— Только драгомировцы на Шипке продолжали радовать русские умы надеждой.
«Всё спокойно было на Шипке» до 4 сентября. Всё спокойно! Канонада с занятых турками высот да небольшие схватки с то и дело прорывавшимися отрядами черкесов, нападавших на казаков и Габровскую дорогу, ни во что не считались. Десяток-другой убитых и раненых также не привлекали особенного внимания общественности. Шипкинцы отдыхали.
До 23 августа турки стреляли по русским вяло, лениво; потом вдруг бомбардировка усилилась, занятые турками горы стали оживать; замечалось активное передвижение таборов; лазутчики принесли известие, что к армии Сулеймана-паши пришли на подкрепление турецкая гвардия и арабистанские войска... Не оставалось сомнения, что Сулейман готовит нечто решительное...
Драгомировцы насторожились.
— Опять «в баню» попадём! — толковали у себя в окопах молодцы.
— Сами как бы опять Сулейману «бани» не задали! — слышались задорные ответы. — Скоро они что-то нашу науку позабыли!
Однако невольная тревога закрадывалась даже в эти мужественные сердца. Вести о неудачах на Ломе и о «Третьей Плевне» уже пришли на Шипку; знали шипкинцы, что теперь надежда всей Руси возлагается на них. Задавит их здесь Сулейман — один Бог знает, что может выйти в Предбалканской Болгарии, когда туда спустится, шагая по трупам шипкинцев, сулеймановская армия... И невольно трепетали закалённые сердца. И невольно глаза, словно магнитом каким, тянулись к турецким высотам, с каждым днём оживлявшимся всё более и более.
С 1 сентября опять заревело во весь голос турецкое чудовище, только рёв его стал ещё громче, оглушительнее. Заговорили новые жерла, ударили десятки новых орудий... Турки начали бомбардировать русские позиции из мортир.
Шипкинцы с лихорадочной поспешностью готовились к приёму гостей. Возводились окопы на соседней Зелёной (Травень) горе, на Бадеке, укреплялась дорога к Габрову и само Габрово; приготовлялись туры и фашины; распределялись по местам части полков.
«Орлиное гнездо» и скалы перед Святым Николаем, оборонять которого назначили Подольский полк со своим оправившимся после полученной при переправе через Дунай раны командиром Духониным, занимали две роты подольцев, подкреплённых житомирцами; в резерве были волынцы.
Мягков, несмотря на рану, не ушёл из своего полка, хотя и не мог остаться в строю. Он устроился при походном лазарете, где подавали первую помощь раненым. Чутко чувствуют русские простые люди душу в человеке, и порывы её никогда не проходят незамеченными ими. Когда среди товарищей узнали об его подвиге, парня так и засыпали со всех сторон похвалами. Солдатик на которого дотоле мало кто обращал внимание, стал теперь всеобщим любимцем.
Фирсова, тело которого притащил Мягков, с честью похоронили, и даже в отдельной могиле, как просили о том и Мягков, и Рождественцев, и Савчук.
Пять дней и ночей подряд ревели турецкие орудия; наступала ночь на 5 сентября.
Турки всё не шли. Даже в лагерях их не замечалось ничего такого, что бы указывало на близость штурма. Лазутчики не приносили никаких вестей. Сулейман, как казалось шипкинцам, или чего-то выжидал, или хотел извести противника измором.
Ночь на 5 сентября была непроницаемо мрачная. Даже луна не показывалась. Уже в двух шагах не виделось ни зги. Подольцы, лежавшие на скалах перед Святым Николаем, измучились, истомились, изнервничались. Шёл уже третий час ночи.
Вдруг какой-то тяжёлый предмет, за ним другой, третий тяжело брякнулись о землю среди подольцев, и тотчас раздался ряд взрывов. Откуда? Что это?.. В первые мгновения никто ничего не мог даже сообразить. Поняли только, что это не камни. Разве камни могут взрываться?.. Но это не были и пушечные снаряды — где же было попасть из пушек в темноте с такой небывалой точностью? Взрывы между тем следовали, оглушая солдат, один за другим. На Святом Николае и Зелёной горе поднялась тревога. Одно только было ясно: турки подходили. Мало того — они уже подошли...
