Нас, императорскую династию, равняли с грязью и радовались! Нас, княжон, взяли как дворовых девок. А ведь я мечтала выйти замуж и иметь семью, хотела жить… — В глазах Мэри полыхнул демонический огонь, зрачок вытянулся как у змеи, и она оскалилась, показывая прекрасные острые клыки и белоснежные зубы, она продолжила, вновь затянувшись сигаретой до фильтра и просто очистив мундштук, выкинула окурок. Казалось, ничего в ней не дрогнуло, но в душе разверзлась пропасть, она сжала до боли кулак и ногти впились в ткани ладоней, до крови. — И после всего этого я должна любить людей, пытаться спасти их души… Это существа продажные, алчные и развратные. С какой радостью они продают свои души за богатства, власть, желание быть искусным любовниками.

Они сами ввергли этот мир в хаос. Ну да, я отвлеклась. Моё сердце пронзили штыком, но, увы, я умерла не сразу. Я лежала на полу истерзанная и униженная, оплёванная солдатнёй… И единственной мыслью и желанием была месть, каждому из них. О да, я запомнила их лица. Каждого. Какой я была наивной. Ходила в церковь и молилась. Бог — это миф, никто из смертных не нужен ему.

Но на мой зов откликнулись. Откликнулся Умберту — высший демон и сын Люциуса. Я уже умирала, когда он пришёл, и сделка была быстрой. Он забрал мою душу, а я выжила и получила возможность мстить. И я рассчиталась с каждым. Это было незабываемо. Они даже не узнали меня, и с радостью отдавали души, но мне было мало. Они все теперь жалкие рабы. На них стоит моё клеймо. После этого я вернулась к Умберту. Жить я не хотела и попросила убить, но он предложил более интересный вариант — быть с ним, жить долго.

Да и какая мне была разница. Твой предок был, скажем, моим посвящением. Мне дали право быть низшей, если я заберу его душу, и я забрала. Это было несложно. — Демоница своенравно улыбнулась, облизнула переросшие губы. — Вы очень похожи. Но тот был слишком слабым. Падок до вина и женщин, он не был девственником, нет-нет. И за ночь со мною он готов был многим пожертвовать. — На этом Мэри замолчала, подумав, что и так слишком разговорилась. Она не знала, чего хотела — просто выговориться, или, всё же, заставить уйти Елисея.

Сделать так, чтобы он не погубил свою душу.

Парень смотрел на Марию внимательно и серьёзно, словно бы с пониманием. Он ловил каждое её слово, и да — в его глазах не было какой-либо жалости, он не глядел на неё, как на несчастную жертву обстоятельств, нет.

Почему-то в душе он восхищался ею, и словно бы проживал всё это сам. А ещё, он осознал, насколько девушка мудрее его, мудрее и опытнее во всём.

— Ты сильная, а мир полон грязи. Но знаешь, мир ещё не мёртв, свет есть, и он в глазах детей, и я сделаю всё, чтобы больше не было подобных судеб, чтобы чистоту их душ никто не запятнал, и чтобы больше не ломались жизни. — И он сжал её ладонь, словно бы показывая, что он с ней, что принимает её. Принимает такой.

— Елисей, ты один, а против тебя вся преисподняя во главе с чудовищем и отборнейшими бездушными тварями. Им не важно, ребёнок перед ними или взрослый человек, для Умберту высшее наслаждение — безвинные души. Я же предпочитаю души как можно чернее. Сколько раз я пожалела, что умерла не сразу, как сестра. Я так ошибалась, Елисей, как же сильно я ошибалась, когда думала, что месть будет наслаждением, будет облегчением и высшей справедливостью… В тебе огромная сила, Елисей, подобного я не видела… Но они изворотливы и придумают, как уничтожить тебя. Поэтому, прошу, не смей больше… Никогда. — Мэри посмотрела на него с такой мольбой. — Если ты и погибнешь, то не от моей руки. Он не получит что хочет, чего бы мне это не стоило.

— Я знал, что буду один, знал это всегда, да и… Всю жизнь я один и был! Но справлялся. А сейчас со мной ты. Так что — у меня получится, всё обязательно получится, Мэри! — Елисей помолчал, поворошив прутиком огонь, а потом, усмехнувшись, добавил. — Эх, не удалось мне поспать в шикарном замке! Теперь добро пожаловать опять ко мне, на лежанку из веток!

