Закрываю лицо ладонями, размазывая слёзы.

— Вернись… Пожалуйста… Мам… — фото расплывается, голос не слушается и дрожит. — Ненавижу! — ударяю рукой по камню. — Ненавижу!

Колени затекают, и я падаю на пятую точку прямо в снег. И плевать! На всё насрать. Я больше так не могу. Не хочу быть взрослой, не хочу решать проблемы, выбирать, следить за всем этим дерьмом, работать и думать, как бы не помереть с голоду. Хочу быть просто ребёнком, переживающим из-за платья на выпускной и экзаменов, думать, куда бы поступить и что делать дальше, а не это всё.

Если бы мама не умерла, всё было бы нормально. Я бы не подружилась с Элли, не познакомилась со Стасом и с Назаровым. Всё было бы… Лучше?

— Я скучаю, — тихо бормочу я, немного успокоившись. — Перед кем я распинаюсь… Всё равно ты не слышишь.

Обнимаю колени руками, вглядываясь в фотографию. Сижу так долго, пока задница не намокает и не замерзает. Приходится собраться с силами и подняться на ноги. Снова смахиваю прилипший на надгробие снег, нагибаюсь и дрожащими губами целую фото. С рябины, шумно хлопая крыльями, улетает ворон, и снег большими кусками падает недалеко от меня.

— Я справлюсь, — обещаю ей. — Ты ведь всегда говорила, чтобы я была сильной, — медлю. — Ещё увидимся.

Последний раз скользнув рукой по камню, я ухожу. Закрываю калитку, осматриваю могилу и иду прочь. Признаться, решение навестить маму не улучшило моей ситуации, зато я поплакала, и мне стало легче. Спокойнее. Тяжесть, заполняющая душу, исчезла, и теперь можно жить дальше. Вот только проблемы никуда не делись, и в любом случае их нужно как-то решать.

До дома добираюсь к вечеру, когда город погружается в темноту, а наши подворотни начинают освещать лишь редкие фонари и окна домов. Несмотря на темень, во дворе всё ещё бродят прохожие и жители ближайших корпусов, слышен шум машин, доносящийся с главной дороги, чей-то редкий смех и голоса.

Я прохожу через детскую площадку, пряча руки в карманах и вслушиваясь в хрустящий под ногами снег, ёжусь от холода. Промокшие джинсы давно дают о себе знать: надо поскорее добраться до дома и принять горячую ванную, а то заболею. Этого мне для полного счастья только и не хватает.

Перепрыгнув через небольшой заборчик, чтобы срезать путь, направлюсь в сторону подъезда. Уже роюсь в кармане в поисках ключа, как неожиданный голос заставляет остановиться.

— Ир!

Оборачиваюсь, устремляя взгляд в сторону припаркованной машины, рядом с которой кто-то стоит. В темноте трудно различить лицо человека, но его голос я точно ни с чьим не спутаю.

Парень делает шаг вперёд, и я, наконец, вырываюсь из оцепенения. Всё ещё пребывая в ступоре, позволяю ногам донести меня до незваного гостя.

— Ты зачем приехал? — неуверенно бормочу я.

— Хотел тебя увидеть.

Удар под дых.

— Если отец тебя увидит… Или кто-нибудь…

— Да плевать.

Стас неожиданно сокращает расстояние между нами и обнимает меня, да так крепко, что перехватывает дыхание. Не знаю, что и делать: то ли обнять в ответ, то ли продолжать стоять в ступоре, утыкаясь носом в холодное чёрное пальто.

Стас высокий, и я достаю макушкой только до его подбородка. На нём нет шапки, волосы покрыты хлопьями снега. Даже в слабом свете фонарей я могу различить его горящие глаза и, кажется, раскрасневшиеся на холоде щёки. А, может быть, это только моё воображение.

Скворецкий неожиданно отстраняет меня за плечи, чуть отступая, и сожаление, что я так и не обняла его в ответ, пронзает душу.

— Я не знаю, что за херня между нами происходит, но меня к тебе тянет. И, я так понял, тебя ко мне тоже, — лишь хлопаю глазами, сбитая с толку. — И нужно решить, что мы будем делать дальше.

— Я, — пытаюсь собраться с мыслями. — Да что хотим! — вдруг улыбаюсь. — К чёрту всех.

Стас фыркает и неожиданно нагибается, целуя меня. Всё внутри взрывается и ускоряется, сердце так трепещет, что становится больно, голова идёт кругом лишь от одной мысли, что тот, кого я так давно любила, ответил на мои чувства. И плевать, что будет потом, насрать на весь мир с его глупыми правилами. Наши языки встречаются и тут же как ошпаренные отскакивают в разные стороны.

