— Нет, все ж таки ви еврей, скажите, чего ви стесняетесь? — говорит Абрам.
— Да нет же, я китаец, — уверяет его азиат. И так почти всю дорогу.
Наконец китайцу все это надоело, и он, чтобы отвязаться от Абрама говорит:
— Да, я еврей.
— Ну, вот, я ж таки говорил, — удовлетворенно произносит Абрам. — А скажите, вам никогда ни говорили, что ви ужасно таки похожи на китайца?”
Выдает Фридриха только непередаваемый акцент уроженца одесских дворов. Воспитание он получил от своей бабушки Цилии Ефимовны, весьма уважаемой дамы на Привозе, поэтому разговаривает Фридрих точно так, как когда-то изъяснялся легендарный, а ныне забытый Беня Крик. Фридрих — целый кладезь анекдотов о евреях и выдает он их по любому поводу с периодичностью автомата. В определенной стадии опьянения, как не парадоксально, он становится ярым антисемитом. “Запомни, Борис, — любит говорить он, — есть евреи, а есть жиды. И есть Фридрих Изаксон”.
В баре полно журналистов, Орбинск за последние два года стал этакой журналистской Меккой: в зале слышится английская, французская и немецкая речь. Среди посетителей есть даже два однояйцовых японца с обычными, ставшими частью национальной принадлежности фотоаппаратами. Вообще сегодня Орбинск похож на маленький Вавилон, думал Борис. Не удивлюсь если завтра я встречу каких-нибудь индейцев из глубин Амазонки. Дойдя до определенной степени опьянения, он переходит опять на рюмки. Когда Роджер наполняет уже шестую по счету, двери салуна распахиваются и в бар вваливаются около полувзвода американских солдат. В городе они охраняют Институт, в трех километрах от него находится их военная база. Вообще то Институт международный, но охраняют его почему-то только американцы. Теперь в Орбинске практически на каждом шагу можно встретить этаких рафинированных Рембо. В прочем встретить их теперь можно в любом уголке земного шара. Видел их Борис и в Афганистане, и во времена так называемой Малой Китайской войны и на Второй Корейской. В принципе, вояки они неплохие, но уж очень надеются на свою технику. Бориса всегда раздражал их бьющий через край оптимизм и самоуверенный снобизм покорителей мира. Таковы издержки борьбы дяди Сэма с международным терроризмом. Где еще можно спокойно пройтись, не опасаясь налететь на доблестных представителей американской миротворческой миссии, так это в необъятных русских просторах. За шесть лет пребывания в Международной Зоне Мира они забросили свою уже поднавязшую в зубах жвачку, без которой раньше невозможно было представить американского командос, и научились лузгать семечки, что резко подняло благосостояние древних бабулек, торгующих этим продуктом на каждом углу. Видимо, солдат к этой заразе пристрастили местные подруги.
Солдаты выстраиваются перед стойкой, и все как один заказывают “Будвайзер”. Пьют они исключительно бутылочный, не спеша, потягивая пиво прямо из горлышка, лениво с видом победителей оглядывают зал. Стадо слонов на водопое. Надо сказать, что у местных очень южных и юных красавиц они пользуются наибольшим успехом. Как хорошо, что я не женился, размышлял Борис, а, женившись, не остался здесь. Иначе вполне возможно, что моя юная шестнадцатилетняя дочь, а если бы у меня была бы дочь, ей вполне бы могло быть шестнадцать лет, млела бы сейчас под взглядом какого-нибудь сынка техасского фермера.
Ее звали Алиса. Борис учился с ней в одной школе, и проблема заключалась в том, что она была на четыре года старше и абсолютно не обращала на него внимания. А он обмирал, когда она проходила рядом. К тому времени, когда Борис сумел обратить на себя ее внимание, ей исполнилось девятнадцать лет, она успела успешно выйти замуж за своего одноклассника и так же успешно развестись. Их роман развивался бурно и стремительно и продержался два года. Ей просто все это надоело. Хотя еще какое то время они продолжали спать с друг с другом. Надо сказать, что с женщинами у него так и не сложилось. Однажды целых две недели Борис был женат на одной своей однокурснице, но естественно из этого ничего не вышло. Они развелись. В каждой претендентке, пытающейся его окольцевать, он пытался найти подобие Алисы. Когда он это понял, в его шевелюре появились первые седины, а возраст приближался к тридцати. К тому времени холостяцкий образ жизни уже начинал Борису нравиться. “Первым делом самолеты!”. Вечные командировки по различным местам боевых действий отнюдь не придавали ему светского лоска, а характер его, как считал сам Борис, совсем испортился. Его возраст неумолимо приближался к сорока годам. Внешне он по-прежнему привлекал внимание. Но привычки, усвоенные им на фронтах различных войн и локальных конфликтов, неумение подолгу находиться на одном месте, при ближайшем знакомстве отбивали у женщин всякую охоту продолжать какие-либо отношения. Насмотревшись по сторонам, Борис понял, что брак не такая уж хорошая штука. Как палка о двух концах. Да и сам институт брака за последние годы настолько изменился, что уже перестал быть союзом только двоих. Обещание хранить верность до конца жизни после символического обмена кольцами за несколько лет трансформировалось в оправдательно-побудительные отговорки типа “Каждый мужчина имеет право налево” и “Все женщины делают это”. Да и сам факт измены перестал быть изменой. Любовь втроем, обмен партнерами, то бишь супругами, и прочие вольности половой жизни стали неотъемлемой частью супружеской жизни. Из цветущего румяного юноши Гименей превратился в ворчливого старика склеротика. Венок его давно завял, а факел еле тлел и уже не освещал полную неожиданностей дорогу жизни. Вот поэтому сладкой неволе Борис предпочитал постылую свободу.
Вспомнив все прошлые любови, Борис загрустил. Вообще, своей жизнью он был доволен. Но иногда на него накатывали приступы внезапной хандры. Он сделал знак Роджеру. За неделю их знакомства они научились понимать друг друга без слов, и через секунду перед Борисом стоял наполовину наполненный стакан. Заветная бутыль тотчас исчезла под стойкой. Борис посмотрел на Роджера через призму стакана, кивнув ему, и медленно осушил его до дна. После чего подкурил заранее приготовленную сигарету и с наслаждением затянулся.
— Ну, и здоров же пить этот парень, — сказал кто-то на немецком языке слева от него. — Интересно, где он так научился?
— Этот русский, наверняка, из Сибири. Они там все хлещут самогон в обнимку с медведями и потом спят с ними.
Все та же история, подумал Борис. У него никогда не было русского подданства, но чисто славянская внешность в купе с рязанской физиономией многих вводили в заблуждение. И если кто-то пытался умышленно задеть его славянское происхождение, он заводился с пол-оборота. Борис был уже изрядно подшофе, а пьяному, как известно, море по самое колено. Вот где в полной мере сказывались его национальные корни. Как рассказывала Борису его бабушка, его прадед был большим мастером по части выпивки и драки, но во время Второй мировой войны сложил голову где-то под Сталинградом.
Борис повернулся, чтобы рассмотреть остряка. Многие говорили, что с тех пор как Орбинск стал свободным городом, здесь появилось много всякой швали. Этот случай не являлся исключением. Скошенная челюсть, белобрысые рыбьи глаза, лет двадцать пять-двадцать шесть, не больше, считает себя крутым и явно хочет быть лидером. Второй тип, стоящий за ним — здоровенный бугай, Арнольд Шварценнегер, типа “Терминатор жив”, только выражение лица не бесстрастное, а туповато-дегенеративное, физиономия вся в царапинах, как будто его недавно драла кошка. Видимо, он у первого на подхвате. Расклад ясен.
Первого: было в нем что-то противное, что вызывало непреодолимое чувство брезгливости — Борис сразу окрестил Клопом. Второго — из-за неестественной бугристости мышц Борис про себя назвал Гуманоидом, то есть он хоть и похож на человека, но таким не является. Борис посмотрел Клопу прямо в глаза, некоторые задиры в подобных случаях дают задний ход. Но на этот раз это не сработало. Клоп растянул свои и без того узкие губы в наглой улыбке:
