— Ты что же действительно была в казармах?

— Была. — Кивнула Галатея. — И говорила с Тюлирье.

— И он отпустил тебя?

— Как видишь. — Отвечала Галатея и вдруг как-то смущенно отвела глаза.

— Он что-то предложил тебе?

— Он сказал, что тебя отпустят, казнь заменят пожизненной ссылкой, если ты во всем сознаешься.

— Сознаюсь? — Я тоже отвел глаза в сторону и тихо хмыкнул. — И в чем ты хочешь, чтобы я сознался?

— В том, в чем они тебя обвиняют.

— В убийстве брата, в попытке захватить престол, в развязывании войны… В этом, ты хочешь, чтобы я сознался?

— Да. — Коротко кивнула Галатея. — Я знаю, что ты этого не делал. Но сейчас это не важно. Важно сделать так, чтобы тебя не казнили.

— Ну да, ну да. — Покивал я. — А откуда ты знаешь, что я этого не делал?

Галатея быстро подняла на меня глаза. На какое-то мгновение в них мелькнули изумление и подозрительность. Если хотите мое мнение — у женщин довольно часто бывает такой взгляд. И ничего хорошего он обычно не предвещает.

— Откуда я знаю, что ты не убивал брата и не пытался захватить престол?

— Ага.

— Просто знаю.

— Твои вертальские штучки? — усмехнулся я.

— Нет, мои вертальские штучки в данном случае не работают.

— Почему?

— Потому что ты мне небезразличен.

Такое, если хотите мое мнение — тоже постоянно бывает с женщинами. В мирное время, они к вам не проявляют и тени интереса, но довольно вам угодить в тюрьму или на эшафот, как у них случается внезапное озарение и в самый последний момент, когда от этого уже никому ни жарко и ни холодно, они вдруг понимают, что вы им небезразличны… Вот так вот: раз и здравствуйте! Надо придумать слово, которое бы описывало, когда смеешься от горечи, обиды и тоски.

— Если я тебе небезразличен — сказал я, глядя на нее из под бровей. — Сделай одолжение, возвращайся в Верталь и забудь про все. Это лучшее, что ты можешь сделать.

— Но ты не понимаешь, он правда тебя отпустит, если ты сознаешься. Я чувствовала, что он не врет… Куда ты смотришь?

Галатея на секунду обернулась.

— Тебе пора.

— Что?

— Стража, стража! — Крикнул я.

В коридоре появился стражник.

— Что ты делаешь? — Зашипела Галатея.

Я показал рукой.

— Барышня уходит, проводите.

— Что ты делаешь!

— Прощай. — Сказал я.

— Нет, подождите… Мы не договорили. — Донесся за моей спиной голос Галатеи. Я отвернулся и задумчиво смотрел в окно.

Тем же вечером ко мне явился королевский вестовой и объявил, что королевский совет назначил дату казни. Вестовой, казалось, удивился, видя, что эта новость не произвела на меня должного эффекта.

— Королевский совет… — Взялся он было повторять, решив, что мало ли я не расслышал. Но я прекрасно все расслышал. А дату казни вот уже шесть недель знал и без того.

***

Казнь была назначена на утро. И с первыми лучами солнца солдаты королевской гвардии оцепили площадь перед дворцом Манфреда Безумного двойным кольцом.

Полчаса спустя площадь уже была забита до отказа. Гул, хохот, крики. На зрелище собралась вся столица, и настроение в толпе было самое, что ни на есть, приподнятое. В конце концов не каждый день увидишь, как казнят родного брата короля! Ждать вопреки пророчествам трактирных завсегдатаев пришлось не долго. Не успела толпа еще порядком заскучать, как ворота городской темницы отворились и под конвоем четырех гвардейцев появился заключенный.

— Ведут! Ведут! — заколыхалось по толпе.

Подождав пока установится какая-никакая тишина, королевский прокуратор развернул пергамент и стал читать надтреснутым скрипучим голосом.

— Заключенный! Вас обвиняют в убийстве короля Тиберия, покушении на жизнь его единственного сына, царствующего короля Феврония и развязывании братоубийственной войны. Королевский суд и верховный суд Эола признал вас виновным по всем пунктам обвинения и постановил, что 22 луны летнего месяца Австера в год 3542 второй эпохи, то есть сегодня, с первыми лучами солнца вас казнят. Вы отказались признать свою вину и просить суд о снисхождении. Поэтому после казни ваше тело будут повешено на столб и выставлено на всеобщее обозрение. Имеете ли вы что-нибудь сказать перед приведением приговора в исполнение?