— Только… ты же понимаешь… — парень опять отстраняется.

Мнётся.

— Да, да, — трясу головой. — Ты большая шишка, и никто не должен узнать обо мне. Не хочу, чтобы за мной охотились журналисты.

— И Костя…

Прикрываю глаза.

— Он должен понять, — с трудом вздыхаю. — Просто… давай не будем ему сейчас говорить. Подождём немного. Потом, когда всё уляжется…

Тем более, у Назарова свои проблемы. Я хочу сама ему сказать о Стасе, я должна это сделать. Но не сейчас… Когда он придёт за ответом, когда я буду готова…

— Хорошо, — смахивает с моей шапки снег. — Просто знай, что ты мне тоже нравишься. Как-нибудь справимся со всем.

— Конечно, — улыбаюсь. — Но тебе не стоит сюда так приезжать. Слишком рискованно…

— Да знаю я.

Стас ещё раз целует меня, хватая холодной рукой за шею, и мелкая дрожь заставляет тело вздрогнуть. Я лишь сильнее приникаю к парню, наконец-то стискивая его в объятиях. Проклятая зимняя одежда мешает, так и хочется разорвать её на части и оказаться ближе. Ощутить тепло, согреться.

Стас будто бы читает мои мысли:

— Иди домой, совсем замёрзла же, — шепчет парень. — Я позвоню.

— Угу, — киваю.

Отступаю, с трудом оторвав взгляд от губ Скворецкого, делаю пару шагов задом и только после этого разворачиваюсь, и ухожу. Прежде чем скрыться в подъезде, оборачиваюсь и провожаю взглядом уезжающую чёрную машину.

Это какой-то сон. До нелепости глупый и непредсказуемый, но такой приятный сон!

«Только дети, с чьих губ еще не слетела их первая ложь, имеют право считаться невинными». (Кристиан Мёрк. Дорогой Джим. Фиона Энн Уэлш)

Би-2 — Волки уходят

Ложь 13. Костя

Шум воды заглушает голоса на кухне, кран открыт практически на полную, раковина в кровавых разводах и отпечатках, руки не отмываются, рана над глазом продолжает кровоточить, сколько бы я её не промывал. Голова трещит. Дерьмовое ощущение пустых страниц злит и обескураживает.

Такое уже было: ярость так сильно затмевала разум, что воспоминания терялись где-то на пути к мозгу. Признаться, последний раз это случилось со мной в период расставания с Юлей. Давно. Настолько, что вряд ли могло быть правдой.

Ополаскиваю лицо, смотрю в зеркало. Покоцанный, дикий и злой. Вот она, вся моя сущность. И дело не машине, даже не в ненависти к нерусским. Дело во мне. Я бешенный. Сумасшедший. Отмороженный. И ничто не сможет этого изменить.

Веко слипается из-за крови, снова промываю. Уже меньше, но всё ещё сочится. Беру полотенце, подставляю под ледяную струю, выжимаю, прикладываю ко лбу. Лучше. Выключаю кран, и тишина обрушивается на меня будто потолок. Становится тошно смотреть на собственное отражение — сплюнув в раковину, выхожу в коридор и ковыляю на звуки голосов.

Мы у Макса дома. Я и Колян. А ещё пистолет, который у меня отобрали.

Как только появляюсь на пороге, парни замолкают. Пялятся, словно я ненормальный. Бесит.

— Живой? — Макс.

— Угу.

Всё ещё прижимаю ко лбу полотенце — ровно три шага, и я уже сижу за столом.

— Дай, гляну, — Макс оказывается рядом, настойчиво отбирая импровизированный компресс. Неохотно, но всё-таки позволяю другу оценить моё состояние. Тот кривится, разглядывая рану. — Зашить бы…

— Похер, — откидываюсь на спинку стула. В последний раз меня зашивала Ирка, и из этого ничего хорошего не вышло. Хотя, бровь — не ножевое, сама как-нибудь заживёт.

— Ща, погодь, — Макс уходит, а потом возвращается с аптечкой.

Достаёт перекись и пластырь.

— Да не надо!.. — начинаю возмущаться, но получаю смачный пинок по ногам.

Замолкаю. Кошусь на Колю, что притих в стороне. Видок у него потрёпанный, и я вдруг думаю: если Ирка его увидит, начнёт расспрашивать. Заподозрит, что я к этому причастен. Сразу же поймёт всё, а потом и не отвяжется. Блин. Втягивать Ольханскую — последнее, чего я хочу.