— Мальчик, — ответил сержант, — три кило шестьсот грамм. Из-за вчерашних волнений мы это дело даже как следует не отметили.

— Ну, дай бог ему здоровья, — по-деревенскому просто сказал Борис.

— Дай бог, — согласился полицейский.

— Комиссар у себя? — спросил его Борис.

— У себя, — ответил сержант. — Злой как черт. Вчера нам всем фитили вставлял ни за что ни про что.

— Ну, так я пройду к нему, — сказал Борис.

— Иди, — с некоторым сомнением на лице согласился полицейский.

Когда Борис дошел до лестницы, ведущий на второй этаж, сержант его окликнул.

— Слышишь, фратер, ты это, — произнес он смущаясь, — если комиссар спросит, скажи, что документы я у тебя проверил.

— Будь спокоен, — заверил его Борис, — скажу.

И успокоенный полицейский вернулся к своему пасьянсу.

Видимо, последние два дня дались комиссару непросто. Выглядел он неважно: ввалившиеся глаза не излучали более жизнерадостного блеска, щеки утратили привычный алкоголический румянец, усы, как стебли увядших тюльпанов, опали и висели перпендикулярно полу. Судя по обвисшей одежде, за это короткое время полицмейстер сбросил в весе как минимум фунтов десять. Комиссарский мундир, как не странно, еще больше усиливал его сходство с севшим на жесткую диету хомяком. Когда Борис зашел в кабинет, комиссар занимался тем, что нервно мерил кабинет наполеоновскими шагами, будто измышляя план последней битвы.

— Рот фронт, группенфюрер, — приветствовал его Борис, — Комон са ва?

— Брось паясничать, Ласаль — мне не до шуток, — сказал комиссар.

— Мне тоже, — сказал Борис. — Хочу тебе напомнить, что в меня вчера стреляли, и, кроме того, тяжело ранили близкого мне человека.

— Кстати, как она там? — без особого энтузиазма поинтересовался комиссар.

— Спасибо, что спросил, — со злой иронией сказал Борис. — Она в порядке, если можно так сказать. Врачи в Институте просто кудесники.

— Слава богу, — сказал комиссар.

Он как будто не замечал раздраженного тона журналиста.

— А ты тогда здесь зачем? — спросил он. — Твое место там — у ее постели.

— Стараниями твоей знакомой — графини д’Аламбер я там персона нон грата, — сказал Борис. — Меня даже на порог не пустили.

— Да, вздорная бабенка, — сказал комиссар. — Она была у меня сегодня, размахивала неизвестно откуда взявшимся постановлением суда. Ты, я надеюсь, в курсе?

— Да, мне сказали, — сказал Борис. — Так что она хотела?

— Чтобы я следил за тем, чтобы ты не подходил к ее дочери.

— А ты? — спросил Борис.

— А я сказал, что это дело судебных приставов: следить за постановлением суда. У меня и так дел по горло.

— Ладно, — сказал Борис. — Я вот за чем пришел: хочу спросить, где этот Эрик и что ты с ним собираешься делать? Как идет следствие?

— Какое следствие? — с досадой поморщился комиссар. — У меня тут дело о международном терроризме, вдобавок сегодня ко мне поступило сорок восемь заявлений о пропаже детей в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет. Все пропавшие ушли вчера вечером из дома и не вернулись. Заявлений, конечно, больше, но совершеннолетних я пока в расчет не беру. А ты говоришь следствие…

— Какое следствие? — опять повторил он. У вас минимум пятьдесят человек свидетелей: дело можно передавать в суд. Задержанный Эрик Оганесян находится в одиночной камере. Мне бы еще с него показания снять, и можно его отправлять с глаз долой в центральную префектуру.

— Так снимай, — сказал Борис, — или он уже затребовал адвоката.

— Если бы, — буркнул комиссар. — Не в себе он. Молчит.

— Как это: не в себе? — не понял Борис.

— А вот так: как бабахнул он из своего пистолетика, так и молчит. Глаза безумные, бормочет что-то и на вопросы не отвечает. Судя по всему, состояние аффекта.

Посмотрев на онемевшего от возмущения Бориса, комиссар поспешил его успокоить.

— Да нет же, Борис! Я его не оправдываю, но с его головой действительно что-то не то. Можешь сам убедиться.