Толпа притихла.

— Заключенный! Имеете ли вы что-нибудь сказать?..

С третьего раза я понял, что обращаются ко мне. Вообще душевное состояние мое было плачевным. Я надеялся, что смогу встретить этот момент с достоинством. Но не тут-то было. Стоило выйти на помост, увидеть площадь полную людей, как в висках начало отчаянно стучать, в горле возник ком. Я пытался бороться с этим. Но чем больше я боролся, тем больше терял над собой контроль. Я чувствовал, разум отказывается служить мне. Я смотрел на все эти лица и… не понимал, что я тут делаю. А один раз мне даже показалось, что я вижу в толпе лицо Ансельма. Интересно, если я упаду в обморок, они меня все равно казнят? Странно казнить бесчувственное тело…

— Нет, не имею. — Ответил я хриплым, не своим каким-то голосом.

— В таком случае в присутствии жителей Эола… — Прокуратор обвел рукой толпу. — …его величества… — Рука указала на балкон дворца и после этого взметнулась в небо. — … и богов я приказываю привести приговор в исполнение. И да свершится воля Немезиды!

На мое плечо легла тяжелая рука.

— Но почему он не пытается бежать? — Спрашивает у лорда Тюлирье какая-то графиня.

— Кхм… — Сдержанно кашляет Тюлирье и, покосившись на короля, трогает усы. — Видите ли, графиня… это нам с балкона его поведение кажется слегка абсурдным. Мы видим, что через несколько минут его казнят. И по логике вещей он должен биться в истерике, с криками пытаться вырваться, кусаться, царапаться — словом, сражаться за свою жизни. Но там внизу все выглядит немного по-другому. Как бы вам сказать…

Лорд Тюлирье на миг задумался и в этот самый момент его права рука как бы сама собой резко взметнулась вверх и схватилась за горло.

— Вы в пог'ядке? — Спрашивает заморская графиня, видя что усатый капитан как-то странно пучит на нее глаза.

— Гыр… гер… — Говорит усатый капитан, хватая воздух ртом, и в следующую секунду наклоняется вперед и переливается через перила балкона. 15–20 метров до земли и крик графини было последнее, что лорд Тюлирье увидел и услышал в своей жизни.

Из военных на балконе помимо Тюлирье было еще четверо гвардейцев из личной охраны его величества. Все четверо теперь стояли не дыша и как завороженные смотрели, как какая-то короткостриженная девица, неизвестно, как тут оказавшаяся (на входе во дворец — охрана, на лестнице — охрана, в комнате перед балконом охрана, везде охрана) прижимает нож к горлу его величества.

— Все остаются на своих местах. — Внятно и громко объявила Галатея, обращаясь к публике. — Если кто-то пойдет за нами, я перережу ему горло. Все понятно?

По виду публики можно было заключить, что в целом — да, понятно.

— Скажи, чтобы остановили казнь. — Шепнула Галатея Февронию на ухо.

— Остановите казнь. — Хрипло крикнул тот.

— Остановите казнь! Остановите казнь! — Послышались разрозненные крики. Палач, пробовавший пальцем остроту секиры, с недоумением застыл. Все взгляды устремились на балкон.

— Теперь идем к эшафоту. — Сказала Галатея на ухо Февронию и прибавила в голос, обращаясь к гвардейцам. — Вы четверо идете впереди и смотрите, чтобы был проход. Понятно?

Странное это было зрелище. Четверо гвардейцев, прокладывающие дорогу через толпу. Юный король с выпученными глазами. Какая-то девица. Или это юноша? В толпе не было единого мнения. Проход, по которому они шли к эшафоту был узок. Все напирали, желая поглазеть. И тишина. Совершенно фантастическая тишина установилась на площади. Только где-то сбоку пронзительно надсаживался младенец. Не закрывая рта, я на мгновение перевел осоловелый взгляд в сторону, откуда доносился крик — и снова стал следить за процессией, приближавшейся к помосту. Вход на помост был сбоку. Чтобы забраться на него с того краю, с которого прибыли Галатея и Февроний, нужно было вскарабкаться на метр-полтора.