Сворачиваюсь клубочком на полу, утопая в унизительном чувстве и тихонько всхлипывая. Боже, все кончено. Я и Люциус… я убила нас обоих. Если Драко знает, то, вероятнее всего, это действительно конец. Или нет?

Что-то хрустнуло, и, мне кажется, Драко подошел ближе.

Но у меня нет сил взглянуть на него. Стыд не позволяет мне…

— Это началось еще до моего приезда сюда? — его голос заметно дрожит.

— Нет, — качаю головой, не поднимая ее от пола. Не буду смотреть на него.

Тишина какое-то время окутывает нас, но затем ее пронзает мой крик боли: кожа горит, словно от ожогов кислоты.

— Проклятье! Посмотри на меня, грязнокровка! — шипит он.

Он не оставил мне выбора, поднимаю голову, хотя это очень трудно: такое чувство, будто все мое тело — единый цельный монолит из… скажем, свинца. Мне трудно даже дышать.

Его палочка направлена на меня, и я понимаю, что никогда еще он не был так поразительно похож на свою тетю: щеки горят алым, рот искривлен в гримасе какой-то сумасшедшей ненависти и злобы.

Впервые я по-настоящему боюсь Драко Малфоя.

Он глубоко вздыхает.

— Так… тогда как долго это продолжается? — его голос наполнен яростью. — Вы с ним трахались той ночью, после праздничного ужина? Поэтому я нашел тебя возле дверей в его комнату?

— Нет, — бесцветным голосом шепчу я. Веритасерум вытягивает из меня правду с легкостью. — Нет, той ночью ничего не было.

— Так когда? — он вновь направляет на меня палочку, хотя и знает, что в этом нет необходимости. Под действием Веритасерума я и так беззащитна. — Когда это началось?

Господи, помоги мне. Стараюсь удержать слова в себе, чем бы это для меня ни обернулось. Он ведь уже знает все, что ему нужно знать.

Я правда должна попытаться не дать ситуации стать еще хуже?

Я же не могумолчать. Зелье не позволит мне. Слова сами срываются с языка.

Министерство действительно абсолютно легально применяет это зелье на допросах?

— В ночь, когда ты и Беллатрикс перерезали мне вены, — слезы против воли потекли по щекам. — После того, как он спас меня от вас… сразу после этого.

Его лицо искажает гримаса яростной ненависти. Ненависть, ненависть, ненависть. Ко всему миру и к тому, что этот мир повернулся к нему спиной.

Но еще я вижу в его глазах горечь от осознания того факта, что он буквально собственными руками толкнул отца на связь с грязнокровкой… и это знание убивает его.

Он, словно загнанный зверь, принимается ходить из угла в угол.

— Ты… ты грязнокровка, — натянуто произносит он. — Мерзкая, грязная… всю мою жизнь он твердил мне… грязь под ногами… отбросы…

Молча смотрю на него. Не могу думать. Совсем. Ничто не имеет смысла: страх и ужас заполонили все мое существо, и я не в состоянии размышлять и анализировать.

Я только знаю, что это конец. Я все разрушила.

— Я знал… знал, что-то происходит, — бормочет он, нарезая круги по комнате. — Но он пообещал… он поклялся мне, что ничего… и я думал…

На мгновение он прячет лицо в ладонях, надавливая пальцами на глаза, затем делает глубокий вдох и наконец поворачивается ко мне: жесткое выражение лица не сулит мне ничего хорошего.

— Кто дал тебе право, Грэйнджер? — его глаза яростно горят. — Как ты посмела? Он женат на моей матери!

— Я знаю! — склизкий стыд затапливает меня. — Знаю. Я никогда не забывала об этом, Драко.

Он заходится мрачным хохотом.

— О, ну конечно, — издевательски бросает он. — Наверное, для тебя так ужасно нести груз вины за это! Бедняжка, мне правда очень тебя жаль!

Он глубоко и рвано дышит, и вдруг поднимает палочку, направляя ее на меня.

— Круцио!

Невидимые ножи и лезвия вспарывают кожу и мышцы, скрежетом проходя по костям, а кровь вскипает, обращаясь в кислоту, и легкие… вырываются из груди. БОЛЬНО! Никогда еще мне не было так больно…

Я продолжаю кричать даже когда он отменяет заклинание, кричать, вздрагивая и всхлипывая на полу.

