В первый же вечер Ансельм мне объявил, что пребывает в добровольном изгнании. Дело в том, что отец Ансельма, как и многие отцы, был в некотором роде самодур и желал, чтобы сын пошел по его стопам и тоже стал негоциантом. Ансельм же в свой черед такого совершенно не желал. А наоборот, желал проводить время в обществе прекрасных дам, сражаться, странствовать, потягивать вино за разговорами о вечном. Словом, представление Ансельма о правильном устройстве жизни и представление его отца явным образом не совпадали. И после очередного столкновения Ансельм вспылил и отбыл восвояси с караваном лаотрикийских бродяг.

Около года он скитался вместе с караваном по всему Эолу. И занимался всем, чем обычно занимаются лаотрикийцы: крал лошадей, овец, сутками пропадал в борделях, пьянствовал, мухлевал в кости, облапошивал на ярмарках богатых простофиль. Дважды он попадал в тюрьму и оба раза убегал оттуда.

Неизвестно, чем бы кончилась такая жизнь, если бы на очередной ярмарке Ансельм не повстречался с юношей, который собирался в долгий путь на Башню и догуливал последние деньки. Ансельм торговал крадеными яблоками и более от скуки подкидывал наперстки. Юноша подошел и предложил сыграть. Когда Ансельм выиграл пять конов к ряду, юноша догадался, что его обжуливают. И без лишних церемоний так и объявил. Слово за слово завязалась драка. И снова неизвестно, чем бы кончилось. Но тут явилась стража и, не утруждая себя долгими расспросами, повязала без разбору всех, кого смогла.

В камере юноша с Ансельмом слово за слово разговорились. И когда на следующее утро их обоих выпустили, Ансельм уже горел желанием попасть на Башню. И с юношей они были добрые друзья.

Первый месяц на Башне прошел не лучшим образом, с обоюдным недопониманием. От Ансельма постоянно чего-то хотели. Чистить доспехи, упражняться, мерзнуть на ветру. Ансельм, давно отвыкший от такого обращения, сперва пытался бунтовать. А когда понял, что бунтом делу не поможешь, собрал дорожный узелок, взял чистокровного эскеротского коня и отправился прямиком в Неведомые земли. Через день его поймали. Вернули и отвели в покои архонта. Неизвестно, что именно архонт сказал Ансельму, а Ансельм архонту. Но с той поры недоразумения между ними прекратились. И сбежать в Неведомые земли Ансельм больше не хотел.

На второй месяц он уже довольно пообжился и даже выбил себе место в вестовом отряде, который раз в неделю уходил с докладами в Отвесный город и возвращался с провиантом через пару дней. В первую же поездку Ансельм завел несколько приятных знакомств. Приметил пару мест. И в скором времени уже знал все, о том чарующем и жутковатом мире, которым оживал Отвесный город, когда густые сумерки спускались гор.

Как описать это тому, кто не бывал там? Дома, раскинувшиеся по обе стороны ущелья. Узкие винтовые лестницы между ярусами. Мосты, соединяющие две части города. И бездна под этим всем. Никто точно не знает, какова глубина Драконьего ущелья. Как никто не знает, что именно было в голове у Аурелия Святого, когда ему вздумалось возвести город прямо над ущельем. Над пустотой.

Гений инженерной мысли спроектировал все это. Тесные переулки, галереи, площади и храмы. И дворец Аурелия Святого, на верхнем ярусе, возвышающийся надо всем.

Днем Отвесный город мало чем отличается от любого города Эола. На площадях идет торговля, повсюду снуют люди, шум и разговоры на всех пяти эолийских диалектах. Но вот по вечерам. По вечерам все на мгновение затихает и вдруг где-то в глубинах города просыпается совсем другая, темная и загадочная жизнь.

На мостах и переулках появляются зловещие фигуры. Воры и убийцы, неизлечимые больные с гнойными язвами по всему телу, торговцы экзотическими ядами с Востока, молодые педерасты, перекупщики, бродяги, дезертиры, юноши из благородных фамилий, давно пресытившиеся жизнью и развратом, промотавшиеся в пух и прах аристократы, и барышни с бледными лицами и темными глазами — самые невероятные красавицы из всех, которых только доведется встретить по всему Эолу и за пределами его.

Семь зим минуло с тех пор, как я был последний раз в Отвесном городе. Семь зим прошло с нашей последней встречи с Ансельмом. И вот теперь Ансельм писал, что женится и приезжает в Талию. И якобы у него важные новости из столицы. Право, хватает забот и без того.

***

Все утро я потратил, разбирая жалобы талийских лордов. Лорды по своему обыкновению жаловались на высокие подати, большие рекрутские наборы, беглых крестьян и все тому подобное. После обеда я часок вздремнул. И потом сел составлять список казнимых завтра. По древней талийской традиции преступников обезглавливают за день до праздника новолуния. Никогда не понимал этой традиции. Ну да бывают и чудней.

Я второй час возился с списком, когда в дверь постучали и вошел Ансельм.

— Ансельм? — с изумлением воскликнул я.

— Ты что-то не очень рад меня видеть. — Рассмеялся Ансельм. — Я не во время?

— Не то чтобы не во время. Просто я совсем не ждал тебя.

— Как? — Удивился в свой черед Ансельм. — Разве ты не получал моего письма?

— Получить-то получал. Только письмо доставили вчера.

— А! Проклятые королевские вестовые. Удивительно, что письмо доставили вчера, а не через месяц.

Мы обнялись и расселись в креслах.

— Ты писал, что женишься…

— А, сам не понимаю, как так вышло. — С улыбкой объявил Ансельм.

— И кто она?

— Дочь одного вельможи. Познакомились на рынке. Ну то есть как познакомились. Сидел я в своей лавке. Утро…

— Постой, постой. Что значит в лавке? Ты что же начал торговать?

— Да, уже года три тому. — Отвечал Ансельм, пожав плечами.

— И чем же?

— Да так. Всякие ткани, кружева.

— Ансельм торгует тканями? Истинно, тьма нависла над Эолом.

— Я так и знал, что ты будешь смеяться.

— Напротив, друг мой. Не вижу, ровным счетом ничего смешного. Ну так и что?

— Да ничего особого. Закупаю все у одного торговца из Мелоса. Он, впрочем, тот еще мошенник и все время норовит меня обжулить…

— Да наплевать на твоего торговца. Ты про девицу говорил.

— Какую девицу?

— На которой женишься.

— А, ну да… А что я говорил?

— То что сидишь ты в лавке. Утро…

— А, ну да. Сижу я, значит, в лавке. Утро, посетителей почти что нету. Тут она заходит и следом целая свита. Все эти мамки, фрейлины. Даже в глазах стало рябить. Я тогда, помню как теперь, ужасно мучился похмельем. А тут еще эти все явились и давай галдеть: а шёлковые ткани у вас из Вестриэля или из Эскерота, а бархат ваш почем. И все тому подобное. И главное все спрашивают чепуху какую-то. Ну откуда, откуда в Эскероте шёлк? Купили в конце концов какой-то выкройки. Ну и ушли.

— И что же?

— Да ничего. Девица, как девица, думаю. Смазливая, правда. Ну да в столице это все не новость. Ну и забыл о ней. А на следующее утро она приходит снова. На этот раз уже без свиты. Приходит и с порога говорит, что забыла вчера в лавке медальон. Я отвечаю, что никакого медальона я не видел. А она говорит, что точно знает, что забыла и просит, чтобы я поискал.

— И что?

— Ну что? Приходит снова на другое утро. И снова начинает про свой медальон. Я снова говорю, что ничего не видел. Так и ходила целую неделю. Потом я наконец не выдержал, вернул ей медальон и говорю, что вот он, медальон ваш, под табуретку закатился. Я вчера вечером подметал и нашел. А она смотрит так, насмешливо и говорит, напрасно, мол, вы это выдумали про табуретку. Ведь это сами вы медальон с меня и сняли, еще когда я в первый раз пришла.

— Ты что же правда его снял?

— Ну снял. Она-то почем знает? Я ей и отвечаю, мол, что это вам, барышня, в голову взбрело. Я честный лавочник. А она смеется и говорит, что в жизни не видала честных лавочников. В общем, мы слово за слово разговорились. И как-то так и началось.

— И когда женитесь?

— На следующей неделе после праздника.

— Тут в Талии?

— Так я же говорю, что она дочь талийского вельможи.