Он осмотрел руку Бориса.

— Ни единой царапины, — сказал он. — Перевязка не требуется. Тебе это не приснилось?

— Если бы, — сказал Борис. — Чем занимаешься?

— Да так, знаешь ли, много свободного времени. Вот крапаю потихоньку. Записки врача, — казалось, Рустам немного смущен.

— Ага, — понял Борис, — лавры Булгакова не дают покоя.

— Что-то в этом роде, — подтвердил Рустам. — Приступы графомании.

— Да, мне это знакомо, — улыбнулся Борис. — Мы с тобой товарищи по несчастью. Только я из этого сделал профессию. Так что там с нашим больным? — спросил он.

— Как я и говорил отцу Ваарламу, его организм сильно поизносился из-за чрезмерного потребления алкоголя и аномального образа жизни. Но главное не это: он просто не хочет выздоравливать. Отец Ваарлам считает, что ты можешь как-то повлиять на него. Хотя я ума не приложу, каким образом.

Рустам вопрошающе посмотрел на Бориса.

— Этот несчастный считает, что я ангел, — с неохотой пояснил Борис.

— Кто?!

— Ты не ослышался. Старик уверен, что Орбинск — это новый Армагеддон, где не сегодня-завтра произойдет битва между силами Тьмы и Света. А я — тот, кто сможет перевесить чашу в пользу одной из сторон. Ему психиатр нужен, а не я.

Борис попытался сказать это с иронией, но получилось у него это как-то неуверенно.

— Может быть, может быть, — задумчиво сказал Рустам.

— Может быть — что? — подозрительно спросил Борис.

— Да это я так, — сказал Рустам, — про себя. Своим мыслям. И что ты собираешься делать?

— Уехать отсюда в самое ближайшее время, — сказал Борис.

— Я про нашего пациента.

— Ты-то, надеюсь, не веришь в эту чушь: ангел.

— Не верю, — грустно сказал Рустам. — Я по своей должности должен быть материалистом. Какой ты к черту ангел, даже павший. Обыкновенный бесчувственный болванчик, каких полно везде.

— Ну, спасибо, фратер, на добром слове, — Борис выдавил из себя жалкое подобие улыбки.

— Не обижайся, — сказал Рустам. — Мы все такие от рождения, пока жизнь нас хорошенько не тряхнет.

— А ты оказывается, философ, — так же мрачно заметил Борис.

— А то ж, — улыбнулся Рустам. — Мне по-другому нельзя: работа такая. Так ты зайдешь к старику?

— Ну, пошли, — с неохотой сказал Борис. — Посмотрим как он там.

Старик Христопродатис выглядел действительно плохо. Если раньше его внешний вид вызывал веселое недоумение, то сейчас он вызывал жалость, наводя на мысли о бренности всего земного. Тело было почти целиком забинтовано, местами выступали кровавые пятна, кожа на открытых участках тела была нездорового землистого цвета. Черты лица заострились, щеки впали, седая борода задрана вверх, бессмысленный взгляд направлен в потолок. Сейчас он был похож на свежезабальзамированную мумию. Когда Борис с Рустамом зашли в его палату, он никак на них не отреагировал и так же продолжал смотреть в пустоту. Борис хотел его позвать, но тут он вспомнил, что, как зовут старика по имени, он не знает. Спрашивать у Рустама ему не хотелось. Он подошел ближе к кровати.

— Ну, как ты, отец? Совсем расклеился? Может, хватит ваньку валять, отец Ваарлам о тебе беспокоится, — преувеличенно бодрым голосом сказал Борис. — Да и я тоже, — неожиданно для самого себя добавил он.

Старику Христопродатису понадобилось некоторое время, чтобы понять, что кто-то стоит у его кровати. Он перевел на Бориса взгляд, и через минуту тот увидел, что в его глазах вспыхнула искорка узнавания.

— Ты пришел, — сказал он.

На удивление, его голос был чистым и сильным.

— Ты пришел, — повторил он. — Ты остался, не уехал. Это хорошо. Скоро здесь будет жарко. Очень жарко.

Глаза его опять лихорадочно заблестели.

— Помнится, тогда было так же жарко, как и сейчас, — продолжил он.

— Ты не волнуйся, отец. Успокойся. Все будет хорошо. Тебе нужны силы, чтобы выздороветь, — Борис подумал, что старик опять сейчас начнет нести ахинею о его сверхмиссии в деле спасения мира.

Вместо этого старик помолчал минуту, а потом сказал:

— Я не сумасшедший.

— Никто так и не считает, — уверил его Борис.

Старик подвигал нижней челюстью, как будто что-то пережевывал, а затем сказал:

— Если ты нам не поможешь, плохо будет всем. И тебе в первую очередь. Я-то знаю, поверь мне.

— И что мне надо делать? — спросил его Борис.

