— Пошли, — бросил Бэнион. — Теперь можно идти. А не то твои родители могут подумать, что ты погибла в огне.
Он подошёл к своему коню и снял с него непромокаемую накидку, которой прикрыл жеребца во время дождя, вместо того, чтобы воспользоваться ею самому. Из-за этого сам Уильям промок до костей. Бэнион набросил эту накидку на плечи Молли, и они двинулись вперёд. Жеребец Уильяма следовал за ними.
Они шли в полном молчании. На обожжённую землю начали спускаться вечерние сумерки. Ни Уильям, ни Молли не говорили ничего. Но, приближаясь к лагерю переселенцев, Молли начинала всё явственнее ощущать, как же она обязана этому человеку. Он был такой сильный. Он смело противостоял вызову стихии. Если бы не он, она могла бы погибнуть.
— Подожди!
Она остановилась на последнем пригорке перед лагерем. До них доносился плач детей. Уильям удивлённо повернулся к девушке. Она возвратила ему накидку.
— Со мной сейчас всё в порядке. А ты промок насквозь, устал и весь обожжён. Ты не хотел бы остаться у нас в лагере сегодня ночью?
— Нет, только не сегодня.
Она по-прежнему колебалась. В её голове бродили смутные мысли, которые не могли бы появиться там ещё час назад.
— Я должна поблагодарить тебя, — сказала Молли. — Спасибо тебе.
Он молчал, и из-за этого Молли было трудно произнести то, что она хотела сказать. Он видел, как она колеблется, но не спешил прийти ей на помощь. Больше всего его угнетало сейчас то, что ему придётся расстаться с ней.
Неожиданно на Молли, точно волна, внезапно накатило новое ощущение. Здесь, в новом краю, таком далёком от всякой цивилизации, ей захотелось говорить прямо и открыто. Она была молодой девушкой, готовой к любви, созданной для любви, достигшей как раз такого возраста, когда любовь возможна. Сейчас она с ужасом сознавала, что никак не может забыть того мгновения, когда этот мужчина сжимал её в своих объятиях. И ей было страшно оттого, что она никак не могла избавиться от воспоминаний об этом.
— Что же касается того, о чём я говорила, — Уильям сразу понял, что именно она имела в виду, — то я хочу, чтобы ты знал правду. Если ты сам обманывал других, то я, напротив, не хочу обманывать тебя.
— Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что мужчина становится хуже скотины, когда он сходит с ума, как это только что произошло со мной?
— Нет, — ответила Молли. — Здесь мы находимся далеко от всякой цивилизации. Здесь вообще какой-то другой мир, как мне кажется. К тому же я полагаю, что мужчинам вообще свойственно целовать девушек. Я не думаю, что какая-нибудь девушка выходила замуж, вообще ни разу не поцеловавшись.
— О чём ты говоришь? — не понял майор.
— Я хочу сказать, что мне хочется, чтобы ты знал обо мне всю правду. Я хочу этого именно потому, что между нами ничего не может быть. — Она помолчала и быстро добавила: — Между нами ничего не может быть из-за того, что у тебя было в Мексике... с другими женщинами. Если бы этого не было, думаю, что через какое-то время я перестала бы сердиться на тебя за то, что ты только что сделал со мной. И, возможно, могла бы сама поцеловать тебя. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь себя ужасно. Но, в конце концов...
— Молли, даже преступники могут рассчитывать на женскую любовь. Женщины следуют за своими возлюбленными, которые идут в тюрьму, идут на эшафот. И они не смотрят, что из себя представляет их избранник — они просто любят его, они прощают ему всё. И остаются с ним до конца!
— Да. Я думаю, что девушкам вообще свойственно подчас любить тех, за кого они никогда не смогут выйти замуж. А выходят замуж они обычно за кого-то другого. Но целоваться... Это ужасно!
— Да. Но ты не позволишь Мне сделать так, чтобы это перестало быть ужасным и стало восхитительным. Ты же говоришь, что мы никогда не сможем быть вместе. Это означает, что мы должны расстаться. Но разве я смогу забыть об этом поцелуе?
— Я не думаю, что ты сможешь забыть о нём. И я не думаю, что... что я сама смогу забыть о нём.
— Что ты собираешься сказать? — воскликнул Уильям. — О, нет! О, пожалуйста, не надо!
