— Интуиция, — сказал Борис. — Простая человеческая интуиция.

Но комиссар, похоже, взял за правило ничего не принимать на веру.

— Борис, — сказал он, пытливо заглядывая ему в глаза, — если у тебя есть какая-то информация…

— Какая информация, — раздраженно сказал Борис. — Просто я хочу сказать, что прежде чем рыскать по всей округе, надо осмотреть, то, что находится прямо под носом.

Судя по выражению лица, полицейский ему не поверил. Вот я и стал подозреваемым номер один, подумал Борис.

— Ну, и чем ты теперь намерен заняться? — спросил комиссар. — Надеюсь, кровавая вендетта не входит в твои планы?

— Иду домой, — ответил Борис. — Дождусь, когда будет можно забрать Нику из Института и уеду.

— Завидую, — сказал комиссар. — Честное, благородное слово: завидую. Белой завистью. Я бы сейчас сам бы куда-нибудь умотал.

— Так в чем дело? — спросил Борис. — Бросай все, уходи в отставку.

— Тебе легко говорить, — зло сказал комиссар. — Ты вольный казак. А мне еще двенадцать лет до пенсии трубить. Дочку замуж выдать надо, дом достроить. Если брошу службу — плакала моя пенсия.

— Тогда терпи, — сказал Борис.

Ему порядком надоело нытье обиженного на жизнь полицмейстера. Служба ему тяжела, а он с этой службы вон какую домину себе отгрохал.

— Сидеть на двух стульях весьма сложно, Серафим, — назидательно произнес Борис. — Выбирай сам: или суровые служебные будни, или богатое приданное для дочки. Вот так-то.

И Борис ушел, оставив комиссара размышлять о несовершенстве этого мира, в котором даже простой полицейский чиновник не в состоянии совместить желаемое с действительным.

Собственная квартира наводила на Бориса уныние, но он твердо решил идти домой. Сидеть в баре ему не хотелось: пришлось бы смотреть на полную сочувствия физиономию Роджера, выслушивать ветхозаветные анекдоты Фридриха и ловить на себе любопытные взгляды коллег. Дома он первым делом запихал уже собранные чемоданы в шкаф — чтобы не мешались под ногами и не мозолили глаза. Борис подумал, что надо себя чем-то занять, но вот чем? Можно было выпить пару таблеток, из тех, что оставил Рустам, да завалиться спать. Во сне, как известно время летит незаметно. Борис уже собирался так и сделать, когда ему в голову пришла мысль, что ему могут звонить по телефону. Рустам обещал держать его в курсе о переменах в состоянии Ники. Напившись снотворного, он может не услышать звонка, поэтому эту идею Борису пришлось оставить. Телевизор раздражал, читать тоже не получалось. Борис никак не мог сосредоточиться на тексте: как только он пробегал глазами несколько строчек, мысли его соскальзывали и куда-то улетали. Причем мысли были какие-то примитивно заземленными: ему хотелось есть и еще более хотелось выпить. Борису виделся хорошо прожаренный бифштекс, запотевшая кружка холодного пива, и даже рюмка хорошей ракии. Он говорил себе, что рюмка водки — это лучший способ снять стресс, а аппетит проснулся на нервной почве, но все же продолжал себя корить за неуместные мысли, забыв, что ничего не ел с самого утра. Борис засунул книжку обратно в шкаф, и тут его взгляд упал на старый фотоальбом, лежавший тут же на полке. Домашний фотоархив начинался свадебными фотографиями Арины и Доната Лассаль и заканчивался тем периодом, когда родители уехали из Орбинска на родину к отцу. Здесь были и фотографии самого Бориса, начиная с первых месяцев его жизни и заканчивая вечером на школьном выпускном балу.

Борис устроился в кресле и стал рассматривать альбом. Вот его первые шаги: ему девять месяцев. Вот он на школьных соревнованиях по легкой атлетике. Вот он с родителями на взморье. А вот он получает свою первую награду за боксерский бой, в котором он отправил своего противника в нокаут в первом же раунде. Борис перебирал цветные и даже черно-белые, немного пожелтевшие от времени, снимки, и ловил себя на странном ощущении, что это все было тысячу лет назад и как будто не с ним. Странное дело: чем больше смотрел Борис на эти фотографии, тем хуже ему становилось. Настроение стало такое, что впору было завыть по-волчьи. Так плохо ему не было никогда. Что-то заворочалось в его груди, подобно мятущемуся в клетке зверю, и Борис понял, что это его душа.

