То, что говорил Борис, не совсем соответствовало тому, что он думал. Используя известные фразеологизмы, можно было сказать, что он высказывал ложные умозаключения непарнокопытной самки семейства лошадиных необычного окраса, а также порол чушь и нес ахинею. Но не призывать же, в самом деле, этих мальчишек и девчонок на баррикады.

— Ударили по одной щеке — подставь другую. Спасибо, мы это уже проходили, — в разговор вмешался парень со звучным римским именем Маркус. — Нас пытаются при помощи какой-то волшебной палочки превратить во что-то аморфное. Но мы не хотим этого. Мы никому не мешаем — мы просто ушли. Так оставьте же нас в покое. А то приходите сюда как в зоопарк. Мы все здесь как раз самые нормальные: со своими недостатками и достоинствами, а не социально реабилитированные мармеладные ангелочки.

Бутылка пива в руке Бориса довольно быстро нагрелась и то, что в ней осталось, пить было совершенно невозможно, поэтому он просто поставил бутылку на землю. Ника к своему пиву даже не притронулась. За все это время она не проронила ни слова.

— Я так понимаю, вы здесь не страдаете от недостатка внимания и отсутствия гостей? — спросил Борис.

— Никак, — ответил Корин. — То полицисты наезжают, то отче Варламус, то чьи-нибудь родяки нагрянут с гостинцами и уговорами.

Борис понимал, что каждое новое поколение выдумывает свой собственный язык, но этот жаргон, который употреблял Корин, казался ему черезчур вычурным, он просто резал ему слух. Раньше родителей именовали предками, стариками, шнурками, родаками, на худой конец, но не родяками же. Звучит как нечто насекомообразное.

— Приезжают, уговаривают, плачут — портят гармонию, — продолжал Корин. — Но хуже прочих вайтшоты.

— Кто? — не понял Борис.

“Вайтшоты” — белорубашечники, — пояснил Маркус. — Этакая смесь нацистов-антиглобалистов. Разве вы их не встретили, когда шли сюда? У них здесь нечто вроде генерального штаба. Они наши соседи, но презирают нас и досаждают нам, как только могут. Пугают наших девушек, прячут наши продукты. Называют нас предателями своего народа. А два дня назад приезжали два каких-то бугая с явно выраженным немецким акцентом. Пытались нас отсюда выгнать, да не вышло. Мань-Ань одному из них, самому здоровому, все лицо ногтями исполосовала.

Да, подумал Борис, не везет доброму немецкому молодцу Сигмунду Кингконговичу. В одном месте Гуманоиду физиономию расцарапали, в другом получил по придаткам.

Столько неудобств, чтобы быть независимыми, — заметил он. — А не тянет к привычному для вас комфорту, к семейному уюту? Дома нас пытаются отправить на вправление мозгов в Институт, отчего мы и сбежали, А здесь у нас не так уж плохо. Можете убедиться сами. Идемте, я покажу наше обиталище.

Маркус поджег от костра уже готовый факел и повел Бориса в глубь тоннеля. В общем, внутри не было ничего необычного. Комната мальчиков, комната для девочек, склад, матрацы, спальные мешки — весьма спартанские условия. И везде свечи, свечи, свечи — средневековая романтика, компенсирующая отсутствие комфорта.

Если вы журналист, как говорит Марианна, — сказал Маркус, — то напишите, что мы здесь в порядке. Не колемся наркотиками, не занимаемся групповым сексом, не состоим ни в какой секте. Пусть успокоятся и оставят нас в покое. Вряд ли кто-то прислушается к моему мнению, — сказал Борис. — Невозможно заставить родителей отказаться от опеки над своими детьми. Ведь ими движут лучшие побуждения.

— Возможно, — согласился Маркус. — Но лучше они бы оставили нас в покое.

Внутри тоннеля было градусов на десять прохладнее, чем снаружи, и когда Борис вышел на воздух, щурясь от яркого солнца, его лоб моментально покрылся испариной.

Если вы не огнепоклонники и не пироманы, то костер в такую жару — это дань романтике, я полагаю? — спросил Борис.

— Собаки, — сказал Маркус, — они боятся огня.

— Собаки? — не понял Борис.