Но она всё равно упрямо продолжала, сама не понимая, что с ней сейчас происходит, что творится в её душе в эту минуту:
— Знаешь, Уильям, пока мы шли сюда, всё это стало казаться не таким уж и неправильным. Неправильным мне кажется лишь то, что ты обманывал меня, рассказывая о себе, о том, кто ты такой, и о том, что ты делал во время службы в армии. Я бы, наверное, могла простить тебя за то, что ты поцеловал меня — в конце концов мужчины ведь остаются мужчинами. Но что касается всего остального... пойми меня, я никогда не смогу выйти замуж за вора!
В голосе Молли прозвучала неподдельная печаль. Она смотрела на Уильяма широко раскрытыми глазами, сознавая, что это, возможно, последняя встреча в их жизни. Сейчас, в этот момент, она могла позволить себе полностью обнажить свою душу перед стоящим рядом с ней мужчиной. А затем продолжать жить так, как живёт большинство женщин, довольствуясь лишь пустой видимостью любви от мужчин, с которыми им доведётся связать свои жизни.
— О, Уильям Бэнион, как ты только мог похитить сердце девушки и сделать её на всю жизнь несчастной?
Эти слова вырвались у неё помимо её воли. Молли показалось даже, что она слышит голос какой-то другой женщины — женщины, которую она никогда не знала и с которой никогда не встречалась.
— Я похитил твоё сердце? — прошептал он. Вечерние сумерки быстро сгущались. Он стоял совсем близко от неё. — Но ведь ты не... ты... — Он осёкся, не в силах больше продолжать.
Молли просто кивнула. В эту секунду в ней не было и следа обычного женского кокетства. Она стала простой и правдивой, как земля, как воздух, как огонь, как сама жизнь.
— Да, — сказала она. — Из-за того, что ты сделал для меня, я скажу тебе это. Если ты подарил мне жизнь, почему я не могла бы подарить тебе любовь — если бы только это было возможно?
— Любовь? Подарить мне любовь?
— Да! Я думала, что я полюблю тебя, несмотря на обещание, которое я уже дала капитану Сэму Вудхаллу. О, Уильям, я понимаю, что заставило тебя... — Она вдруг заговорила почти бессвязно. — Я думаю, что мне было бы всё равно. И я последовала бы за своим мужчиной на эшафот. Но сейчас я этого не сделаю, ведь ты же не сказал мне, что ты не вор. Я не могу верить тебе. Но я поцелую тебя ещё раз на прощание. О, как мне жаль! Как жаль!
Уильям был мужчиной, и он был не в силах понять её женскую логику. Но он медленно и нежно взял её в свои объятия и притянул к себе. Их губы встретились. Затем он услышал её шёпот: «Прощай!» Он почувствовал, как она медленно отстраняется от него. В глазах Молли застыли слёзы.
— Прощай, — повторяла она снова и снова. — Прощай. Я больше уже никогда не осмелюсь поцеловать тебя. О, Уильям Бэнион, как ты только мог похитить моё сердце? Оно же у меня единственное.
— Твоё сердце должно принадлежать мне! — закричал Уильям. — Ни один другой мужчина в мире не должен обладать им. Молли!
Но она уже убежала.
Бэнион не знал, сколько он простоял, упираясь ходовой в седло своего коня. Из оцепенения его вывел сиплый вой серого волка, который подал свой голос где-то совсем рядом.
Кох да Молли Уингейт добралась наконец до лагеря переселенцев, она вся промокла и измучилась. Она увидела свою мать, которая сидела на деревянном ящике под временным навесом. Она бросилась к ней и уткнулась лицом в её грудь, которая с раннего детства служила ей надёжным убежищем. Уткнувшись в материнскую грудь, Молли безудержно разрыдалась.
— Плохо, что ты так плачешь, — сказала миссис Уингейт, не подозревая об истинной причине этих слёз. — Но зато ты жива! У нас, похоже, всё сгорело, и мы практически всё потеряли, но зато ты жива и вернулась к своей мамочке! Ну, ну, не плачь!
Эту ночь Молли провела на убогом соломенном тюфяке, который расстелила рядом с постелью матери в большом фургоне. Но спала она очень плохо. Вновь и вновь она задавала один и тот же вопрос:
