— Мои разведчики не раз доказали своё искусство, — заговорил афинянин. — Так вот, в лагере противника они не нашли и следа уныния, зато обнаружили порядок и дисциплину.

Ификрат внимательно и долго изучал деятельность фиванского полководца, ибо чутьё стратега подсказывало, что их военные судьбы рано или поздно пересекутся. Отрывочные сведения складывались подобно камешкам мозаики в общую картину, и однажды он увидел своего будущего противника словно живого. Более того, возникло ощущение давнего знакомства, возникло уважение!

Вот и сейчас Эпаминонд внушил своему врагу-почитателю восхищение тем, как всего за несколько дней после неудачи под Спартой сумел так воодушевить свои войска, дать им уверенность в собственных силах, жажду битвы и победы! Беотарху удалось решить очень сложную задачу, так как рядом с фиванскими демократами были всадники фессалийского тирана Александра, известного всей Элладе самодура, и тут же — кавалерийские подразделения фессалийских борцов против тирании; в одном строю с мессенцами, благодарными Эпаминонду за возвращённую родину, стоят аргивяне, которым всё равно, кто их союзник, лишь бы он был против Спарты, а также демократы Аркадии, имевшие самые смутные представления о демократии, но твёрдо обещавшие фиванскому стратегу установить в своих городах эту самую демократию, как только он приведёт их к власти.

Впрочем, не сам ли Ификрат привёл сюда закованных в доспехи афинских демократов, чтобы помочь аристократам Спарты избавиться от демократии, которую несёт на копьях своей фаланги Эпаминонд? Более того, спартанские аристократы и афинские демократы оказались настолько спаяны единой целью, что — случай в военном искусстве редчайший — прекрасно обходились без общего главнокомандующего и действовали слаженно, без малейших разногласий, подчиняясь не твёрдым приказам, но самой логике развития событий.

Фиванский стратег, со своей стороны, тоже внимательно следил за противником и полностью отдавал себе отчёт в его силе. Победа здесь будет стоить немалых трудов и крови, но всё же она вполне достижима, если только... если только какой-нибудь одержимый Архидам в сопровождении себе подобных не перечеркнёт его, Эпаминонда, точные расчёты.

О, как не хватает боевой ярости и всесокрушающей воли Пелопида! Кто поведёт бойцов в направлении главного удара и претворит в жизнь замысел стратега? Беотарх снова перебрал в памяти имена командиров: нет, такое дорогое детище, как победа, он доверит лишь собственным рукам!

Эпистолярий, единственный, с кем стратег поделился своими мыслями, пришёл в ужас и долго отговаривал главнокомандующего от намерения лично встать в боевой строй. Безуспешно!

— Откажусь, если найдёшь кого-нибудь подобного Пелопиду, — пресёк его попытки Эпаминонд.

Начальник походной канцелярии замолчал, подыскивая новые убедительные доводы, но в это время в палатку без предупреждения вошёл Эриал; глава лазутчиков пользовался правом доклада в любое время дня и ночи.

— Приятная новость, стратег. В лагерь прибыл Ксандр! Не хочешь ли сам выслушать его?

Доклад лазутчика вызвал интерес и не раз прерывался вопросами.

— Да, к сожалению, наши сведения также подтверждают гибель Эгерсида, — с печалью произнёс Эпаминонд, — и я скорблю о достойнейшем из спартиатов. Но с тобой его дочь; почему же ты не доставил её в лагерь Агесилая?

— Она сама не захотела, стратег... — смутился Ксандр.

— Ну, не стоит краснеть. Вижу, девушка имела веские основания для столь важного решения. Сегодня она будет моей гостьей, а завтра мы отправим её в Фивы, в дом Пелопида. Ксения сумеет позаботиться о дочери Эгерсида. Ты проявил себя как должно, хотя и не сумел оставить Спарту тихо, нераскрытым, и заслуживаешь награды. Не так ли, Эриал?

— Стратег, если хочешь меня наградить, то позволь с оружием в руках сражаться в рядах твоих войск! — воскликнул молодой человек.

— Достойный ответ. Ты получишь такое право, ибо... данной мне властью и опираясь на решение Совета беотархов, объявляю, что город Фивы дарует тебе своё гражданство!

