— Ну и что ты здесь лежишь? — спросил его купец.

— Позволь мне отдохнуть подле твоего дома, добрый человек, — охрипшим голосом обратился к старику преступник. — Не по своей воле, но я должен идти дальше, а силы мои на исходе.

Агасферон недобро усмехнулся.

— Иди, не медли. Нет тебе отдыха ни подле моего дома, ни на земле йегудимов. На кресте закончишь свой путь и сможешь отдохнуть.

Преступник внимательно посмотрел на того, в ком он тщетно искал сострадания.

— Мой путь скоро закончится, хоть и на кресте. Но твой путь будет очень долгим, и будет длиться до тех пор, пока я вновь не приду к тебе.

Когда кентурион подошел к осужденному, тот уже поднялся с пыльной дороги, и с помощью Симиона взвалив свой крест на плечи, потащился дальше. Проводив взглядом конвой с осужденными, старик Агасферон прошел в дом. Смотреть на казнь он не пошел. Да и чего он там не видел?

Вечером повеяло прохладой, пошел дождь, а на следующий день старик Агасферон исчез…

Борис смотрел на старика и не мог прийти в себя. Видение было столь ярким, что больничная палата реанимации ему казалась какой-то нереальной.

Вот ты какой, вечный странник, думал Борис. Да, от такой жизни недолго и с ума сойти. Борис представил себя на месте старика. Б-р-р! Даже подумать страшно. Идут года, все, кто тебе дорог, уходят, а ты продолжаешь жить и скитаться по земле как бесплотный дух: не зная привязанностей и не имея родного угла. Мрак! Хотя кто сказал, что моя жизнь лучше?

— Ты где это витаешь, ангелочек? — вывел его из состояния прострации Рустам.

Борис взглянул на одноклассника: на его лицо приклеилась едва заметная ухмылка.

— Очень смешно, фратер, — сказал Борис. Он взглянул на старика Христопродатиса. Тот лежал, закрыв глаза, дыхание его было ровным, похоже, он спал.

— Ладно, пошли, — сказал Борис. — Мне здесь делать нечего. Не моя епархия.

Вместе с Рустамом он вышел из палаты.

— Идем, покурим, — предложил Рустам.

— Идем, — согласился Борис.

Они вышли на улицу и сели на скамейку в тени акации. Некоторое время оба молчали, курили.

— И как твои дела? — спросил Борис Рустама.

— Лучше всех, — моментально отреагировал Рустам, — только никто не завидует.

— Ну, а как дома? — осторожно спросил Борис.

— Не знаю, — ответил Рустам. — Третью ночь сплю здесь.

— Так паршиво? — спросил Борис.

— Хуже некуда, — сказал Рустам. — Я врач реаниматор, и к тому же патологоанатом, то есть материалист по своему определению, стал паршивым мистиком с параноидальными наклонностями: боюсь вечерами выходить из дома, боюсь свою жену. Курам на смех!

Рустам нервно повел плечами, отгоняя внезапную дрожь.

— Последнее время мне стало казаться, что от нее пахнет мертвечиной. Знаешь, такой сладковатый запах с примесью формалина. На работе его совершенно не чувствую — привык. А когда нахожусь рядом с Лидкой, постоянно ощущаю этот запах, даже аромат ее духов этот запах не перебивает. Совсем нервы расшалились, — резюмировал он.

Рустам перехватил сочувствующий взгляд Бориса.

— Что смотришь? — с подозрением спросил он. — Не веришь? Думаешь, допился Рустам до ручки?

— Нет, не думаю, — сказал Борис. — Ты знаешь, я подумал над твоими словами и считаю, что ты прав: в городе действительно что-то назревает.

— Что, и тебя достало? — посочувствовал Рустам.

— Слишком много всего намешано в нашем городе, — сказал Борис. — Много, чего я не понимаю.

— Я знаю, что ничего не знаю, — подытожил Рустам.

— Именно так, — согласился Борис. — И это меня беспокоит.

Сначала Борис хотел рассказать Рустаму о своих открывшихся способностях, о тех видениях, которые к нему приходят, но, посмотрев на серого от бессонницы одноклассника, решил, что для материалиста-практика это будет слишком. Хватит с него неприятностей с женой.

— Присматривай за стариком, — на прощание сказал он Рустаму.

— Сделаю, что смогу, — заверил Рустам. — Но я не бог.

— Так и я не ангел.

— Я знаю, фратер, — сказал Рустам, — я знаю.

