Играли что-то до боли знакомое. Что-то из времен его юности, даже детства. Незамысловатый мотив, нехитрые стихи дворового сочинения середины семидесятых прошлого века. За нестройным бренчанием Борис узнал почти забытые слова. ”В прекрасном замке короля, с его прекрасной королевой…” Несогласованные друг с другом строчки рассказывали о мезальянсе неизвестной королевы и придворного шута. Интрижка происходила за спиной короля — носителя “твердых парных выростов на голове” таких же, как “у многих современных копытных”. И все бы у вышеупомянутых королевы и шута было бы шоколадно, если бы об этом несанкционированном безобразии не узнал вышеупомянутый король, и не устроил шуту “прекращение жизнедеятельности организма и необратимое прекращение физиологических процессов” посредством палача. Такие дела, фратер. При этом предполагалось, что все слушающие эту песню должны жалеть ренегата-шута и бедняжку королеву, но Борис почему-то всегда больше сочувствовал обманутому королю.

Рельеф ущелья был довольно извилист, через каждые двадцать-тридцать метров река в этом месте делала поворот то вправо, то влево, ограничивая видимость для любопытствующих экскурсантов. За очередным поворотом Борису и Нике представилась следующая картина.

Перед одним из входов в катакомбы расположилась интересная по внешнему виду компания. Человек двадцать мальчишек и девчонок от пятнадцати до двадцати лет, несмотря на жару, расположились вокруг костра, в худосочной тени растущих акаций. Неподалеку было разбито несколько палаток. Несмотря на принадлежность к тому или другому полу все были одеты в голубые затертые джинсы, отличающиеся только размером и количеством заплаток. Рубашки и футболки выделялись немыслимой пестротой, равно как и прически юных отшельников. Борис с Никой подошли поближе. Несколько человек просто валялись на спальных мешках в купальниках и плавках, принимая воздушные ванны. Четверо подростков азартно резались в карты, один играл на гитаре, другой долговязый юноша сидел в позе лотоса и видимо медитировал. Почти все курили сигареты, а в воздухе явственно витал запах марихуаны. Девица с прической “взрыв на макаронной фабрике” читала довольно толстую книгу. Бросив взгляд на обложку, Борис с огромным удивлением увидел что это “Капиталъ” Карла Маркса. Типичные битники, подумал Борис. Пацифизм, буддизм, пофигизм и инфантилизм: намешено всего по чуть-чуть. “Человек человеку друг, товарищ и брат” и “Make love, not war!” Правда, выглядели они все же опрятней, чем их предшественники — хиппи семидесятых. Но их лексикон… Между собой они разговаривали так, что первые несколько минут их невозможно было понять. Для профессора Эренбурга это был настоящий лингвистический Клондайк. Пока Борис тщился понять язык современных мумбо-юмбо, Ника с интересом разглядывала это подобие интернационального табора.

— Всем привет! — поздоровался со всеми Борис.

— И тебе здравствуй, благ хома, — ответил ему рослый брюнет лет двадцати. Кроме джинсов на нем была майка-сеточка, под которой выигрышно прорисовывались его рельефные мускулы. Тело его было покрыто бронзовым загаром, как будто он регулярно посещал солярий. Подойдя ближе, Борис отметил, что у брюнета пронзительно синие глаза. Таких молодцов Лорна называла генетическими уродами, хотя Борис догадывался, что у нее просто слабость к синеглазым брюнетам.

— Мы вам не помешаем? — вежливо спросил Борис.

— Ласка жаловать в нашу общность, — ответил брюнет. — Мы однообразно рады благим хомам, которые приходят к нам с чистым разумом. Меня зовут Корин.

Борис напряг свои филологические способности и быстро сообразил, что “хома” — это от латинского “homo”, то есть человек, а “благ хома” — это добрый человек.

— Меня зовут Борис, — представился он. — А мою спутницу Ника.

Корин посмотрел на Нику и широко улыбнулся, показав белые безупречные зубы.

— Ласка жаловать, Ника. Будь моей сестрой.

