Целых три десятка несчастных были закопаны по самые шеи, и по их головам с гиканьем промчались конники тирана. Трещали черепа под тяжёлыми копытами, летели брызги живого мозга, истошно кричали люди, ржали лошади...

Александр хотел ужаснуть людей и преуспел в этом, но одновременно возбудил такую ненависть к себе, что, казалось, весь воздух города густо напоен ею. Вечером он посетил театр и, понимая толк в постановке трагедий, воздал должное «Троянкам» Эврипида:

— Ухожу... Страдания Гекубы и Андромахи[119] растрогали меня... нет, нет, оставайтесь, и пусть артисты не портят свою игру из-за моего ухода; она великолепна. Пелопида же отправьте в Феры. Повозите по улицам в клетке, пусть все видят, как я смиряю даже таких грозных врагов. Затем поместите в подземелье моего замка. Доступ к узнику не ограничивайте: страдания беотарха должны поучать...

Жители Фер толпами спешили на главную городскую площадь: ещё бы, глашатаи объявили, что там выставлена клетка с самим беотархом Пелопидом. Удивляйтесь силе нашего повелителя и восхищайтесь ею!

Знал бы Александр, какую хитрость готовит этот облачённый в мешковину гигант; он дождался, когда площадь как следует заполнится людьми, потом набрал в грудь воздуха побольше и легко перекрыл голоса глашатаев:

— Радуйтесь, граждане Фер! Недолго осталось вам терпеть безумства тирана, раз я сижу в клетке перед вами! Фивы уже снаряжают войска, и скоро вместо меня здесь будет сидеть ваш преступный повелитель!

Горожане, поразмыслив, всё же воздержались от ликования. Действительно, из-за выходок Александра беотийские войска вот-вот вломятся в Фессалию, но ведь именно их, а не кого-нибудь, заставит в первую очередь взять в руки оружие тиран!

Пелопид и не догадывался, насколько он был близок к истине: Народное собрание проголосовало за поход, едва известие об оскорблении беотарха и эпистолярия пришло в Фивы. Эпаминонд убеждал граждан назначить командующим его, но Менеклид ещё оставался беотархом, а Каллий и Андроник позаботились, чтобы его сторонники орали громче других. В результате Эпаминонду пришлось вернуться к занятиям со своими учениками, а командование разделили два молодых военачальника, отличавшихся больше энергией и честолюбием, чем рассудительностью и ответственностью.

Александр Ферский был не на шутку встревожен: бравада бравадой, а надеяться он может только на своих наёмников. Ополчение фессалийских городов, ещё недавно демократических, не будет сражаться за него, это ясно. Отсидеться за крепостными стенами? Не менее опасно: с приближением фиванских войск охлос взбунтуется. Но... неужели он, Александр, не сумеет обернуть себе на пользу тёмные, неосознанные стремления охлоса?

— Вот что, — изогнув бровь, глянул тиран на своих приунывших помощников, каждому из которых был вверен в управление какой-либо фессалийский город, — вы должны немедленно подготовить списки самых богатых людей ваших городов, исключив из них лишь немногих безусловно преданных нам граждан, а остальных обвинить в измене и казнить.

Имущество и деньги казнённых от моего имени раздать охлосу, устроить раздачу вина, угощение и увеселения.

— Вряд ли вырученные средства позволят долго кормить всех бездельников и неумех, — заметил один из наместников.

— Но и фиванцы не каждый день в поход ходят, — ответил Александр; он был доволен своим решением.

Эконом замка ферского тирана ухмылялся, глядя сквозь решетчатую дверь на заключённого в крохотную камеру Пелопида:

— Вот видишь, как быстро забыли твою демократию фессалийцы. Стоило только побренчать около их ушей серебром богатых горожан.

— Александр играет на низменных чувствах людей и всячески поощряет их, благодаря этому и существуют тирании. Но низменные чувства способны объединить банду разбойников, а не армию победителей. Нет, тиран далеко не так умён, как представляется вам, его слугам. Напротив, он глуп. Сам рассуди: Александр опять казнил сотни ни в чём не повинных граждан Фессалии, а меня, своего злейшего врага, до сих пор щадит. Между тем я расправлюсь с ним сразу, как только обрету свободу!

— Хочет, чтобы я в приступе горячей ярости лишил его жизни, — прошептал Александр, когда сведения о речах Пелопида достигли его лагеря на северном берегу Энипея, где меж Фарсалом и Ферами течение реки делало крутой поворот, — и тогда фиванцы действительно уничтожат меня. Нет беотарх, так не будет, — и запретил свободные посещения узника.