Громкое тягучее «алла» зазвучало на всех скалах. Турки неслышно подкрались, сумев снять русские секреты, к самым передовым позициям. Прежде, чем кинуться на штурм, они забросали подольцев ручными гранатами... Никто не заметил приближения врага. В несколько минут от двух рот осталась лишь ничтожная горсть людей; четыре офицера были убиты; роты, смешавшись, оставили позицию; турецкое «алла» звучало победно... Турки укрепились на скалах и, как змеи, массами сползали на гору Святого Николая, и в то же время их сапёры выставили знак, что здесь находится перевязочный пункт, а сами под охраной этого знака быстро сооружали батареи и рыли траншеи.
Русским уже было известно положение дела. В ложементы на помощь подольцам немедленно явившийся на позицию генерал Радецкий выслал роты брянцев и житомирцев. Огненными лентами опоясывался Святой Николай. Залп ударял за залпом. Теперь уже на турок лился свинцовый дождь-проливень. Пули сметали ряды врагов, но Сулейман, видимо, решил на этот раз покончить с русскими. Его солдаты гибли во множестве, а всё-таки лезли вперёд. Нужно было во что бы то ни стало задержать их движение. Пошли остальные подольские роты, подкреплённые житомирцами. Идти приходилось по узкой седловине. И справа, и слева зияли пропасти. Турки встретили кинувшихся было в штыки ружейным огнём. Много тут оборвалось жизней. Три атаки ни к чему не привели. Люди только напрасно растрачивали силы. Гибли и под пулями, и в пропастях... Наступление неприятеля не удалось остановить. Турки лавиной лезли и лезли на скалы.
Их атака направлялась сразу на все позиции русских.
К счастью для оборонявшихся, рассвело. Теперь могли действовать по неприятелю и русские пушки. Загремели на Святом Николае все пушки. Четыре роты всего — одна подольская, две житомирские и одна волынская — дрались против наседающих турок. Как ни близки были подкрепления, но они не могли за столь короткое время успеть на Шипку. На правом фланге позиции — по Зелёной горе, где стояли волынцы, — шёл ожесточённый бой. И туда, так же, как к Орлиному гнезду и Святому Николаю, турки сумели подобраться совершенно незаметно. Там, впрочем, они могли укрыться в лесу, покрывавшем здесь все горы и не вырубленном из-за недостатка времени. В пять часов кинулись они на волынцев. Здесь секреты успели предупредить о нападении. Начался бой не на жизнь, а на смерть. Сталкивались грудь с грудью.
Рождественцев видел перед собой целое море красных фесок. Море это волновалось, рокотало, катясь волна за волной к русским ложементам. Сергей стрелял сперва, не целясь, в эту движущуюся массу, потом, когда услышал «ура!» товарищей, крестясь на ходу, кинулся вместе с ними в контратаку. И опять, как тогда, на Дунае, затмилось у него сознание. Он колол штыком, бил прикладом. Когда ложе его ружья разлетелось в щепки, он схватил первое, что попало ему под руки, и продолжал бой. Атака была отражена. Трижды повторялись они, и капитан Остапов, тот самый, который первым выскочил на турецкий берег при переправе через Дунай, с замечательным хладнокровием подпускал турок на пятьдесят шагов и начинал командовать по ним залпы, сметавшие на таком расстоянии целые ряды. В десять часов утра турки ушли и уже оставили в покое Зелёную гору. Волынцы со своим подполковником отличились и на этот раз.
На Святом Николае ещё шёл бой, причём становился он всё упорнее. Там обе стороны проявляли отчаянную храбрость и решимость. В начале боя убит был командир 1-й артиллерийской бригады флигель-адъютант полковник князь Мещёрский. Оставшийся командовать после него поручик Сидорин решил, что из-за бруствера выстрелы действуют не так удачно. Под градом пуль он выкатил орудия из ложемента на более удобное место и стал бить в упор по штурмовавшим гору турецким колоннам. Их удалось разогнать, но сам Сидорин, получивший две раны, замертво вынесен был из строя.
В этом аду под градом пуль, среди рёва пушек и стонов раненых всюду появлялась одна фигура, навсегда запечатлевшаяся в памяти шипкинцев. Это был священник Минского полка отец Дормидонт. Презирая опасность, с одним только крестом в руке, шёл он всюду, где кипел отчаянный бой, ободрял бойцов, утешал раненых, напутствовал умирающих, и ни одна пуля не коснулась его в этом аду под небесами...
