— Степанушка, родной мой! — шептал он. — Спасибо, спасибо тебе, брат мой милый!
— А за что спасибо-то? — удивился Фирсов.
— За ласку твою сердечную, за теплоту твою душевную... Ободрил ты меня... Сон мне такой приснился, увидел я, будто турки меня на штыки приняли...
— Вот оно что! То-то ты, милёночек, так «уру» и вопил! — покачал головой Фирсов. — А ты не бойся... Старые люди говорят, что сны такие как раз наоборот выполняются в яви. А смерти испугался, так это ничего. Каждый человек постоянно о своём смертном часе должен думать... А у нас, христолюбивых воинов, он, часто наш смертный, почитай, у каждого на носу. Ничего! Такого испуга ты не стыдись... Думай, как в бой пойдём, что смерть минует, вот и не страшно будет... Ведь ты не один около смерти будешь. Считай, вся наша первая бри гада тут будет. То-то и оно!
— Да перестаньте вы уже! — послышался сердитый окрик с противоположной стороны палатки. — Дня на нас, что ли, нет, сороки этакие! Трещат-трещат — забыться не дают!
— Тс!.. Милёночек, и в самом деле прикорнём до барабана... Это — Савчук, строгий солдат! Рассердился он на нас... Ляг-ка, подремли...
Ласковый ли шёпот Степана, или взрыв неожиданного рыдания успокоили расходившиеся было нервы Рождественцева; но едва он опустил голову, подложив под неё руку, как глаза его сомкнулись, и он на этот раз крепко и спокойно заснул.
Выработавшаяся за время службы привычка заставила Сергея проснуться как раз вовремя. Товарищи уже не спали и подсмеивались над Фирсовым за его ночную беседу. Фирсов добродушно отшучивался, нисколько не обижаясь на товарищей. В каждой походной палатке помещалось по шести солдат, в обязанности которых входила и переноска своих палаток в разобранном на шесть частей виде. Товарищами Рождественцева по взводу, кроме сердитого хохла Савчука, были молодые солдаты: Николай Мягков, Иван Епифанов, коренные великороссы, и Юрий Юрьевский, попавший в полк из Северо-Западного края. Все они вместе составляли четвёртое отделение своего взвода, и их отделённым начальником был строгий и суровый, но только с виду, а не на самом деле, ефрейтор Василий Савчук.
Хохол слышал рыдания и понял, может быть, по-своему состояние души юного вольноопределяющегося. Но крайней мере, он, лишь только заметил, что Рождественцев не спит, сейчас же остановил зубоскаливших солдат. Опять эта деликатность тронула Сергея, и все эти люди, собравшиеся в этот далёкий край из разных уголков России, показались ему такими хорошими, такими добрыми, что ему невольно захотелось обнять и расцеловать их, как недавно целовал он в порыве своём добряка Фирсова.
Пробил барабан. Сразу засуматошился весь лагерь. Отряд немедленно выступил по направлению к Зимнице. Какое-то особенное настроение вдруг овладело всеми людьми. Прежней вялости, с какой они ещё недавно совершали переходы, не было теперь и следа. Все были оживлены, бодры, веселы, будто в Зимнице готовился для них долгожданный праздник.
Улучив минуту, Рождественцев подошёл к Коралову, принадлежавшему к другому отделению того же взвода.
— Видишь, на Дунай идём! — сказал Сергей.
— Но что толку-то в этом? — пожал плечами тот. — Одно только разве — новые места посмотреть. А стоять всё равно где — что в Бухаресте, что здесь, что в Зимнице.
— Ишь нетерпеливый!
— Будешь тут нетерпеливым... Я уже хлопотать начал, как бы в девятый корпус в Архангелогородский полк перевестись...
— Да разве это можно?
— Умеючи, всё можно... Здесь хоть век стой, ничего не выстоишь...
Рождественцев улыбнулся. Ему очень хотелось поделиться с приятелем своим секретом, но он промолчал, уверенный так же, как и Фирсов, что Коралов не утерпит и разнесёт известие повсюду. Сергей понимал, что с такого рода слухами следовало быть как можно осторожнее. Румыния так и кишела турецкими шпионами, не только собиравшими сведения о передвижениях войск, но даже иногда отравлявшими водопои, откуда набиралась вода для лошадей. Шпионы рыскали всюду, и сохранить какой-либо план в тайне являлось делом чрезвычайной трудности. Впрочем, Рождественцев успокаивал себя тем соображением, что это движение их отряда на Зимницу не возбудит внимания — слишком часто передвигались такие отряды, казалось, совершенно бесцельно, с одного места на другое...
Один за другим бодро, весело выступали части отряда, разделённого для этого последнего перехода на три эшелона. Пройти предстояло всего шестьдесят вёрст. Дорога была не трудная; только местами кое-где ещё стояла не высохшая грязь.
В первое время перехода усталость пока ещё не чувствовалась. У всех и на уме, и на языке был приказ начальника дивизии, прочтённый по полкам. Солдатики так восхитились им, что затверживали некоторые места приказа наизусть. Дорога, таким образом, проходила незаметно. Вёрсты так и мелькали одна за другой. Первая бригада, оставив Бею в два часа пополудни, к ночи уже была около Зимницы. В город не вошли, а расположились в некотором отдалении от него. Ночь приходилось провести как попало, прямо на сырой земле. Строго запретили разбивать палатки, разводить костры. Офицеры все оставались при своих частях. Как пришли, так все и повалились — усталость взяла своё. Да и зависть не брала за сердце. Раньше первой бригады к Зимнице подошли стрелки, пластуны, донцы и две горные батареи. И они расположились так же, как и их пришедшие в ночь товарищи; без палаток и костров, прямо на голой земле. Всем удалось только подремать до рассвета; о том, чтобы уснуть, нечего было и думать.
Едва забрезжил на востоке свет, Коралов разбудил Сергея. Лицо приятеля поразило Рождественцева необыкновенной для него серьёзностью.
— Слушай-ка, слушай! Знаешь что? — шепотком говорил он. — К дивизионному потребовали командира Волынского полка и всех батальонов...
— Ну так что же? — спросил Сергей.
— Как что? Пятый час утра только... Зачем?
Сергей улыбнулся.
— Рождественцев! Да что ты! Ты что-то знаешь и скрываешь? — заметил, наконец, улыбку приятеля Кора лов. — Я же вижу! Скажи, что?
— Да только то, что ты напрасно нашу 14-ю дивизию называешь несчастливой!..
— Господи! Да разве... да быть не может! — совсем растерялся Алексей. — Рождественцев, дружище, да говори... Что такое? Чего томить!..
— Отстань... Что я могу знать? Откуда? Так, по соображениям говорю... Пойдём лучше к Дунаю...
— Нельзя, не пустят.
— Как так? Почему?
— Не приказано. Купаться не пускают, даже лошадей к Дунаю на водопой не приказано водить... Ой, чувствую, затевается что-то...
Рождественцев, однако, через фельдфебеля выпросил позволение для себя и приятеля отлучиться к берегу. Он уже видел Дунай, но теперь ему хотелось посмотреть на реку ещё раз, на берег её, который так скоро должен был ороситься русской кровью.
Коралов не совсем верно сообщил Сергею о приказе не ходить на берег. Солдат отпускали, но только небольшими группами. У Зимницы уже в течение нескольких дней стоял пехотный Брянский полк, и турки с правого берега могли ежедневно видеть купающихся в Дунае русских солдат. Генерал Драгомиров не желал только, чтобы на правом берегу узнали об увеличении зимницкого от ряда новыми полками.
Несмотря на то, что к Зимнице сошлись уже все три части драгомировского отряда, никакого движения не заметно было в городке. Тишина стояла невозмутимая, как будто не было здесь этих тысяч людей. Мало кто попался на пути нашим юношам. Они прошли через Зимницу и очутились на крутом обрыве, под которым раскинулась широкая низина, не просохшая ещё после недавнего половодья. Два больших и довольно широких протока прорезали её. Один как бы опоясывал Зимницу со стороны Дуная, другой, начинаясь почти у самого города, соединял первый с Дунаем, впадая в него против узкого, но длинного острова, покрытого довольно густым лесом. Несколько ниже был виден другой, раскинувшийся почти на середине реки. Эти острова назывались Бужиреску и Адда.
Сердце Рождественцева билось чаще, когда он глядел с высоты обрыва на противоположный берег.