Вторая часть приветствия совсем не понравилась Борису. Внезапно он почувствовал раздражение. Красавчик, подумал он, глядя на синеглазого Аполлона. Не хватает только лука и кифары. Борису и Нике предложили раскладные стульчики и довольно прохладное пиво. Затем Корин представил Борису и Нике всю свою группу. Девица, читающая Карла Маркса, отзывалась на псевдокитайское Мань-Ань, что в оригинале, наверное, звучало как Марианна или Анна-Мария, а медитирующий парень обозначился Маркусом.

— Так у вас здесь пикник, вечеринка или что-то в этом роде? — спросил Борис.

— Теперь это наш кров, серьезно сказал Корин. — Мы ушли из сити, чтобы создать здесь свою общность, и каждый благ хома может прийти сюда и стать нашим братом или сестрой.

— А чем в городе-то плохо? — спросил Борис.

— В сити ныне жить жутно, — сказал Корин. — можно потерять свою соулу.

Ага, “cоула” это, наверное, душа, — догадался Борис.

— Насколько я знаю, душа бессмертна, и забрать ее может только господь бог, — возразил он.

— Мы далеки от христианских догм, — сказал Корин, — хотя, на некоторые вещи мы бачим похожно. Вы фамильярны с отцом Варламом? — спросил он.

— Не очень близко, — сказал Борис. — Я его лучше знал, когда он был просто Валеркой. Но это было давно.

— Отец Варлам в одном прав. Тьма расползается по городу, она заполняет вас изнутри, вытесняя соулу. Мы ушли из сити, чтобы не обратится в таких же пустышек, как наши братья и сестры, что остались там.

Обычный конфликт поколений, подумал Борис. Юношеский нигилизм. Авангард контрокультуры. Куда романтичней быть изгоем общества, чем отчепослушным молодым человеком.

— Даже если вам не нравится тот образ жизни, который, как вам кажется, навязывают, совсем не обязательно так коверкать свой язык.

— А вам лепно, как шпрехают эти болванчики из “Зоны риска”? — спросил Корин. — Вы их видели?

— Видел, — сознался Борис.

Корин посмотрел ему в глаза и сказал.

— И вам они по нраву?

Борис тут заметил, что все мальчишки и девчонки оставили свои занятия и прислушиваются к их разговору, постепенно подтягиваясь к их кругу. Даже долговязый Маркус прервал свое путешествие в астрал и обратил на них свое внимание.

— По крайней мере, они не употребляют наркотики — сказал Борис. — А это несомненный плюс. Да и выглядят они благообразней.

Тут разговор вмешалась юная поклонница основоположника научного коммунизма, представленная как Маняня.

— Чисто буржуазное восприятие, господин Ласаль. Вам даже не хочется знать, что скрывается за этим внешним лоском. Главное — чтобы костюмчик сидел. Главное — чтобы вас не беспокоили и дали вам вести ваш привычный обывательский образ жизни: есть, пить и размножаться в свое удовольствие.

Весьма эмансипированная молодая особа, подумал Борис.

— И что, по-вашему, скрывается за этим лоском? — спросил он.

— Бездушие, безволие, безответственность, — категорично резюмировала девушка.

— Предположим, — сказал Борис. — А откуда вы меня знаете?

— Отец смотрит ваши репортажи и считает вас самым объективным журналистом, — ответила Марианна. — Но мне кажется, вам следовало бы обратить внимание на другие социально значимые проблемы, а не циклиться только на военной тематике. Вы прямо-таки певец войны.

Девушка говорила весьма лестные вещи, но ее тон свидетельствовал о том, что она категорически не согласна с суждениями своего отца.

— А как зовут вашего почтенного родителя? — осведомился Борис.

— Морару, Серафим Морару, — небрежно сказала Марианна.

Вот тебе раз, подумал Борис. Дочь комиссара полиции — идеолог молодежной оппозиции. Не слабо: Маняня — предводитель команчей. Бедный папенька: его карьера под угрозой. Если Серафим Натанович не может навести порядок в своей вотчине, а именно вернуть в лоно семьи собственную дочь, то что он может вообще.

— А вам не кажется, что вы должны яснее выражать свою позицию. Ваша позиция — позиция страуса. Если вы не довольны тем обществом, в котором живете, так улучшайте его: добрыми делами, добросовестной работой и личным примером, наконец. Вместо этого вы бежите в пещеры.