Не забирало. Это уже была четвертая рюмка водки, а сознание Бориса, измученное бездельем и скукой никак не хотело предаваться алкогольному забвению. В последнее время чтобы дойти до состояния легкой беззаботности ему стало требоваться куда больше выпивки. Стояла умопомрачительная жара, хотя на дворе был только апрель. Борис сидел в конце длинной стойки бара и, изнывая от духоты, наблюдал за пьяным разгулом разношерстных посетителей. Два кондиционера безуспешно пытались справиться с потоками горячего воздуха, врывавшимися с улицы. Это было не самое шикарное заведение в Орбинске, но именно этот бар пользовался наибольшей популярностью у приезжих. Местные жители сюда практически не заглядывали, обходясь домашним вином из своих погребков. Над входом висел пиратский флаг с черепом и костями, а интерьер его напоминал трюм старинного фрегата. Назывался бар соответственно — “Веселый Роджер".

И какого черта, я сюда притащился, думал Борис с досадой, ностальгия и сплин давно не в моде. Хотелось деревенских пасторалей — на тебе, получите. В итоге неделя коту под хвост. Впрочем, чего ныть, когда сам виноват.

Три недели назад Борис Ласаль, известный в определенных кругах журналист, тридцати шести лет отроду, был удостоен ежегодной премии ООН, учрежденной для журналистской братии и прочих тружеников пера “За вклад в дело мира и гуманизм”, что выражалось в вполне конкретной сумме с несколькими нулями. Этому знаменательному и вполне заслуженному событию предваряли десять лет репортажей из различных “горячих” точек, после которых на его теле осталось несколько отметин двух пулевых и одного осколочного ранений. Четыре месяца назад на Кавказе Борис попал в плен к заросшим до глаз и вооруженным до зубов детям гор. По традиции своих предков они воевали со всеми, кто попадал в их поле зрения. По истечении двухмесячного плена Борис быстрым пером разродился небольшой книгой, которую его литературный агент выпустил в свет под броским названием: “Неизвестные дороги войны”. Может, сие незначительное событие так бы и осталось в миру незамеченным, если бы вместе с ним в яме не сидел подданный Великобритании, представитель миссии “Красного креста” на Кавказе Джеймс Платт. По популярности в Англии он сравнивался лишь с сэром Уинстоном Черчиллем, и именно его безуспешно разыскивала два месяца мировая общественность и британская разведка. Когда Борис попал в его компанию, он уже бегло разговаривал на местном наречии и пользовался у главаря этой маленькой бандитской шайки некоторым уважением. Ее предводитель, эдакий Алан Делон кавказского типа уже несколько лет мучился от недолеченного простатита, и медицинские познания мистера Платта помогли существенно облегчить его страдания. К удивлению Бориса, Аслан, так звали главаря, не имел ни малейшего понятия, кто находился на постое в его пятизвездочном курятнике. Борису стоило большого труда объяснить их супервизору, кого он держит в своем плену. Аслан конечно обрадовался тому, что птица такого полета как сэр Платт попала в его сети, и он уже подумывал о солидном выкупе в сто тысяч долларов, но когда его родичи в долине навели справки о его пленниках, сумма выкупа резко выросла до двух миллионов. Платту даже дали позвонить домой, сестре. Та сообщила в посольство, начались переговоры, и благодаря популярности и стараниям сэра Джеймса через два месяца Борис Ласаль был на свободе. Через три недели под впечатлением вышеописанных событий из-под его пера появилась на свет книга. Но, видимо, суетная жизнь столицы, плен, творческая лихорадка, утомили Бориса, после чего наступила полнейшая апатия, сопровождаемая творческим застоем. Через некоторое время в голову Борису пришла совершенно неожиданная идея: а не уехать ли куда подальше. Тогда это казалось ему удачной мыслью. Денег хватало, некоторое время Борис мог прожить, не беспокоясь о презренном металле. Спокойный патриархальный уклад родного города, где он провел сопливое детство и замороченную комплексами юность, показался ему верным лекарством для уставшей души. Но и здесь он не нашел долгожданного покоя. Город был наводнен туристами, журналистами и приезжими всех мастей. Борис не высыпался. Ночами его мучили кошмары, и по утрам он просыпался обессиленным и разбитым. Чтобы быть в тонусе, приходилось подстегивать себя изрядной дозой алкоголя. А тут еще необычная для этого времени года выматывающая жара.