Ему никогда не было так одиноко. Вернее сказать, Он никогда не испытывал этого чувства. Ни когда был верным слугой Творца, ни когда покинул небесную юдоль, оставшись в стороне от самой великой битвы, ни когда ушел жить к людям, умирать и возрождаться в разных веках и в разных ипостасях. Даже на небесах он жил обособленно и не искал общения с другими ангелами. Нет, Он не был высокомерным. Он называл это самодостаточностью. Впрочем, тогда еще такого понятия не существовало. Коллеги-ангелы считали Его странным и Он знал, что кто-то из них даже накатал донос Самому, который кстати остался без внимания. У Творца были дела куда более важные, чем ангельские корпоративные дрязги. Когда один из собратьев совершил попытку переворота, Он самоустранился и наблюдал за борьбой Вечных из глубин пустынного эфира, питаясь светом холодных звезд. Борьба длилось тысячу лет. Что такое тысячу лет с точки зрения ангела: долгое время ожидания и один миг. Нет, Он не был трусом. Просто ему это было безразлично. Единственный Вечный к кому Он испытывал что-то подобие симпатии, был Михаил. Правда, по служебной лестнице тот стоял на несколько ступеней выше, но он был простым в общении, и никак не походил на карьериста, каких было много среди их собратьев. Они были приятелями и могли бы стать друзьями, если бы не солдафонские замашки Михаила. Временами он был излишне прямолинеен и грубоват. Когда смута закончилось и мятежники были наказаны, Он захотел вернуться: даже ангелу надоедает безделье, но к Его удивлению, обратно Его не приняли. Его просто не пустили: аннулировали его пропуск и просто вычеркнули из списка Вечных, как будто Его никогда и не существовало. Бывшие коллеги Его не замечали, как будто он стал невидимым не только для людей, но и для них. И только Михаил однажды бросил ему сквозь зубы: трус! И больше потом не сказал ни слова. Таково было наказание Творца за Его бездействие — Он стал изгоем. Но Он не очень огорчился. Нет, Он не был бесчувственным. Просто все чувства в нем еще спали. Когда Он стал изгоем — Он ушел в люди, и там, на Земле, став человеком, Он узнал, что такое злость, разочарование, гнев и отчаяние. Позже Он столкнулся с завистью, ненавистью и надеждой. Недавно Он узнал, что такое любовь. И только сегодня, впервые за долгие-долгие годы Он почувствовал, что такое одиночество…

Из потустороннего состояния Бориса вывела пронзительная трель звонка. Кажется, я заснул, мелькнуло у него в голове. Опять тренькнул звонок. Борис бросил взгляд на стоящий на столе телефон: звонили в дверь. Он поднялся с кресла и направился в коридор. За дверью он обнаружил молодую даму ослепительной красоты, неопределенного возраста и одетую, что называется, от кутюр.

— Вы к кому? — оторопело спросил Борис.

Не ответив, дама легонько толкнула его рукой в грудь и, тем самым расчистив себе дорогу, вошла в квартиру.

— Я так и предполагала, — сказала она, с нескрываемым интересом оглядывая квартиру. — Здесь практически ничего не изменилось.

В ее голосе Борису послышались нотки призрения.

— Э-э-э, — растерялся он, — чем обязан… мадам или мадмуазель? — вопросительно добавил Борис.

— Хватит придуриваться, Ласаль, — сказала красотка. — Я пришла к тебе как мать. Хоть ты всю жизнь был весьма безответственным, я думаю, что в тебе должны были сохраниться остатки благородства. Ведь за что-то я когда-то обратила на тебя внимание.

— Алиса?! — Борис потрясенно смотрел на незваную гостью.

Ее появление было столь же эффектным, как и в первый раз, когда она пришла сюда неделю назад. Но, если в прежней, хоть и постаревшей Алисе сохранилось хоть какое-то подобие любви его юности, то в ее нынешнем образе-вамп, не осталось ничего знакомого. Да, Алиса всегда любила эффекты, подумал все еще не пришедший в себя Борис. Все ее устремления в жизни были направлены на то, чтобы обращать на себя внимание окружающих. Чтобы все смотрели только на нее и восхищались исключительно ей одной. В этом она вся.