Женщину, религию, дорогу,

Дьяволу служить или пророку,

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе:

Слово для любви и для молитвы,

Шпагу для дуэли, меч для битвы.

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе:

Посох, латы, меч или заплаты,

Время окончательной расплаты.

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе.

Выбираю тоже, как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает по себе.

— Это ты написал? — спросила Ника.

Нет, — ответил Борис. — Это стихи одного поэта прошлого столетия. Вернее, даже не стихи, а песня. Он исполнял свои стихи под гитару. Тогда это называлось бардовской песней. Сейчас этот жанр перестал существовать, как и многое другое в наш технологический век. Среди моих знакомых никто не читает стихов, — сказала Ника. Сейчас их даже никто не пишет, — сказал Борис. А вы пишете стихи? — спросила Ника. Писал. Сто лет назад — в другой жизни. Когда мне было семнадцать-двадцать лет. А что случилось потом? — спросила она. Потом я повзрослел, — сказал Борис.

Ника посмотрела на него с такой жалостью, что от этого взгляда Борису стало не по себе. Он лихорадочно придумывал, чтобы сказать, что-нибудь такое веселое, ерническое на свой счет, когда в бар вошел Его высокопревосходительство Джон Девилсон с адъютантами. У Девилсона как всегда был цветущий вид преуспевающего человека. Казалось, он весь лучился добродушием. Клоп с Гуманоидом же, напротив, были как два сыча. Интересно, что такого человека, как Девилсон привлекает в подобном заведении? — подумал Борис. — В Орбинске имеется парочка вполне презентабельных, почти европейских ресторанов и даже один ресторан китайской кухни, а он ходит во второразрядный шалман. Бьюсь о заклад, что на выборах он голосовал за демократов.

Клоп с Гуманоидом остановились у стойки, а Девилсон, увидев Бориса, направился к их столику.

— Добрый вечер, господин Ласаль. Можно к вам присоединиться? — спросил он Бориса.

— Валяйте, — небрежно разрешил Борис.

— Ваша дама не против? — спросил он, слегка поклонившись Нике.

Борис посмотрел на Нику. Она улыбнулась.

— Дама не против, — сказал Борис. — Присоединяйтесь, барон. Присоединяйтесь.

— Позвольте мне сначала представиться — Джон Девилсон, куратор Международного Института от сенатской комиссии США, — не унимался американец.

Ника, — назвалась Ника. Да бросьте вы на самом деле, Джон, — поморщился Борис. — Вы же common yankee, а ни какой-нибудь чопорный англичанин. Садитесь и выпейте с нами, как полагается доброму гражданину вселенной. И называйте меня по имени — это не смертельно.

Девилсон сел.

— О чем ведете разговоры? — спросил он.

— Об упадке романтизма в нашем столетии, — сказал Борис. — И о поэтах, как вымирающем виде homo sapiens.

А разве наблюдается такая тенденция? — спросил Девилсон. А у вас много знакомых поэтов? — вопросом на вопрос ответил Борис. Ни одного, — признался Девилсон. И у меня тоже, — сказал Борис. — И я не знаю никого, кто бы был знаком хоть с одним из них. Вы слышали, чтобы за последние десять лет кому-нибудь вручили литературную премию за поэзию? Я не слышал. Может быть, поэзия, как жанр просто себя истощила? — предположил Девилсон. — Может, все, о чем можно было написать, уже написано? Да нет, — сказал Борис, — просто поэты исчезают прямо пропорционально исчезновению романтиков. Уж не больно их жалуют в наш рациональный век. Да и никогда не жаловали. Одного романтика, которого я знаю, распяли более двух тысяч лет назад. Мне кажется, в наше время миру больше нужны экономисты, — сказал Девилсон, — ученые, порядочные политики, наконец. В общем-то, человечество больше нуждается в людях дела, нежели в каких-то словах. А как же “сначала было слово”? — спросил Борис. Я не очень-то верю религиозным догмам. Говорят, что на самом деле Иисус Христос был ворчуном и пьяницей, к тому же страдал метеоризмом и свои проповеди произносил, будучи в состоянии сильнейшего опьянения. Был он человеком неуживчивым, любовь к ближнему он начинал чувствовать только осушив несколько кувшинов дешевого вина. Вы это только что сами выдумали, — сказала Ника. Да, в самом деле, Джон, вы же не можете этого знать, — сказал Борис. — Зачем нести отсебятину? Если вы мните себя атеистом, то хотя бы проявите уважение к чувствам верующих. Их ведь большинство. Сознаюсь: грешен, — сказал Девилсон. — Приврал, но не корысти ради. Я хочу лишь сказать, что поэзия — это лишь способ приукрасить суровую реальность, расцветить серые будни действительности. Библия в этом случае не исключение. Кстати; большая часть верующего человечества исповедует ислам. Так вот: любой физиологический процесс можно описать и так и этак. И выглядеть он будет так, как вы его назовете. Дружба, честь, достоинство — это тоже только слова. Можно сто раз говорить человеку, как ты к нему относишься, но важно только то, как ты при этом поступаешь. А как же любовь? — спросила его Ника. Тоже только слово, — сказал Девилсон. — Это как пустой сосуд: каждый наполняет, чем хочет. Для одних любовь — это, пардон, просто секс, для других — это боязнь одиночества. Каждый подразумевает под этим словом что-то свое. И каждый хочет, чтобы его любили в соответствии с его представлениями. Из-за непонимания этого в мире растет количество разводов.

