Праздник в честь святого Димитрия расстроил императора. Иоанн впервые столкнулся с неповиновением и не знал, что предпринять. Патриарх Полиевкт встретил Цимисхия прохладно, а ведь за ними следили горожане, сотни бездельников набились в храм, глазели и злорадствовали, ещё бы — церковный владыка до сей поры не признает императора.

Стоял, увенчанный тёмным капюшоном, в шаге от невысокого Иоанна, пучил губы, скрытые седой бородой, и громко порицал преступление. Он, носитель христианской добродетели, видите ли, не желает признавать власть цареубийцы.

Всё деньги, всё золото. Всё упирается в проклятые деньги. До Цимисхия доходили слухи, что владыка готов уступить, в обмен на богатства, отобранные указами Фоки.

Иоанн не любил недосказанности. Он шагнул к старцу и, нахально глядя в глаза нависающему, невольно склонившемуся патриарху, спросил:

— А если я покаюсь, отче? Окажу — не убивал Никифора. Не пора ли нам примириться с тем, что есть?

Невысокий Цимисхий повёл рукой, указывая патриарху на своё окружение. Там, как и должно по обряду: свита, телохранители, друзья — все воины, Василий Ноф, Варда Склир, все, кто помогал ему в борьбе и сражениях. Как будто священник не ведал о популярности проворного армянина. Как будто церковь не знает, сколько крови пролито в последние годы на расползающихся швах — границах империи. Разве не он отбросил арабов в Сирии? Разве не он в первых рядах катафрактов громил русов под Доростолом? А голод в столице? После гибели Фоки именно Цимисхий спас население, подтянул зерно, нашёл деньги, накормил паству.

— Если не убивал, назови убийцу! — вскинул палец с мутным старческим ногтем, напоминающим крылышко жука, патриарх. Он не боится смерти, он уже стар и может говорить что вздумается. — Верни церкви отобранное нелепыми указами, покарай убийц, и я сам венчаю тебя!

Упрямый старик отступил, прошелестев по камням полами хитона, удалился.

Вот-вот, покарай убийц. Легко сказать...

После службы непризнанный император раздавал деньги, толпа кружилась возле казначеев, с шутками и смехом расхватывая дары. А там начались обеды, гулянья, шутки ряженых, народ потянулся к столам, накрытым по случаю праздника, а позднее заполнил ипподром. Любимое развлечение византийцев — колесницы.

Цимисхий изрядно выпил за обедом, оттого позволил себе лишнее, вышел на дорожки и вместе с виртуозами прокатился по кругу, показывая отменную ловкость в управлении колесницей. Разгорячился: слова старика всё ещё будоражили кровь. Желая отомстить владыке, император искал признания толпы; он решился удивить горожан своим легендарным прыжком через три лошади.

Удалось. Выпил много, но не успел захмелеть.

Разбежался, белая сорочка мелькнула светлой птицей над спинами трёх лошадей, стоящих в ряд, опустилась на четвёртую, заставив животное вздрогнуть и отшатнуться. А император уже прихватил узду и пустил верную арабку вдоль трибун, черпая силу в криках восхваления.

Глупо. Толпа переменчива. Вчера она раболепно рукоплескала Фоке, сегодня рада его убийце. Им лишь бы праздник. Лишь бы на время забыть о трудной жизни, о восстаниях в Сирии, о непокорных булгарах, о степных грабителях и собственных мытарях, способных отнять последнее правом власти. Налоги. Да, все проклинают налоги.

Церковь бедна и жаждет вернуть отнятое Фокой. Может, и впрямь ослабить бремя, дать старцам привилегии? Сказывают, владыки Рима купаются в золоте, а наши бедны, как крысы. В отдалённых фемах священника не отличить от оратая. Нищи и голодны, а от бедствующего слуги какая благодарность правителю?

Из-за этого и разгорелся спор во дворце, за праздничным столом. Но спорить пришлось с женой, с Анастасией. Увы, перечить женщине — пустое дело, особенно когда твой язык заплетается и друзья не смеют поддержать, не желая встревать в семейную свару.

— Ты сошёл с ума! Отдавать деньги? Этак каждый сядет в храме и будет просить земель и злата, чем не житие? — кричала Анастасия, услыхав его разговор с Вардой Склиром. — Чем они кичатся? Праведностью? Бездельники, одели сутану и требуют почитания! Никто не желает работать. Одни скопят детей и просят пристроить кастратов в покоях императора, другие рядятся в святые. А ты всем потакаешь?

