Эгерсид, сев на коня, в сопровождении нескольких всадников отправился к своим войскам. Надо спешить: времени для организации скрытого отхода и марша остаётся совсем немного. Поднявшись на ведущую в ущелье дорогу, оглянулся назад: в лагере горели костры, всё выглядело обычно, и укрывшийся на склоне наблюдатель не мог видеть, как двинулись на юг колонны кавалерии, как быстрым шагом пошли за нею легковооружённые скириты — воины из северной Лаконии, сильные и проворные, привычные к крутым скалам.

Спартанские командиры и эпистолярии подтвердили своё мастерство: лохосы и моры выходили с такой точностью, что в образованной ими колонне, длинной змеёй заскользившей в ночном безмолвии на юг, почти не было промежутков.

Темнота надёжно скрывает происходящее. Только подобравшись к самому лагерю, можно заметить движение. Но даже если и найдутся такие удальцы среди фиванских лазутчиков, они не смогут передать важные сведения своему командованию раньше завтрашнего дня. Кроме того, несколько дней назад было запрещено перемещение местных жителей, а близлежащие холмы и рощи очищались от подозрительных людей регулярно и тщательно.

Царь изменил обычный походный порядок. Инженерные подразделения, плотники, кузнецы со своим инструментом, а также обоз с тяжёлыми повозками и вьючными животными на этот раз должны были двигаться не за лёгкой пехотой, а за главными силами, и вслед за ними при свете дня в безопасности пройти по приморской дороге в Беотию.

В эту ночь пирофор[108] шёл за скиритами. Четверо его помощников-жрецов несли на плечах носилки со «священным огнём», укрытым в специальном сосуде.

Взятый с алтаря Афины Меднодомной, он не должен был угаснуть ни на одно мгновение. Для этого и шагали рядом люди с вязанками тщательно отобранных дров.

Царь шёл пешком за процессией пирофора в сопровождении двух жрецов-предсказателей, показывая пример бодрости и задавая темп марша. Царская колесница катится поблизости, но ступить в неё — ниже достоинства спартанского командующего. Оруженосец нёс массивное боевое копьё Клеомброта не потому, что господину было тяжело, а в знак его высокого положения, и это было единственным, что отличало на марше царя от других воинов.

Эпистолярий и его учёные помощники, несколько повозок с походной канцелярией, три согни отборных царских телохранителей, а дальше непрерывным потоком, звеня металлом и топая боевыми сандалиями, шли моры тяжёлой пехоты.

Рассвет уже вступил в свои права, когда Клеомброт объявил привал для принятия пищи и отдыха.

«Только сейчас, — размышлял царь, — фиванские лазутчики увидели оставленный лагерь. Подождут, подберутся поближе. И обнаружат пустые палатки да немногочисленных воинов старших возрастов, снимающих лагерь и загружающих имущество в повозки. Теперь лазутчикам нужно скорее известить своего командующего, Эпаминонда. Пусть попробуют — дорога через Тегирское ущелье занята войсками полемарха Эгерсида, спешащего за главными силами. Придётся пробираться неудобными горными тропами, годными для коз, но не быстрых вестников. Так что фиванский стратег узнает о происшедшем не раньше, чем спартанские войска выйдут на каменистую дорогу, что тянется вдоль гористого морского берега от Булиды до Кревсии. Интересно, что предпримет этот растяпа, волею судеб и фиванских законов оказавшийся во главе вражеских войск? Пелопид, уже показавший себя опасным противником, сдал по очереди должность стратега и теперь — пусть на время, но кстати — превратился в рядового командира. Нет, не всё так уж плохо в демократии: есть в ней нечто, благодаря чему она изводит сама себя...»

Доклад начальника личной охраны о прибытии полемархов и лохагосов прервал размышления Клеомброта. Командиры, зная заведённый порядок, сами прибыли в голову колонны тяжёлой пехоты, не дожидаясь бегущего от эномотии к эномотии вызова. Выслушав приветствия и короткие доклады, царь принял из рук пирофора факел, зажжённый от «священного огня», и в сопровождении прибывших направился к алтарю, наскоро сооружённому жрецами из камней на ближайшем высоком бугре.

