— Мисс Грэйнджер?

Вскидываю голову, и надежда гаснет, едва вспыхнув, когда я узнаю вошедшего.

Эйвери стоит на пороге, и, как всегда, по выражению его лица ничего невозможно прочесть.

— Вы? — цежу сквозь зубы, моментально закипая. — Что вам нужно?

Он чуть выгибает бровь, но выражение лица все то же.

— Вы злитесь? — бесцветным голосом спрашивает он. — И с чего бы вам злиться, мисс Грэйнджер?

Молча смотрю на него. Если бы на его месте был Люциус, я точно знаю, что ответила бы. Я бы нападала, пытаясь пробиться сквозь стену отчуждения, достучаться до тех крох человечности, что в нем еще остались.

Но вот как вести себя с Эйвери, я ума не приложу.

— И вы еще спрашиваете? — шиплю я, как кошка, сжимая в пальцах тряпку.

Ни малейшего проблеска хоть каких-то эмоций на его лице.

— Ты расстроена тем, что я сделал с Уизли и его сестрой? — его голос до жути спокоен.

Если бы я разговаривала с Люциусом, то это звучало бы не как вопрос, а как утверждение. Он слишком хорошо меня знает, в то время как Эйвери — нет.

Жаль, что здесь нет Люциуса. Я не знаю, как вести себя один на один с Эйвери.

— Как вы могли? — со злостью в голосе бросаю я. — Как вам в голову могло прийти такое? Это же… отвратительно, неужели вы не понимаете?

Его губы растягиваются в улыбке, но глаза остаются пустыми. Не ледяными, как у Люциуса, а абсолютно ничего не выражающими.

— Я не виноват в том, что ты стала свидетельницей этого, — тихо произносит он. — Это не я привел тебя туда, а Люциус.

Пытаюсь сохранить спокойствие. Ни в коем случае нельзя, чтобы он узнал, о чем я думаю.

— Ко всему прочему, — продолжает он, — я вообще не понимаю, зачем надо было приводить тебя туда. Тебя это не касается. Но, полагаю, у Люциуса были на то свои причины.

«Он знает!» — от страха сердце пропускает удар.

Но выражение его лица не меняется.

— Ах, где же мои манеры? Тебе, наверное, интересно, зачем я пришел, — продолжает он, впрочем, не ожидая от меня ответа. — Твой друг Уизли. Он очень… подавлен. И даже не в состоянии выйти из комнаты, не говоря уже о том, чтобы выполнять свои обязанности.

У меня сердце разрывается. Рон, что же они с тобой сделали?

— Думаю, ты единственная, кто сможет встряхнуть его и вернуть к жизни. И в отличие от Люциуса, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы просить грязнокровку о помощи, когда ситуация того требует.

Он ЗНАЕТ!!!

Господи, Боже мой! Так… вздохнуть и успокоиться.

— Итак, — бросает он, делая шаг в сторону, — пойдешь сейчас? Или, может, ты хотела бы закончить работу?

Мне страшно, но я стараюсь не обращать на это внимания. Я нужна Рону, я не дам ему замкнуться в себе.

На ватных ногах поспешно подхожу к двери, и Эйвери, улыбнувшись, выходит в коридор. Как в лабиринте мы проходим коридор за коридором.

Он ведь не может знать, так? Допускаю, что у него могут быть кое-какие подозрения, но он не может быть уверенным в них.

Нет, конечно же, он не знает. Никто в этом доме ни в чем не уверен. Кроме меня и Люциуса. Только мы знаем, что на самом деле происходит.

Повернув за угол, мы поднимаемся вверх по винтовой лестнице.

Да, Волдеморт подозревал нас какое-то время, и даже допрашивал меня после того случая в Норе, когда Люциус преследовал меня, а не Гарри.

Но мне казалось, я смогла убедить его, что ничего не было. И тогда так оно и было — мне даже не пришлось лгать. В каком-то смысле.

Я к тому, что… Эйвери просто прислали на замену Долохову, ведь так? И даже если он что-то подозревает, это не его дело. Возможно, он просто… оставит все, как есть.

Что за мысли? Да не знает он ничего! Кроме подозрений у него ничего на нас нет.

Нужно взять себя в руки.

Наконец лестница заканчивается, и мы подходим к небольшой двери — почти такой же, как дверь в мою комнату.

Взмахом палочки Эйвери открывает ее, и мы входим внутрь. Я сразу узнаю комнату: это спальня Рона.