Пару недель назад в округе появились здоровенные черные твари, размером с теленка, — сказал Маркус. — Злобные и наглые. До смерти напугали наших девчонок. Правда, появляются они преимущественно ночью, но иногда их можно заметить и днем. Даже вайтшоты их боятся. Они уже зарезали несколько овец у местных пастухов. Но никто до сих пор не знает, откуда они взялись и где они прячутся днем. Собаки Баскервиля, — сказал Борис.

Эту шутку Маркус не понял, что наводило на мысль, что с творчеством сэра Конана Дойля он знаком не был.

— Не знаю какой они породы, но у меня от этих псов мороз по коже, — сказал он.

Когда Борис вернулся с Маркусом к костру, Ника вела оживленный разговор с Марианной. Обе улыбались, и было похоже, что общение друг с другом доставляет обеим удовольствие.

— Ника, будем возвращаться? — спросил ее Борис.

— Давай еще побудем здесь, — попросила Ника. — Здесь так интересно.

Ника находилась в легком возбуждении: глаза ее блестели, и улыбка ее была такой счастливой, что Борис немедленно сдался.

— Хорошо, — согласился он. — Если ты хочешь, побудем здесь еще.

— Может, партию в шахматы? — предложил предупредительный Маркус.

— Лучше в карты, — сказал Борис.

— Вы в белот играете?

Играю ли я в белот? — переспросил Борис. — Да перед вами чемпион Орбинска по игре в белот двадцать седьмого года, — самодовольно сказал он. Тем лучше, — сказал Маркус. — Приступим.

К ним присоединился Корин и еще какой-то долговязый паренек, имя которого Борис не запомнил. Было сыграно пять партий, играли каждый сам за себя. То ли Борис давно не играл, то ли его противники по игре были не промах, но три партии из пяти Борис проиграл с наименьшим счетом. Не смотря на это, Борис находился в прекраснейшем расположении духа. Откуда-то принесли холодное пиво и бутерброды. Через некоторое время он привык к странному жаргону Корина, а еще через час он стал сам ввертывать в разговор словечки из их лексикона. Борис чувствовал себя легко и непринужденно. Он даже рассказал пару анекдотов, которые были встречены общим одобрительным смехом. Вскоре Борис понял, даже скорее почувствовал, что он принят в их среду, в их микромир юных отшельников. Эта мысль была ему приятна. Когда Борис в очередной раз посмотрел на часы, то они показывали девять вечера.

— Нам пора возвращаться, — сказал он Нике.

Прощание было более теплым, чем прием. Корин надел на шею Нике что-то вроде амулета, какое-то плетение из тоненьких кожаных полосок, и поцеловал ее в щеку.

— Ласка просим в нашу общность, — сказал он.

Очень мило, кисло подумал Борис. Он попрощался со всеми парнями за руку, и они пошли обратно к машине.

— Хорошие ребята, — сказала Ника.

В ответ Борис неопределенно хмыкнул.

— Ты им понравился, — добавила она.

— Я польщен, — сказал Борис с легкой иронией. Но на самом деле ему было приятно. В целом ребята ему понравились, они ему напоминали его самого — Бориса Ласаля, образца 203… года. Только сейчас ему хотелось думать, что по сравнению с ними он выглядит не очень старым. Как назло, в голове почему-то закрутился-заглючил запиленным винилом известный романс “Отцвели уж давно хризантемы в саду”. Но, черт возьми, какое радужное настроение. Несомненно, общение с юным поколением благотворно влияет нервную систему.

Пока Борис и Ника шли к машине, заметно стемнело. В этих краях в мае темнеет поздно, но быстро: только что было светло, как днем, и через пять минут уже черно, как на квадрате Малевича. Борис даже пожалел, что не захватил с собой фонарь. Впереди что-то темнело, и он надеялся, что это оставленный на выпас “Росинант”.

— Стой! Кто идет?!

Голос из темноты принадлежал человеку, который привык отдавать приказы. Услышав такой голос, хотелось немедленно встать по стойке “смирно” и отдать честь.

— А кто спрашивает? — спросил Борис.

— Вопросы задаем мы, — одернул его голос. — Не двигаться! — приказал он.

В лицо ударил ослепительный свет электрического фонаря. Борис встал, загородив собой Нику. Памятуя о происшествии возле Института, он приготовился к силовому развитию событий. Но, как оказалось, он напрасно беспокоился.