И вот я здесь, думал Борис, по-прежнему нахожусь в творческом ступоре, сижу в прокуренном баре и надираюсь в одиночку. Вернее, пытаюсь надраться. “Водка в малых дозах безвредна в любом количестве”. Рюмка опять пуста и бдительный Роджер, так зовут бармена, уже тут как тут.

— Ну что, Борис, тебе повторить?

Это имя он произносит на болгарский лад с ударением на первом слоге. Роджер О,Нил — хозяин этого заведения, он же бармен, он же вышибала, сухопутный Моби Дик, три в одном — типичный ирландец, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Рыжеволосый, широкоскулый, с голубыми детскими глазами и огромными кулаками. Вообще, здоровьем его бог не обидел. Бывший морской пехотинец Ее Величества Королевы. И хотя Роджер на пятнадцать лет старше самого Бориса, он по-прежнему великолепен в уличной драке, и так же, как все циники иногда бывает поразительно наивен. Борис познакомился с Роджером неделю назад, когда пришел в его бар в первый раз. Умение Бориса пить неразбавленными крепкие напитки привели того в поистине ребячий восторг. Роджер даже как-то пробовал подражать, но после того, когда он с больной головой провалялся в постели два дня, в то время как Борис хоть вялый, но не лишенный присутствия духа оставался на ногах, его уважение к Борису окрепло еще больше.

Роджер достает из-под стойки большую двухлитровую покрытую легким слоем пыли бутыль. Сей сосуд, он держит только для особых посетителей вроде Бориса: настоящая пшеничная водка домашнего приготовления, чистейшая как слеза и не уступающая по вкусу лучшему шотландскому скотчу. Роджер уже было, хотел наполнить рюмку Бориса, но он его остановил.

— Вот что, фратер, достань мне стакан и себе налей.

Роджер, понимающе кивнув, ставит перед Борисом “сталинский”, граненый стакан. Налив его ровно на половину, затем, плеснув себе в маленькую пузатую стопку, он произнес тост: “За Ее Величество Королеву!”

Борис его поддерживает: “За Ее Величество Королеву!” Сидящий рядом блондинчик с лицом непорочного херувима, накачанный Харатьян в молодости, проявляет солидарность. Он высоко поднимает свой стакан с бурбоном.

— Лэхаим!

Чокнувшись с ними, Борис выпил стакан до дна. От ударной дозы спиртного в животе сразу зажглась лампочка, а в голове щелкает какой то переключатель, отчего в баре становится чуть-чуть светлее. Ближе к полуночи посетителей в бар набивается как сельдей в бочку, “народ для разврата собран”, и хотя входные двери закрыты, такое ощущение, что кондиционеры работают вхолостую. Ежеминутно к стойке подходят жаждущие выпивки посетители.

— Еще две недели такой жары, — говорит Роджер, — и я рассчитаюсь с банком за взятую ссуду.

— Да, пекло адово, — соглашается Борис, — Старики говорят, что такого здесь не было лет пятьдесят.

— Да чито ви знаете, Боря, — встревает в разговор блондинчик, — вот-таки приезжайте летом ко мне в Арад, тогда ви точно будете знать, чито такое по настоящему жарко.

Фридрих Изаксон, когда-то бывший соотечественник, а ныне гражданин Израиля, полугениальный журналист, как он о себе говорит, тоже является завсегдатаем сего злачного заведения. Несмотря на фамилию, которая точно определяет его национальную принадлежность, он скорее похож на мальчика из гитлерюгенд, чем на потомка рода Маккавеев. Вершина генетической мимикрии, шутит Фридрих. По поводу своей внешности он любит рассказывать всем один и тот же анекдот.

“Едут в поезде еврей Абрам и китаец.

— Простите, ви еврей? — спрашивает Абрам.

— Нет, я китаец, — отвечает тот.