Жарко вспыхнули сухие эвкалиптовые дрова; Клеомброт передал факел жрецу и простёр руки к небесам, вознося молитву Зевсу. Затем принял вручённый ему жертвенный нож с золотой рукояткой, осмотрел отобранного белого козлёнка и взмахнул клинком. Струя крови с шипением ударила в прозрачно-яркое пламя. Костёр выбросил чёрный дым, и тот, возносясь вверх кольцами, растворился в утренней голубизне.

— Великий Зевс благосклонно принял утреннюю жертву, — торжественно возвестил царь.

Блиставший позолотой доспехов дежурный адъютант подвёл к нему гонца, только что прискакавшего на едва не загнанном коне. Таков был приказ царя — важные вести должны доходить до него без задержки. Еда, сон или короткий отдых немедленно прерывались во имя целей более высоких.

На этот раз сообщение было действительно важным — авангард, состоящий из кавалерии и скиритов, вошёл в приморский проход и, сбивая слабые наблюдательные посты фиванцев, согласно полученному ранее приказу движется на Кревсии!

Клеомброт торжествующе сверкнул глазами: вторжение в Фиваиду состоялось! Кревсии надлежит взять с ходу. Захват важнейшего фиванского порта в Коринфском заливе обеспечит удобное морское сообщение с Пелопоннесом, безопасность плавания судов спартанских и союзных, да и ни к чему оставлять у себя в тылу гарнизон, способный перехватить обозы.

Осанистый жрец улучшил настроение царя ещё больше, сообщив, что гадание на внутренностях жертвенного козлёнка сулит несомненную удачу.

— Приготовиться к маршу! — зычная команда Клеомброта закончила привал.

Кревсийская стража была застигнута врасплох. Несколько мужчин в запылённых хитонах и остроконечных шапках внезапно выхватили спрятанные в складках одежды кинжалы и закололи двоих пожилых воинов, охранявших ворота. Тут же на дороге показался отряд кавалерии. Всадники с гиком и свистом галопом неслись к городу, потрясая копьями. Несколько стражников, оставив башню, поспешили к воротам, чтобы отбить и затворить их, но поздно — всадники на полном скаку влетели в город.

— К оружию! К оружию! — раздались первые призывы сквозь топот коней и боевые кличи нападавших. Пали первые горожане — те, кто замешкался в улочках близ ворот.

Тревога, словно огонь по сухой траве, шла по городу. Волна паники закружила людей. В них, обезумевших от страха, метали спартанские всадники свои дротики, со смехом и жуткими криками гнали их топочущими конями, а догнав, ловко прыгали с коня на спину бегущим, валили наземь и вязали руки — теперь это живой товар, ценная добыча.

Смелые мужчины по одному, по двое и небольшими группами вступали в схватку с нападавшими. Безоружные, они быстро гибли под ударами копий и мечей, но давали возможность мужественным горожанам достигнуть арсенала или своего дома, где хранилось оружие... С плоских крыш и из окон домов во всадников полетели куски черепицы, камни, а то и просто кухонная утварь. Верный долгу и боеготовый, но немногочисленный отряд городской стражи прошёл по стене к захваченным воротам. Скорее всего, стражникам удалось бы отбить их, закрыть тяжёлые створки и изолировать ворвавшегося в город врага — лаконские кавалеристы, прельщённые возможностью грабежа, забыли об охране важного пункта, но в это время подоспели полуголые запылённые скириты.

Оттеснив вступивших с ними в бой стражников, они подобно щупальцам гидры проникли в близлежащие улицы, обшаривая дома, избивая беззащитных и насилуя женщин.

Между тем начальнику гарнизона удалось собрать и построить своих воинов у арсенала близ порта; немногим более двух сотен, но это были эпибаты, морские пехотинцы из команд стоявших в гавани фиванских боевых кораблей.

Хорошо вооружённые и закованные в броню, они быстрым шагом двинулись навстречу приближающемуся гулу насилия. К ним присоединились сотни вооружённых горожан, ещё сотни способных носить оружие кревсийцев толпились у арсенала, торопливо помогали друг другу застегнуть панцирь или приладить поножи и спешили в бой за свой очаг.