Сердце на миг остановилось, замерло дыхание в груди: отныне он не беглый илот, но свободный гражданин свободного города!

— Определи Ксандра в кавалерию, — велел тем временем эпистолярию стратег, — наш герой прошёл школу верховой езды вместе с молодыми македонянами, терять такого всадника мы просто не можем. Кстати, царевич здесь и будет рад тебя видеть...

Филипп и в самом деле просиял радостной улыбкой, заключая его в объятия:

— Слышали о твоих подвигах, новоявленный Одиссей! Проник во вражеский стан, добыл и передал важные сведения, да ещё перебил множество лучших бойцов Спарты!

— Говорят, ты вернулся с ценной добычей, — хохотал, стискивая Ксандра в своих руках, Лаг.

Македоняне, следуя примеру царевича, обнимали вновь прибывшего, хлопали его по спине, поздравляли с благополучным возвращением и фиванским гражданством.

— Я упросил Эпаминонда взять нас в поход, чтобы получить практический урок военного дела в школе знаменитого стратега, — говорил Филипп, — правда, он запретил нам участвовать в сражении. Мы всего лишь зрители в этом театре, не то что ты, счастливчик!

Беседа у костра близ палатки затянулась до полуночи. Ксандр поведал о своём бегстве из Спарты, а в ответ услышал рассказ о побеге господина Эгерсида и странной роли, которую сыграла в этом загадочная кухонная замарашка...

Колонна повозок была готова двинуться в Фивы — Эпаминонд отправлял домой раненых, освобождая походный госпиталь. Небольшая задержка возникла из-за самого начальника охраны. Молодой воин, обладавший несомненным поэтическим даром, не без оснований решил, что стратег под благовидным предлогом освобождает его от участия в дальнейших событиях, обиделся и пошёл добиваться справедливости. Всадники и пехотинцы конвоя скучали, раненые ждали, и только Ксандр хотел, чтобы воин-поэт улаживал свои дела как можно дольше.

— Ксения понравится тебе, а ты ей. Уверен, вы станете подругами, — говорил он готовой в дорогу Леонике.

— Эпаминонд рассказал о дочери Пелопида столько хорошего, что мне не терпится познакомиться с ней, — ответила девушка, — удивительный человек беотарх! Принял такое участие в судьбе дочери спартанского полемарха, своего заклятого врага... Я точно знаю, ведь отец бежал из плена, чтобы сражаться с фиванцами!

— Два достойных человека, волею судеб оказавшиеся в разных лагерях, — вздохнул молодой человек, досадуя, что не может перевести разговор в иное русло. — Противники политические и военные, в личных отношениях, как я понял, всегда испытывали взаимное уважение...

— А знаешь, он предложил мне подумать, не хочу ли я отправиться к Агесилаю в сопровождении вестников с оливковыми ветвями! — вдруг помогла ему девушка.

— Что же ты ответила?

— Не хочу! Не хочу, чтобы кто-то решал, как мне жить, с каким мужчиной спать, от кого рожать ребёнка! Я что, телка или кобыла? Поеду в Фивы!

— Ты всё это сказала беотарху? — изумился Ксандр, глядя в сверкающие искрами глаза Леоники.

— Конечно, только другими словами. О, взгляни, начальник охраны!

Поэт медленно брёл вдоль повозок, излучая согбенной спиной всю скорбь мира. Видно, горячие слова не смогли растопить ледяную непреклонность стратега. Но вот исполненный горя взгляд случайно скользнул по красивому лицу девушки, проскочил дальше, упёрся в колесо повозки, остановился, будто что-то припоминая, и вернулся обратно, чтобы утопить обиду в волнах восхищения. Мгновение — и забыта жестокая несправедливость, небо вновь радует волшебной синевой, а мир необъяснимо прекрасен!

Ксандр было развеселился, наблюдая за столь разительной переменой, но тут же помрачнел: он-то не раз слышал, что иногда самые неказистые из поэтов в борьбе за женское сердце одерживают верх даже над олимпиониками!

Чем и как уловила Леоника чувства других мужчин? Словно желая успокоить, положила она руку на покрытую бронзой кирасы грудь молодого человека: