — засмеялась Ника. — Если потеряешь свою вставную челюсть, я тебе хлебушек-то пожую, — в тон ответила она.
— Какие дальнейшие планы на вечер? — спросил Борис.
— Не знаю, — сказала Ника, — домой что-то не хочется.
— Мне и подавно дома делать нечего, — сказал Борис. — Разве что с тараканами дружбу водить.
— А у тебя есть тараканы? — все еще смеясь, спросила Ника.
— Всякий уважающий себя холостяк должен иметь в своем доме пару-тройку тараканов на развод, так сказать, и для поддержания имиджа, — назидательно сказал Борис. — К тому же я люблю животных.
Ника опять прыснула смехом.
— Но сегодня, я думаю, мои таракашечки побудут без меня. В крайнем случае, если им будет очень скучно, сходят к соседям в гости.
Тут Борис призадумался. Ну, что, Ромео, ты будешь делать, спросил он себя. Будь на месте Ники женщина постарше, он не задумываясь пригласил бы ее к себе домой. В том случае расклад был бы ясен. В конце первого свидания они с Лорной оказались в одной постели. Но Лорна опытная, независимая женщина, а Ника еще совсем девчонка. Но не в бар же мне ее опять вести. Внезапно Бориса посетила неожиданная мысль.
— А поехали купаться, — предложил он. — Здесь недалеко есть озеро.
— Но на мне нет купальника, — лукаво улыбнулась Ника.
— На мне тоже, — сказал Борис. — Так что мы в равном положении, но если хочешь, я буду плавать с закрытыми глазами.
К озеру они подъехали к берегу, противоположному пляжу. Борис нашел в машине какое-то одеяло, которое он расстелил прямо на траве. Он чувствовал себя немного скованно, но Ника держала себя так непринужденно, что вернула его в нормальное расположение духа. Сбросив с себя легкий сарафан, она вошла в воду.
— Вода как парное молоко, — объявила она.
Перед тем как раздеться, Борис с досадой подумал, что уже полгода не посещал тренажерный зал. Втянув живот и расправив плечи, он подошел к берегу.
— Ну что, плывем наперегонки вон до того буйка — туда и обратно, — предложила Ника.
Борису ничего не оставалось, как принять предложение. Но то ли за последнее время в его жизни было слишком много сигарет и сигар, то ли много рюмок, выпитых в “Веселом Роджере”, но когда Борис приплыл обратно, Ника уже стояла на берегу. Ее мокрые волосы разметались по плечам, а кожа светилась серебром, отражая лунный свет каждой капелькой воды на ее теле. Русалка, машинально подумал Борис. Ника встретила его смеясь.
— Кажется, вода — не твоя стихия. — сказала она.
— Наверняка, я был похож на бегемота, — мрачно пошутил Борис.
— Открою маленький секрет: перед тобой чемпион школы по плаванию. Я регулярно ходила в бассейн с четырех лет.
Борис посмотрел на нее с сомнением. Обычно у пловчих всегда переразвиты плечи, а у Ники все было пропорционально красиво.
— У тебя прекрасная фигура, — заметил Борис.
— Все хорошо в меру, — сказала Ника. — Правда, я забыла сказать, что была чемпионкой среди пятых классов, — засмеялась она. — Мне нравится, как ты на меня смотришь.
— А как я на тебя смотрю? — спросил Борис.
— Так, как будто ты меня хочешь поцеловать и не знаешь, как тебе это сделать.
Борис вышел из воды и вплотную подошел к Нике. Это наваждение какое-то, мелькнуло у него в голове.
— Это было бы аморально, — сказал он через силу. — Я почти вдвое старше тебя, и твоя мама считает, что я приударил за тобой только за тем, чтобы отомстить ей за то, что она меня бросила.