Комиссар взял из ящика стола связку ключей.

— Идем. Только давай договоримся: не устраивать истерик и не пытаться его душить. Хорошо? Ну, пошли. Прошу вас, граф, в казематы.

Казематы находились в подвале и оказались вполне уютными помещениями: никаких мокриц и плесени по углам. И здесь было ощутимо прохладней, чем в помещениях наверху. В общем, не казематы, а голубая мечта Монте-Кристо.

В человеке, который сидел в одиночной камере, с трудом можно было узнать того наглого самоуверенного типа, которого Борис видел вчера в баре. Блестящая черная шевелюра потускнела, цвет лица принял землистый оттенок, блуждающий взгляд был лишен какой-либо осмысленности. Эрик сидел на полу камеры, забившись в отдаленный угол. Судорожно вцепившись руками в волосы и раскачиваясь из стороны в сторону, он бормотал себе под нос что-то неразборчивое. На комиссара с Борисом он даже не взглянул.

— Видишь? — комиссар повернулся к Борису. — Вот так со вчерашнего вечера.

— Господин Оганесян, — обратился он к заключенному, — у вас есть какие-либо претензии к условиям вашего содержания под стражей?

Эрик не обратил на него ровно никакого внимания, как будто комиссар обращался не к нему, а к воздуху в камере.

— Может, он просто симулирует? — выдвинул предположение Борис. — Понял, что натворил и испугался. Теперь изображает сумасшедшего, надеясь избежать ответственности.

— Не-а, — авторитетно сказал комиссар, — он не симулирует. Я на таких симулянтов среди зэка знаешь, сколько насмотрелся. У меня опыта побольше, чем у иного психиатра.

— Ну, это мы сейчас проверим, — сказал Борис.

— Ну, ты, придурок ублюдочный, — обратился он к Эрику.

Комиссар предостерегающе поднял руку.

— Ладно-ладно, — успокаивающе сказал Борис. — Ничего я ему не сделаю.

— Посмотри на меня, — Борис опять обратился к Эрику. — Ты меня помнишь?

Эрик никак не отреагировал на обращенный к нему вопрос, все так же продолжая раскачиваться из стороны в сторону. Борис посмотрел на комиссара. Тот лишь пожал плечами, всем видом демонстрируя: я же тебе говорил.

Борис присел на корточки перед Эриком.

— А Нику? Нику ты помнишь? — настойчиво спросил его Борис. — Ты ведь, подлец, вчера ее чуть не убил.

Услышав имя Ники, Эрик перестал раскачиваться и медленно повернул голову. Борис посмотрел ему в лицо и увидел совершенно пустые глаза. На мгновение в них мелькнул блеск мысли, но через секунду взгляд его остекленел и стал таким же безжизненным, как и прежде.

— Бесполезно, — подал голос комиссар. — По-моему, парень просто спятил. Временно или нет, но он точно рехнулся.

— Отправь его в Институт: там ему живо мозги вправят, — посоветовал Борис.

— Нет уж, — сказал комиссар. — Пусть сидит здесь, тогда я буду уверен, что он никуда не пропадет. Идем.

Комиссар запер камеру, и они поднялись наверх. И Борис, и комиссар находились в самом скверном расположении духа. Борис взглянул на комиссара. С лица полицейского не сходило выражение озабоченности и недоумения. Внезапно в голову Бориса пришла одна мысль.

— Сколько человек у тебя пропало? — спросил он.

— Сорок восемь заявлений от родителей тех детей, кто побывал в Институте, — сказал комиссар. — Эти же родители потом стали утверждать, что их детей им подменили.

— Искали? — спросил Борис.

— Как могли, — сказал комиссар. — Подчиненных у меня раз-два и обчелся. Ездили к катакомбам, но никого там не нашли. Если не найдем их до завтра, будем просить помощи у военных.

— Думаешь, Негро и “Неукротимые” имеют к этому отношение?

— Я уже сам не знаю, что думать, — признался комиссар. — Все как с ума сошли. Уж не знаю: жара тому причина или что-то еще. Но город как паровоз под парами — еще немного, и все мы тронемся.

— Попробуй поискать их в парке, — предложил комиссару Борис.

— Где? — не понял тот.

— В старом городском парке, — сказал Борис.

— Почему ты решил, что они могут быть там? — комиссар с подозрением у ставился на Бориса.