— Придет время — узнаешь, — пообещал Христопродатис. — Очень скоро.

Что же у тебя на уме, старик, подумал Борис. Он посмотрел прямо в его выгоревшие от времени, неопределенного цвета глаза: жара была испепеляющей…

Жара была испепеляющей. Но, даже несмотря на это, посмотреть на казнь собралась большая часть Иевусея. Это был тот самый благодатный для водоносов день. Месяц нисан в этом году выдался необычайно жарким. Если быть расторопным, сегодня можно было заработать одну, а то и две тетрадрахмы — столько же, сколько удавалась заработать за неделю обезноживающего к концу дня труда. Главное не попадать на глаза римским солдатам, стоящим в охране: заберут всю воду и ничего не заплатят, хорошо, если пустой бурдюк вернут. Тонкий как жердь мальчишка-водонос подошел к дородному еврейскому купцу в надежде, что тому захочется утолить жажду и может быть он будет чуть более щедр, нежели остальные горожане. Купец стоял у ворот своего дома, дожидаясь, когда римские легионеры поведут мимо него к месту казни осужденных. Он только что отведал чашу прохладного“ фалерно” и на мальчишку-водоноса смотрел как на назойливое насекомое. Небрежным движением руки он отогнал его, как отгоняют надоевшую муху. Впрочем, даже муха была достойна большего внимания, нежели эта арабская голодрань.

Борис узнал его сразу. Даже тогда он уже был стариком с окладистой седой бородой на темном пергаментном лице, но в его глазах еще не было известного сумасшедшего блеска, и он никак не походил на оборванца-бродягу, каких много шатается в пределах Иевусея. Его знали как уважаемого человека и чтили под именем Агасферон. Старик имел богатую торговлю в самом Иевусее и за его пределами. Говорили, что у него были высокие покровители в Римской империи, и что он вхож в дом первосвященника Синедриона. Жизнь Агасферона протекала в тихом размеренном благополучии.

Сейчас он поджидал, когда мимо его дома поведут на казнь приговоренных к смерти: трех разбойников и бродягу-пустослова из Вифлиема, смущающего народ иудейский крамольными речами. Разбойники разбойниками, они существовали во все времена, и не так опасны, как этот философствующий проходимец. Именно такие, как он, нарушают привычный уклад вещей. Все смуты из-за них.

Приговоренных к распятию обычно казнили на Голгофе — Лысой горе. Так иудеи называли один из холмов на окраине Иевусея. Под вопли беснующейся толпы их вели через весь город, а затем сажали в повозки, на которых и везли осужденных к месту казни. Вот и сейчас нарастающий гул смешавшихся восклицаний и выкриков подсказал Агасферону, что смертельная процессия уже близко. И вот, наконец, показался первый солдат римского легиона. Он шел в полном воинском облачении. На его бесстрастное лицо из под сверкающего на солнце шлема градом струились ручейки пота. За ним, конвоируемые целой кентурией, следовали осужденные. Процессия продвигалась медленно: осужденные несли на себе орудие их казни — большие римские кресты. Из одежды на них были только жалкие обрывки их одежды, из которой они сделали повязки, закрывающие их чресла, и солнце, подобно палачу, нещадно жгло их тела. Один из них, самый щуплый по своему телосложению под тяжестью непосильной ноши согнулся почти вдвое, хотя нести крест ему помогал еще один человек. В помощнике Агасферон узнал Симиона, сына Александра из Киринеи, ремесленника, который иногда покупал кое-какую мелочь в его лавке под честное слово, а за это особое доверие вместе с платой за товары приносил корзину-другую чудных маслин урожая своего тестя. Кентурион римских легионеров, опасаясь, что осужденный в одиночку не дойдет даже до окраины города, подобрал его в помощь где-то по дороге, когда тот возвращался из Яффы домой, спеша на праздник. И, несмотря на эту неожиданную помощь, осужденный еле тащился под тяжестью креста. Когда он поравнялся с домом Агасферона, остатки сил, а может, и мужества, его покинули: пошатнувшись, он упал в колючую дорожную пыль, под тень старой разросшейся магнолии. Если бы Симион не успел подхватить тяжелый крест, тот бы мог переломать осужденному ребра. Командир кентурии подал солдатам знак остановиться, затем направился к осужденному, чтобы посмотреть, что с ним стало: несмотря ни на что, этот человек должен дожить до казни и почувствовать на себе всю силу гнева и величие безграничного милосердия игемона. Но кентуриона опередил Агасферон. То, что государственный преступник лежит, пусть на дороге города, но в тени его дерева, вывело Агасферона из себя. Он подошел к лежащему на дороге человеку и несильно пнул его ногой в бок. Толпа вокруг зашумела. Осужденный поднял на него голову, и старик Агасферон увидел ясные незамутненные глаза преступника.