Тиран не ощущал настоящей угрозы — фиванское войско насчитывает всего две тысячи бойцов, у него же только здесь, в лагере, в три раза больше. Да и командование противника на этот раз не отмечено печатью военного гения: стоило Александру перекрыть достаточными силами главные пути, как оно тут же прекратило продвижение в Фессалию.

Тиран приказал не допускать столкновений, чтобы не дразнить Фивы и в то же время представить его действия населению подвластных городов как крупный военный успех.

— Это лишь начало, — заметил Пелопид, когда ему сообщили о нерешительности фиванских войск. Тирана ждут нелёгкие времена, а вместе с ним и вас, его слуг.

Свободные посещения были прекращены, и узник был немало удивлён, увидев однажды возле решётки своей камеры высокую тонкую женскую фигуру, с головы до ног окутанную дорогим лёгким покрывалом.

Высоко же было положение таинственной гостьи, если одного жеста изящной, сверкнувшей кольцами и браслетами руки оказалось достаточно, чтобы удалить мрачных стражей!

— Приветствую тебя, благородный Пелопид, — в голосе женщины прозвучала печаль.

— Привет и тебе, благородная... Фива, дочь моего друга Ясона и жена моего врага Александра!

— Ты узнал меня? — Покрывало упало, явив в неровном свете факела прекрасные черты.

— Скорее, догадался. Ты была ещё девочкой при нашей последней встрече. Как радовался бы твоей красоте мой друг Ясон и как скорбел бы о твоей участи!

— Сейчас речь идёт о твоей участи. Что стало с тобою, Пелопид!

— Я готов претерпеть и не такое, лишь бы твой муж стал ещё ненавистней богам и тем вернее погиб!

— Некоторые стражники преданы мне, но даже они не рискнут снять цепи с твоих рук и ног, — Фива подошла вплотную к решетчатой двери, — эти оковы не пускают тебя к жене и детям... Как я понимаю тоску твоей жены по тебе, как жаль мне её!

— А мне жаль тебя, если ты без оков на руках и ногах всё ещё остаёшься с Александром!

— Он очень хитёр и жесток. Даже мой отец не смог разглядеть его. Первая же попытка освободиться будет стоить жизни всех, кто мне дорог. Но время придёт, придёт... — голос женщины вдруг зазвучал с ненавистью.

— Не позавидую человеку, обидевшему дочь великого Ясона, — молвил Пелопид, глядя в сухое пламя её глаз.

— Обидевшему? Знаешь ли ты, что эта тварь растлила моего младшего брата Ликофрона и теперь тешит свою похоть, валяя на ложе великого Ясона его дочь и сына одновременно?

Чувства Фивы словно прорвали мощную плотину, слёзы брызнули из её глаз.

— Ты должна быть сильной, девочка. — Рука Пелопида осторожно гладила волосы прильнувшей к решётке женщины.

— Хочешь, я устрою побег?

— Нет, благодарю. Тиран или отпустит, или убьёт меня. Тогда я остаюсь победителем...

Беотарх задумчиво присел на лежавшую в углу камеры солому; несчастные дети Ясона... Но что происходит в Беотии? Неужели победоносные фиванские войска так и будут нерешительно топтаться перед наёмниками тирана? Предпримет ли что-нибудь Эпаминонд, наконец? Он не мог знать о событиях в Фивах, чуть было не сыгравших роковую роль в его судьбе.

Демагог Менеклид, осуждённый на крупный штраф, не смог собрать нужную сумму и решил поправить дела путём... восстания. К счастью для Пелопида, мятеж был быстро подавлен; Менеклиду и некоторым его сторонникам, в том числе Андронику и Каллию, удалось бежать, остальные заговорщики были арестованы. Не прошло и трёх дней, как Эпаминонд, избранный беотархом вместо Менеклида, выступил в Фессалию с четырьмя илами кавалерии, двумя синтагмами тяжёлой пехоты, а главное, со «священным отрядом», горевшим желанием вызволить из беды Пелопида. Кроме того, в особой шкатулке эпистолярия хранилось постановление Народного собрания об отстранении незадачливых военачальников, посланных наказать Александра Ферского, от должности. Они также должны были передать вверенные им войска Эпаминонду и заплатить в городскую казну штраф но десять тысяч серебряных драхм за плохое командование.