У Роджера, как ни странно, было почти пусто. Только где-то в углу чирикали два туриста из страны восходящего солнца, да у стойки сидел гордый сын иерусалимских гор Фридрих Изаксон. Бармен был мрачнее тучи.

— Ну, и где все? — спросил у Роджера Борис.

— На стройке, — ответил за него Изаксон.

— На какой стройке? — удивился Борис. — Развитого капитализма?

— Очевидно, сейчас твои соотечественники или занимаются постройкой баррикад, или идут на приступ Института. Ну, а остальные наблюдают: бесплатный цирк, осталось только запастись попкорном. Эх, пропал мой бизнес, — сокрушенно вздохнул Роджер. — Сейчас начнется: революция, национализация, дегенерация…

— Так что случилось?! — не вытерпел Борис.

— Да ты, фратер, вообще мышей не ловишь, — сказал Роджер. — Для обывателя ты очень хорошо прикидываешься журналистом.

— Ну, вот, — притворно вздохнул Борис. — А кабанчик-то в чем виноват? Нет, чтобы налить усталому путнику кружку пива, да объяснить по-человечески, что происходит.

— Помните, я рассказывал вам про девочку, которую покусали черные сумасшедшие собаки? — спросил Изаксон. — Так вот, бедняжку отвезли таки в Институт, где ей за сутки сделали капремонт. Чито удивительно: не осталось никаких следов укусов.

— Так в чем же дело? — спросил Борис.

— Родители бедняжки утверждают, что им вернули не их дочь, — сказал Изаксон.

— Что значит — не их дочь? — не понял Борис.

— Это значит, что вместо дочери им подсунули кого-то очень на нее похожего, — пояснил Роджер. — Беда в том, что несчастные родители поделились своими подозрениями с другими горожанами, а те их поддержали. Более того: многие из твоих земляков стали утверждать, что их дети — вовсе не их дети, а двойники, на которых в Институте заменили их отпрысков.

— И вот теперь встревоженные орбинчане собрались на Старой площади, — продолжил Изаксон. — Не с вилами, конечно, но не исключено, что кто-то прихватил с собой парочку обрезов. Комиссар сейчас пытается их успокоить.

Попал Серафим, как петух в ощип, подумал Борис, а сам спросил Изаксона:

— А ты почему не там? Ведь это какой материал — из первых рук!

Журналист только хмыкнул, тряхнув блондинистыми кудрями.

— Нет уж, дорогой товарисч. Я-таки лучше здесь посижу. А ну как вдруг стрелять начнут: непременно попадут в Фридриха Изаксона. У нас еще по старой памяти во всем всегда виноваты евреи.

Да, подумал Борис. Прав белокурый труженик пера. У нас по старой памяти еще Великого Усача всех народов поминают как универсальное средство при любых напастях: типа падения нравов или дебош пьяного соседа за стенкой — “уж он-то бы навел порядок”.

Роджер поставил перед Борисом кружку пива.

— Есть свежие креветки, — сказал Роджер. — Будешь?

Борис согласно кивнул. Он вряд ли может что-либо сделать в этой ситуации, так что ему на площади делать нечего. Лучше подумать. Борис не спеша поедал креветки и размышлял.

Если верить в то, что Девилсон — сын главного оппонента Самого, то все предположения, даже самые нелепые, прекрасно вписываются в эту логическую рамку. Ну, в антихриста я еще могу поверить, но объяснение возникновения моих сверхъестественных способностей звучит уж очень дико. Если я ангел, как уверен старик Христопродатис, кстати фамилия для Агасфера Батьковича самая подходящая, то почему я ничего о своем ангельском прошлом не помню? Ангелы вроде бы существа бестелесные. А если я ангел, что — все мои способности заключаются в умении читать чужие мысли, часто не моей воле, и управлять летающими стаканами? И что я еще могу? Может, мне достаточно просто пожелать. Кстати — можно попробовать. Только что пожелать? На ум пришла игривая мысль: восстановить девственность всем проституткам города Орбинска. То-то они удивятся. Хотя, чушь, конечно. Не станешь же у всех проверять — исполнилось твое желание или нет. Надо попробовать пожелать что-то попроще. Как гласит известное изречение, в желаниях нужно быть осторожней — вдруг они сбудутся. Вот, возьмем это пиво, Борис посмотрел на свою кружку. Нет, оно не то чтобы теплое, но недостаточно холодное. Борис закрыл глаза и представил себе эту кружку уже запотевшей, пиво почти ледяное. Когда он открыл глаза, так оно и было. Борис приложился к кружке и сделал большой глоток: великолепно! Он поймал взгляд Изаксона.