— Я сейчас не помощник тебе, ты же понимаешь… Я даже себе уже не принадлежу. — Она потерла запястье, на котором красовался ужасный браслет. — Уж лучше спать на ветках под открытым небом, и есть крыс, чем… — Девушка не успела договорить, как этот браслет укусил её, ожив. — Да пошёл ты к черту! — Крикнула она в пустоту, зная, что демон шпионит и слышит всё.

В это время землю накрыла ужасная гроза, словно бы на неё обрушился весь гнев разъяренного демона, который прекрасно понимал, что выполнять задание, она не намерена.

Костёр залило водой, и повалил густой дым. Не было ни укрытий, ни высоких деревьев, Елисей прижал Марию к груди, закутал их обоих в свою кофту, а потом сунул руку в карман штанов и вынул яблоко.

— Смотри, что я нашёл на ветках одного из деревьев! Всего одно, зато крупное такое. Хочешь? — И опять эта светлая улыбка и радость от самых простых вещей — парню вообще нравился дождь.

Они были насквозь промокшие, но было тепло, с ним было тепло и легко, а улыбка такая светлая, словно солнце, и Мэри вдруг тоже улыбнулась. Так искренне, и в глазах, наконец, появились искорки. Она смущенно опустила глаза, словно стесняясь, что она такая, совсем его недостойная, а эти голубые глаза видели всю боль, что копилась на сердце. Она посмотрела на яблоко и тихо шепнула.

— Если только с тобой пополам…

Елисей с лёгкостью разломил яблоко на две равные половины, так, словно бы это был кусок сыра, протянул одну половину девушке, а от второй откусил сам. Яблоко было на удивление сладким и сочным. А от её улыбки на душе стало ещё светлее.

"Хочу, чтобы ты улыбалась" — подумал Елисей, и заглянул Марии в глаза.

Девушка не спеша жевала яблоко, её вовсе не смущало, что они оба насквозь мокрые. Гроза закончилась так же быстро, как и началась, и всё было кругом мокрым, и было всё настолько не важным, пока он был рядом, пока она могла улыбаться. Так легко и светло ей уже не было сотню лет.

— Послушай, а листы и краски этот демонюга тоже забрал? — Поинтересовался Елисей. — Вот листы и краски — это было здорово, это мне правда очень понравилось! Все эти замки, кровати, еда… Ну интересно, но… А вот листы и краски — это да! И я ведь смог тебя нарисовать, да, всё же смог, но тогда я был обижен, а хотелось бы всё сначала, хотелось бы рисовать с улыбкой!

— Ты ведь никогда почти не лазишь в свой рюкзак, ты посмотри на самое дно его. — Девушка мягко улыбнулась.

Она ещё тогда оставила ему эту папку на память, забрав только его рисунки. В папке был целый набор карандашей, кистей и красок, промокнуть они не могли, потому что папка была из кожи.

Елисей вытащил папку, с таким восторгом, словно бы нашёл клад.

— Ух ты! А ты будешь мне позировать? — Он осмотрелся. Было совсем темно, костёр потух, отсырели дрова — совсем темно и никакого источника света. Он понимал, что так ничего не выйдет, но парню хотелось немедленно пустить кисти в дело.

— Ну не сейчас же! — Девушка рассмеялась. — Уже даже костра не разожжём, потерпи до утра.

Мэри поражалась этой детской непосредственностью — что бы ни случилось, этот парень улыбался. Он находил радость в совсем простых, и, казалось бы, неприглядных вещах. Она смотрела на его силуэт во тьме догорающего вечера и думала, что, пожалуй, ей есть чему у него поучиться, у этого простого мальчишки из глубинки.

— Тогда утром! Ты будешь мне позировать в лучах рассвета? Будешь ведь? — И он чмокнул девушку в щёку. А вообще, ему казалось, что тот поцелуй, ничуть и не лишил его силы, а даже наоборот, словно бы окрылил. Но ведь предание… А может быть, предание врало?..

— Хорошо, договорились. — Мэри тоже по-детски улыбнулась. — А потом будешь позировать ты. — Она как девчонка показала ему язык, но запястье сдавил браслет, демон не забывал напоминать ей. От боли улыбка померкла, но в темноте не было видно этого.

— Договорились! А теперь, давай спать. — Елисей обнял Марию, и вдвоём улеглись на лежанке, прижимаясь друг к другу, и согревая друг друга теплом.