Он утешал меня, когда я была здесь в последний раз. Мои родители только что погибли, и мне казалось, что мир рухнул. Пришла моя очередь позаботиться о Роне. И — Бог свидетель — сейчас я нужна ему, как никогда.

Он сидит на полу, прислонившись спиной к стене, и даже не смотрит в нашу сторону, а лишь сильнее прижимает колени к груди, пристально глядя в пол.

— У тебя посетитель, Уизли, — бросает Эйвери, и в его голосе звучат приказные нотки.

Рон по-прежнему не отрывает глаз от пола.

Эйвери поворачивается ко мне, глядя на меня пустым взглядом.

— Оставляю это вам, мисс Грэйнджер, — шепотом произносит он, проходя мимо меня. Я молчу, пока в двери позади меня не щелкает замок.

— Рон? — тихо зову его.

Он не шевелится, мертвый взгляд устремлен в пол.

Медленно подхожу к нему и опускаюсь на колени рядом с ним. Нужно быть мягкой.

— Рон, — небольшая пауза, — ты… ты в порядке?

— А что, похоже? — он не поднимает на меня глаз, и в его голосе нет ни капли злости.

— Нет. Прости, — поспешно шепчу я.

Тишина давит на нас, пока я пытаюсь придумать, что сказать. Действительно, что? Как мне утешить его после всего, что с ним сделали Эйвери и Беллатрикс?

Рон первым нарушает тишину.

— Они хотели, чтобы я трахнул свою сестру, — бормочет он.

Несмело дотрагиваюсь до него, и он вздрагивает, когда я кладу руку ему на плечо. Он должен знать, что ему нечего стыдиться, что случившееся — не его вина.

— Все хорошо, — тихо начинаю я. — Ничего не случилось. Джинни жива, и они остановились прежде, чем все зашло слишком далеко.

Он поднимает голову, глядя на меня: в его глазах — глубокая темная бездна.

— А если бы они настояли на своем? — шепчет он. — Что если бы они не ограничились запугиванием, а решили пойти до конца, отказавшись вылечить Джинни, пока я не трахну ее?

Что сказать? Слова вертятся на языке, но… какой от них прок? Он, должно быть, много раз прокручивал в уме этот кошмар.

Сможет ли он когда-нибудь вновь посмотреть Джинни в глаза?

Ненавижу Беллатрикс и Эйвери. Они разрушили теплые отношения брата и сестры. У них столько общего — квиддич, посиделки у камина в гостиной, все эти подшучивания друг над другом, — бесценные воспоминания отныне втоптаны в грязь.

Осторожно беру его за руку: ладонь ледяная, как у мертвеца.

— Я не смог бы сделать это, Гермиона, — внезапно очень тихо произносит он. — Даже если бы это означало, что Джинни умрет, я просто не смог бы, — пару мгновений он переводит дух. — Как бы я сделал это? Она же моя сестра, я не смог бы… не смог.

Он глубоко вздыхает, и у него на глазах выступают слезы.

— Но разве я смог бы обречь ее на смерть? — его голос срывается. — Предпочел бы, чтобы она умерла, но не подступился бы к ней? И что за брат тогда из меня получается? Джинни бы умерла, потому что у меня кишка тонка спасти ее…

Лихорадочная речь обрывается, слезы душат его, не давая продолжить. Ни секунды не колеблясь, порывисто обнимаю его, и он не выдерживает, позволяя мне крепко держать его, пока он выплакивает свои боль и ужас.

Спустя пару минут отстраняюсь и беру его лицо в свои ладони, глядя ему прямо в глаза.

— Послушай, — строго начинаю я. — Ты ни в чем не виноват. Эти люди — больные на всю голову отморозки. И только они в ответе за все, что сотворили с вами. Ты любишь Джинни и никогда не причинил бы ей вреда. Я уверена, она предпочла бы смерть, чем то, чего хотели они.

Слезы начинают высыхать на его щеках.

Наконец он кивает и потихоньку успокаивается.

— Я бы не смог, Гермиона, — повторяет он, и я сжимаю его в объятиях.

— Я знаю, — я сама вот-вот расплачусь. — Я знаю, это нормально. Никто не смог бы.

Он вновь начинает плакать, и я прижимаю его голову к своему плечу. Как же помочь ему?

— Не мучай себя, — тихонько раскачиваюсь взад-вперед, словно баюкая, его плечи вздрагивают от рыданий.

Его слезы пропитали насквозь мое платье, и у меня разрывается сердце. Его боль стала моей. За какие грехи он вынужден проходить через этот кошмар? Он не заслужил этого.