— Не кричи, душа моя. Я хотел условиться о венчании на царство... — торопливо ответил Иоанн, не понимая, что подливает масла в огонь. — Выпей вина, сегодня праздник.

— Условиться? Так, может, станешь на колени, признаешься в убийстве Фоки? Нашёл с кем говорить.

Анастасия отвела его руку, и Цимисхий подмигнул друзьям, припадая к тёмному напитку.

— Никогда не думала, что ты способен на такое простодушие. Власть или есть, или её нет. А слова — пустота, понимаешь? Они — чернецы и церковники — торгуют словами. Глупо состязаться в спорах с умелыми словоблудами. Забудь. И не вздумай отдавать старцам сокровища.

— Да, — кашлянув, встрял Варда. — Лучше отдай золото на флот. Старые дромоны и лёгкие галеи никуда не годятся, а война только разгорается. Да сам посуди, много ли нужно пожилому человеку, ведь они не пьют вина, не тратят на блудниц. Сколько просит патриарх?

— Флот? — вскинула брови Анастасия. — Снова война? А кто обещал мне новую колесницу к весенним русалиям? Кто клялся, что мастера ювелиры изготовят диадему к годовщине венчания? А привезти учителя из Египта? Вам бы только бражничать да бренчать оружием!

Варда набычился, наливаясь кровью, и, склонив голову к Иоанну, возмутился:

— Я и не знал, что императоры годны лишь бренчать оружием, а все дела проворят бабы. Странно слышать это во дворце василевса Византии.

— Это вдобавок ещё и мой дворец! — вспыхнула в ответ царица Феофания.

— Твой? — прищурился Варда Склир. — А куда приткнуться бражникам да бренчателям? Мы лишние, или как?

Цимисхий сидел между ними как на угольях и переводил взгляд с одного лица на другое, не успевая придумать что-нибудь путное, дабы погасить ссору.

— Да будет вам. Всё уладится, — выдавил он и протянул руку, чтобы погладить ладонь Анастасии. Но жена не собиралась уступать. Её бесило пьянство Иоанна, рыжеватая бородка и брови терялись на раскрасневшемся лице, сейчас Цимисхий мало походил на героя, оттого она и не сдержалась, крикнула зло:

— Что уладится? Что? Вам только дай волю, всё растащите до последней номисмы. А ведь сто раз говорилось, империя не кабак, здесь мало кулаков да зуботычин. Нет, снова дай на флот, на фураж, заплати наёмникам!

— Так! Я, пожалуй, пойду! — не вставая со своего места, крикнул Василий Ноф и укоризненно повернул голову к Цимисхию, надеясь, что тот урезонит женщину. Выждал несколько мгновений и в тишине поднялся. Молча встал и Варда Склир. Но Анастасия и тогда не успокоилась, картинно вскинув руки к небесам, воззвала к справедливости:

— Довольно размахивать дубинами. Бог видит — все устали от войн. Вам подавай золото да наложниц, а там... хоть потоп! Арабы вернутся, отомстят, и снова придётся хвататься за мечи? И так из года в год! Сколько можно?

— Я это... Склир, погоди, — невнятно вымолвил император и погрозил пальцем Анастасии. Поднялся, но выпитое прилило к голове, его повело, рука вслепую прошлась над столом, опрокинула кубок, проливая капли тёмного вина на скатерть. Анастасия вскочила, спеша спасти подол праздничного одеяния, что-то крикнула, взмахом подозвала служанку. А Цимисхий снова присел, обхватив руками голову. Заметно, что его крепко донимала тошнота.

Друзья так и не дождались веского слова императора, переглянулись и вышли из трапезного зала.

Следом потянулись остальные гости. Вечернее застолье завершилось сварой, и никто не желал быть свидетелем ссоры императорской четы.

— Ты что себе позволяешь? Анастасия! — косился на жену Иоанн, прикладывая к вискам тряпицу, смоченную в виноградном уксусе. — Зачем выгнала гостей?

— Кто их гнал? Да ты пьян! Не можешь связать двух слов, а поучаешь!

— Пьян? А кто кричал, мой дворец! Без армии ты никто! Царица! Руки должна... руки... и какие такие наложницы? — Он смахнул с лица капли уксуса, но уронил тряпицу. Наклоняясь, забыл, с чего начал. Недосказал про руки, вспомнил наложниц... Но так и не мог найти главное. А жена стояла рядом и с усмешкой глядела на него, беспомощного во хмелю. Как будто это давало ей право вершить империей, прогонять стратигов, отменять походы.