Приведенные выше примеры не позволяют в полной мере оценить тот вес, который имеют первые главы книги Бытие в истории христианства. В то же время свою значимость книга Бытие приобретает именно в библейской перспективе. Возьмем, к примеру, Уолтера Брюггеманна, своего рода возмутителя спокойствия в толковании Ветхого Завета. Он не считает, что история возникновения отчуждения между человеком и Богом, описанная в Бытие, это ключевой текст, лежащий в основании всех последующих событий[93]. Брюггеманн утверждает обратное, а именно, что этот отрывок из книги Бытие «абсолютно несуществен»[94]. По поводу идеи, что событие, произошедшее у дерева познания добра и зла, – грехопадение в его однозначно катастрофическом смысле, – Брюггеманн также категорично утверждает, что «эти представления как нельзя более далеки от библейского повествования»[95]. Кроме того, он резко критикует идею, что в первых главах книги Бытие рассказывается о вхождении зла в мир. По его словам, «Ветхий Завет не проявляет никакого интереса к столь абстрактным вопросам»[96]. Наконец, не соглашаясь с тем, что данный текст раскрывает происхождение смерти, Брюггеманн настаивает, что «Библия не углубляется в вопросы подобного рода»[97].

Далеко не все исследователи думают так же, как Брюггеманн, однако на его возражения все же стоит обратить внимание, поскольку они побуждают нас заново проанализировать эту историю в ее изначальном контексте, а также с учетом ее многочисленных отголосков в других библейских книгах. Можно с полной уверенностью утверждать, что позиция Брюггеманна противоречит имеющимся данным. Его слова об «абсолютной несущественности» рассказа о грехопадении могут сойти за правду, если судить о нем по его объему, но они выглядят совсем иначе, если принять во внимание его качественные параметры: переход от невинности к виновности, от близости к отчуждению[98], от уверенности к страху, от счастья к скорби, от жизни к смерти, от свободного доступа к дереву жизни к изгнанию из райского сада. Читатель книги Бытие поступит правильно, если примет во внимание все содержащиеся в этой истории предпосылки для последующего библейского повествования, но все же сначала лучше позволить тексту истолковать самого себя, дать ему возможность прозвучать в собственном изначальном контексте. Многие, прочитав этот текст без предубеждения, скорее всего увидят его в том же ракурсе, что и авторы Нового Завета.

Эта история позволяет нам верно оценить значение победы Иисуса над искусителем в Новом Завете. Концепция второго Адама в посланиях Павла не имеет смысла без книги Бытие. Называя смерть «последним врагом», главным чужеродным элементом бытия (1 Кор 15:26), Павел отталкивается прежде всего от состояния «до» и «после», описанного в Бытие, то есть от осознания того, что смерть изначально не входила в намерения Божьи и что придет время, когда «смерти не будет уже» (Откр 21:4).

Между рассказом о творении и душераздирающей сценой изгнания мужчины и женщины из райского сада располагается история о голосе, привнесшем раздор в блаженное существование первых людей (Быт 3:1–6). Этот голос занимает центральное место в данном повествовании, и без него цельный сюжет просто разваливается на части.

Прежде чем мы попробуем разобраться в бунтарских мыслях, озвученных в этой истории, стоит напомнить о двух записанных в Библии положениях, против которых выступил змей.

Эти два библейских стиха, в первом из которых дается оценка сотворенному миру, а во втором сформулировано условие сохранения жизни людей, являются объектом меткого, выверенного удара Божьего противника.

На основании самого рассказа о грехопадении мы не можем точно идентифицировать того, кто обвиняет Бога во лжи, так как сведений о нем приводится очень мало. Более полная картина появляется позже благодаря небольшим по объему текстовым отрывкам, разбросанным по всей Библии[99]. Последнее недостающее звено в головоломке обнаруживается лишь в книге Откровение, где о силе, противостоящей Богу, сказано как о «великом драконе, древнем змии, называемом диаволом и сатаною» (Откр 12:9; 20:2). Джон Левенсон указывает, что этот голос Божьего противника олицетворяет собой вызов, брошенный вере во всевластного Бога. Поэтому удивляться нужно не тому, что Библия говорит так мало о силе, которая противостоит Богу, а тому, что вообще о ней мы что-то знаем. Левенсон полагает, что разрозненные сведения о характере сатаны в Ветхом Завете говорят не о маловажности этого вопроса, а о том, что его мятеж «подавлен, но окончательная победа еще не одержана»[100].

Рассмотрим еще один пример. Один из древнейших критиков христианства, философ, представитель среднего платонизма по имени Цельс (около 180 года н. э.) нападал на христиан за то, что у них слишком наивное представление о реальности. Христиане, сетовал Цельс, «придумывали себе некое существо, противодействующее Богу; дьявол, или по-еврейски сатана, – вот имена, которыми они его величают»[101]. Цельс, чьи пренебрежительные отзывы о христианстве сохранились благодаря трудам христианского апологета Оригена (около 185–254), считает христианские воззрения унизительными для Бога, потому что в них христианский Бог предстает недостаточно сильным и могущественным. По мнению Цельса, было бы кощунственно предполагать, что «когда у величайшего из Богов появляется желание сотворить людям какое-то благо, у Него на пути встает некая сила, которую Он не способен превозмочь»[102]. Бог с христианской точки зрения кажется слабым и мало на что способным. Проявляя терпимость к противодействующей силе, которая посягает на Его владычество, Бог «дает дьяволу возобладать над Собой»[103]. На взгляд Цельса, подобного существа просто не может быть, потому что всемогущий Бог легко пресек бы любую попытку Ему помешать[104].

Однако в книге Бытие эта противодействующая сила все же упоминается. Эту силу, скрывающуюся под личиной змея, Новый Завет отождествляет с сатаной[105]. Сущность проводействия проявляется в тех словах, которые произносит Божий противник. Критик Цельс, как говорится, попадает не в бровь, а в глаз, описывая христианские представления о сатане как о чародее, который «глаголет вопреки»[106]. Безусловно, только прислушавшись к тому, что вещает змей, можно выявить демонический характер Божьего соперника, и что может быть более демоничным, чем измышления, выдвинутые против Бога в книге Бытие (Быт 3:1)! Когда исследователи Ветхого Завета не желают признавать, что змей в рассказе о грехопадении олицетворяет собой некое могущественное существо, противостоящее Богу, утверждая, что «в данном тексте нет ни слова о подобной враждебности к Богу»[107], уместно будет их спросить – вы внимательно слушали, что именно говорит этот змей? Если в словах змея нет ничего, что можно было бы назвать «враждебностью к Богу», то какими же тогда должны быть слова, чтобы в них эта враждебность была?