Борис слушал Девилсона и, в общем-то, мысленно с ним соглашался… Вполне зрелые речи умного человека: немножко скептицизма, но без циничности и юношеского позерства. Но, похоже, Ника не разделяла его мнения. Она даже перестала улыбаться. Видно было, что то, что говорил Девилсон, ей было неприятно. Черт, подумал Борис, ей же восемнадцать лет. Она же еще не готова принять то, на что у нас ушли годы. Она, наверняка, еще убеждена, что человек человеку друг, товарищ и брат, а не волк или бревно. В свои восемнадцать лет она не успела разочароваться в Человеке и, конечно, Девилсон со своим красноречием кажется ей циничным и злым субъектом.

Джон, откуда вы так хорошо знаете язык? — спросил он его, чтобы как-то прервать плавный поток его речи. — Вы говорите почти без акцента. Просто выучил. У меня способности к языкам. Как говорил кто-то из теоретиков так называемого научного коммунизма: “Сколько языков ты знаешь — столько раз ты человек”. Еще я говорю на французском, немецком, итальянском, испанском, греческом языках, знаю латынь, фарси, хинди, китайский и еще мексиканский язык.

Борис воззрился на американца.

— В Мексике говорят на испанском.

— Ну, насчет мексиканского я пошутил, — смеясь, сказал Девилсон.

— Вы, наверное, много путешествовали? — спросила Ника.

Было дело, — самодовольно признал Девилсон. — Проще сказать, где я не был, нежели перечислять те места, где я был.

— Вам бы переводчиком работать, — мрачно сказал Борис. — Гребли бы деньги лопатой.

А я и работал. В общем, родители мне оставили достаточно капитала, чтобы я мог быть свободным в выборе своего занятия. Кое-что я даже приумножил.

Борис хотел было спросить американца, на чем предки Девилсона заработали свое состояние, как над его ухом раздался подобный гласу небесному, перекрывший в баре все прочие звуки, голос.

Имеющий ухо да услышит: отриньте лжепророка, производящего чудеса и обольщающего народы, ибо он не сын Божий, а дитя зверя. В Его устах лукавство, и творит он великие знамения силой сатаны.

Ника вздрогнула, а Борис от неожиданности чуть не опрокинул стол. Он подскочил на стуле и повернулся назад всем корпусом. Над ними величественно возвышался все тот же полоумный старик, преследующий Бориса на протяжении всего дня. Борис не видел, как он вошел и решил, что тот прошел с черного хода. Старик, не отрываясь, смотрел на американца, седая борода его топорщилась, рот брызгал слюной, извергая пророчества и проклятия.

Спасите свои души: воздайте Богу славу, ибо наступает час суда Его. Кто поклонится зверю и образу его, тот будет пить вино ярости Божией, приготовленное в чаше гнева и будет мучим в огне и сере. Отриньте диавола и примите Бога в сердце своем, ибо только Он свят.