Вот и все. Все кончено. Драко стала известна самая жуткая вещь из всех, что он мог узнать о своем отце, и теперь остается лишь вопросом времени, когда он расскажет все своей тете или Эйвери, а может, даже и самому Волдеморту…

Лед, по которому мы с Люциусом ходили, в конце концов треснул и надломился, и нам остается лишь падать.

— Потаскуха, — шепчет Драко, его голос дрожит от ненависти. — Ты… грязная шлюха.

Хлесткие слова бьют сильнее плети, меня охватывает жгучий стыд.

Поднимаю на него взгляд, все еще дрожа всем телом от пробегающих по позвоночнику отголосков заклятия.

Драко Малфой всегда ненавидел меня, на этот счет я никогда не сомневалась. С самой первой нашей встречи он ненавидел меня. Ненавидел за то, что я опережала его в учебе, а уж тот факт, что я грязнокровка, сделал его ненависть безоговорочной и навсегда укрепил в нем это чувство.

Но такую ненависть в его глазах я вижу впервые. Он почти на грани и готов убить меня в любой момент, разорвать на части голыми руками, а потом равнодушно смотреть, как я истекаю кровью, медленно умирая, за все, что сделала с ним, с его отцом и их семьей.

Его глаза мечут молнии.

— Тебе это просто так с рук не сойдет, Грэйнджер, — шепчет он и замирает, такой бледный и… испуганный.

Но берет себя в руки и поворачивается, чтобы выйти из комнаты.

— Стой! — почти кричу ему вслед. Зачем? Что мне сказать или сделать, чтобы исправить все, навсегда стереть из памяти то, что произошло?

Он медленно разворачивается, впиваясь в меня взглядом, полным ненависти.

— Что? — грубо спрашивает он. — Хочешь попытаться провернуть со мной такой же трюк, как и с моим отцом? Предложить себя? Не выйдет! — он потерял человеческий облик, захлебнувшись гневом и ненавистью.

Меня невольно передергивает от его слов, и он презрительно ухмыляется, видя это.

— Со мной такое не пройдет, грязнокровка. Я не такой слабак, как он!

Слабак. Никогда не думала, что настанет день, когда Драко Малфой назовет своего отца слабаком…

Это твоя вина, Гермиона. Разве ты не горда собой?

Может быть, в какой-то степени и горда. На протяжении всех лет в Хогвартсе меня бесило, как Драко может не замечать, каков на самом деле его отец…

Но сейчас я чувствую только стыд. Я разрушила его иллюзорный мирок, который был для него лучшим местом во всей вселенной, почти такой же, какой был когда-то и у меня — там жила надежда, что мир может измениться к лучшему, и что в каждом человеке есть частица добра, нужно лишь приглядеться внимательнее.

Люциус уничтожил мой мир, а теперь я уничтожила мир его сына.

Не ведаю, что сделать, чтобы облегчить ситуацию. Я не могу сражаться сейчас с Драко — у меня нет палочки, — и что бы я ни сказала, это не заставит его притвориться, будто ничего не было…

Что же делать?

Он смотрит на меня и ждет, что я скажу, но его лицо напряжено, и я понимаю: он не собирается слушать…

Я должна попытаться.

— Он не хотел, Драко, — шепчу я, заливаясь краской унижения. — Он ненавидит себя за то, что делает, правда. Ты должен поверить мне.

Он знает, что я не лгу. Веритасерум все еще действует.

Он морщится в ответ на мои слова, но быстро берет себя в руки, и вот — его лицо непроницаемо. Вне всяких сомнений, этот приемчик он позаимствовал у Люциуса.

Даже теперь, узнав, что его отец — самый большой в мире лицемер, Драко все еще хочет походить на него.

Ну, должна сказать, он весьма преуспевает в этом, с каждым днем становясь больше похожим на своего отца: то, как он сжимает зубы, как на его скулах играют желваки, как он выгибает брови — он определенно на верном пути и совсем скоро станет наконец тем, кем так мечтал быть с самого детства.

Ему больно, и вряд ли я способна представить, насколько. Какая ирония: он только что узнал, что его отец, его идол, человек, которому он всю жизнь старался подражать и соответствовать, именно сейчас — когда у Драко стало получаться быть похожим на своего кумира, — решил поставить на кон все, что имел, ради одной из тех, кого он презирал всю свою жизнь, ради грязнокровки.