И Калокир понял, что у князя вырвалось нечаянное признание. Тайное не стоило открывать послу. Скорей всего, Претич и есть опорный столб предстоящего княжения. Слишком уверенно сказано молодым князем. Юнец хотел набить себе цену. Проболтался.

— Тогда — чего ждать? Спеши, и всё образуется. — Калокир поднялся, поклонился собравшимся и князю, объяснил свою поспешность: — Мне пора в город. Наш разговор лучше сохранить в тайне. Для киевлян: я никуда не ездил, никого не встречал.

Послу подали коня, и вскоре лёгкая пыль поднялась за спиной пятерых всадников. Калокир не брал большой охраны, одевался неприметно, старался не шиковать. Трёх телохранителей да верного слуги довольно. Таких путешественников много на дорогах Киевской Руси. Кто запомнит? Купцы или посланцы князя, сборщики податей или коннозаводчики, мало ли кто мог топтать дороги?

К вечеру Калокир вернулся. В лагере Владимира его уже ждали. Провели в шатёр князя, минуя костры дружинников, не останавливаясь для пустых разговоров со встречными воинами.

— Калокир? — удивился Владимир. — Скоро. Не ждал. Ну, садись. Что, скажешь? Погоди, погоди Крутобора. Чтоб не повторять... Лучше начни с мелочей. Сколько их? Что за рать?

В походном шатре темно. Светильник скромный, огонёк мал, едва хватает, чтоб разглядеть лицо собеседника. Но заметно, что посол византийский устал. Пыль на лице. Губы обветрились. С удовольствием припал к фляге, глотнул воды. Отдышался. Сел расслабленно. Принялся рассказывать обо всём, как раз вошёл Крутко. А с ним Горбань. Более никого не ждали.

— Там два неполных легиона. Вряд ли наберётся тысяча тяжёлых всадников. Остальное, тысяч пять, пехота. Спешат к городу. Как я понял, Претич откроет ворота. Ждёт.

Калокир попытался разогнуть затёкшую спину, поморщился от боли, скрестил кисти на коленях и неторопливо продолжил:

— Не жди мира. Наедине с Ярополком не говорил. Но предложение мира ему неинтересно. Ты — первый враг. Легионеры что? Наёмники, им бы скорей кончить противоборство и вернуться. А Ярополк даже в Новгород тебя не пустит. Хвалится, что только он один вправе. Ты сын наложницы.

— Вот тебе и брат... — грустно склонил голову Крутко.

— Брат. Пока нет спора о столе, — поддакнул Горбань, скрытый тенью. Он сидел за Крутком, и его никто не мог разглядеть. Горбань всегда садится за спинами, в укромных уголках.

— Значит, отказался говорить о мире? — негромко признал Владимир.

— А ты как думал. Власть — не знает середины. Хочешь править, правь. А нет, выращивай капусту, как император Веспасиан. Был такой... бросил всё и удалился в поместье, сады, тыквы, грядки. Ну, это к слову...

Калокир повёл плечами. В каждом движении заметно — он едва держится. Усталость незрима, но она давит мускулистое тело. Воин отвык от походной жизни, несколько суток в седле довели его до изнеможения.

— Они скоро будут здесь? — спросил Владимир.

— Скоро, — покорно повторил Калокир. — Если решатся, то несколько сотен и Ярополк подойдут к Днепру уже завтра.

Калокир приподнялся, крякнул, осел на тонкую ткань подкладки и признался:

— Нет сил. А ведь до Киева ещё два дня пути.

Крутобор помог ему подняться и вывел из походного жилища.

Ночь всё плотней охватывала лагерь. Слышались мирные звуки: кузнечики, далёкие переговоры квакушек у реки, фырканье пасущихся лошадей. Свет луны и тёмные тени навевали дремоту даже на отдохнувших воинов, что уж говорить о Калокире. Тот провёл весь день в седле и снова вынужден двигаться. Он обязан скрывать свои поездки, ибо сплетни и слухи могут докатиться до Византии. А отношения с Цимисхием и без того натянутые.

— Что решил, князь? — спросил Горбань, когда вернулся Крутко.

— А что тут решать? Я просил мира. Но Ярополк ищет войны. Уверовал в непобедимость византийцев. Значит, ударим. Дождёмся у переправы. А там — пусть судьба решает... я готов скрестить клинки с братом. Так честней. Верно?

Вечером наступившего и отгоревшего дня, у переправы через приток Днепра, имя которого никто не помнил — местных среди дружины Владимира не было, — дождались передовых разъездов Ярополка.

Долго высматривали в отряде князя. И не прогадали. Ярополк одевался иначе, привык щеголять в столице и так же наряжался в походе. Может, для того чтоб подчеркнуть свою высокую миссию, может — и вошёл во вкус, привык к роскоши.

Когда пять сотен тяжёлых всадников сгруппировались у реки, подтянули повозки и частично перебрались на другой берег, конница Владимира ударила из засады.

Стояли долго. Теперь летели к врагам, зная, что всё решается здесь. Именно сейчас. Один удар — но он определяет судьбу Киева, княжения, власти и жизни многих сотен и тысяч людей. И то — на многие годы.

Сражались недолго, но столкновение далось тяжело. Катафракты успели развернуться. Их мало, но воины остаются воинами. Отступать чужакам некуда. За ними нет армии, нет укреплённого тыла, поэтому выход один — разгромить врага. Иначе погибнут сами.

И хрустели кости лошадей, пронзённых тяжёлыми копьями византийской конницы, падали хазарские наёмники, выбитые из седел мощными ударами, волоча внутренности, ползли по сочной траве. И рыжий свет заката придавал сражению зловещий вид. Кровь полыхала на гривах коней, на тёмных плащах катафрактов, на траве. В сиянии закатного солнца трудно разглядеть, где живые, где мёртвые. Где трава смазана чёрной землёй, грязью, где кровью воинов.

Но рать Владимира успела подготовиться, брала врага измором. Числом. Осыпала стрелами. На руку удачно выбранное время нападения. Спасло, что часть передового отряда уже успела переправиться. Обратно не кинулись... бессмысленно. И передовые понимали это.

Ждали Ярополка.

Стоило ему пересечь реку, и схватка превращалась в гонку с неведомым концом. Кто опередит соперника и войдёт в Киев, тот и уцелеет. Но Ярополк не догадался. Или не смог переправиться. Схватился с воинами Владимира, потом услышал призыв к поединку... двинулся к противнику. Однако не добрался. В суматохе сражения не до поединков.

Катафракты устало крутились на берегу, вязли. Рыхлая земля и непрочный дёрн засасывали ноги тяжёлой конницы: теряя силы, лошади месили глину на узком пятачке, но не могли порвать кольцо. Таяли под прицельными ударами лучников.

Куда девался Ярополк, неведомо. Среди убитых не нашли.

Сдавшихся, а сдалось почти три сотни, проверили, но Ярополка не было и среди живых. Утонул? Или ускользнул и спешит к городу? С остатками отряда?

Владимир отправился вслед, надеясь догнать.

Но у ворот Киева узнал: никого не пускали. Не было чужой рати, ни сотни, ни десятка не пришло.

Значит, всё решилось в его пользу? Брат, с которым делили стол киевский, — пропал? Сгинул?

Подтягивались обозы, следом шли пленные, а Владимиру недоставало времени праздновать победу. Тверь ждала. Там нужен князь, там его место... пока осаждённые не прознали, что снующие вокруг города ратники — лишь ряженые. Настоящая сила ушла. Силки для Ярополка готовились умело и тщательно. Уроки Калокира пришлись впрок.

Застигнутые врасплох византийцы, легионы Ярополка, раскололись. Часть повернула обратно, отошла, уверовав в гибель ставленника Константинополя, часть сдалась. Владимир обещал жизнь. Воевать в чужой стране, без цели, без воевод, — нелепость.

Из восьми тысяч почти половина стали пленниками.

— Хороните воинов, да всех, византийцы тоже люди! — распорядился Владимир после принятия капитуляции остатков вторгшейся армии. — Затем выступайте к городу. А нам время дорого! Тверь держит. А пленные ещё пригодятся. Верно?

— Пригодятся! — согласился Улгар. Он уже видел близкое богатство. — Каждый стоит серебра! Василевс заплатит!

А в Твери маета осады. В Твери страх и голод. Неизвестность и постоянное напряжение подрывали силы, народ дурел от безделья, и постоянно вспыхивали совершенно ненужные ссоры. Кто-то обвинял приезжих во всех смертных грехах, те в ответ кричали, что их ограбили горожане, вместо защиты отняв стада; вспыхивали потасовки. Голод толкал людей на безрассудства. Острог переполнен, но кормить задержанных нечем, поэтому воевода отпустил дебоширов, наказав не попадаться впредь.