Скобелев помчался к нему и прямо с берега заставил коня войти в Карасу. За ним последовала и его свита. Турки с удивлением и любопытством смотрели на эту переправу. Прежде чем они опомнились от изумления, Белый генерал уже был у редута и прямо из воды, горяча своего коня, заехал в укрепление...

Поражённые турки не препятствовали русским осматривать позиции...

Из редута Скобелев со своими офицерами проехал по всей линии укреплений и добрался до берега Мраморного моря. Турецкие солдаты и офицеры почтительно отдавали честь русскому герою, и с тех пор прогулка к Мраморному морю сделалась любимейшим развлечением скобелевцев.

Вскоре в русских войсках получено было разрешение офицерам бывать и в самом Константинополе. Скобелевскую дивизию передвинули значительно вперёд — ближе к городу. Сам Михаил Дмитриевич назначен был командиром четвёртого корпуса и избрал для своего пребывания деревню Святого Георгия на узле дорог, выводивших в Константинополь. Теперь Скобелев часто заезжал в столицу Турции, но этими посещениями он пользовался, чтобы доставить своим солдатам как можно больше удобств. Все госпитали в его корпусе оказались снабжёнными в изобилии бельём, огромным запасом необходимейших лекарств. Одежда солдат за время похода сильно потрепалась, и Скобелев выхлопотал разрешение отправить в Одессу нескольких офицеров для закупки сукна. Прошло немного времени, посланные вернулись, в полках работа закипела, и скоро уже скобелевцы все до одного были одеты в новое, прямо с иголочки платье; Михаил Дмитриевич выхлопотал для них у главнокомандующего разрешение вместо неудобных кепок обзавестись гвардейскими фуражками. Солдатики были в восторге: им казалось, что эти головные уборы пожалованы были им в отличие за их службу под Плевной и переход через Балканы.

— Спасибо отцу нашему! — говорили в полках. — Предстательствовал Михайло Дмитрии за нас — вот нам и вышло отличие!

Немного нужно, чтобы сделать счастливыми простых сердцем людей! Смена кепок на гвардейские фуражки высоко подняла в своих собственных глазах солдат скобелевского корпуса, да и сам Михаил Дмитриевич стал в их мнении всемогущим.

— Вон какой у нас корпусной-то! — хвастались друг перед другом „Скобелевым его солдаты. — Он не токмо что над турком, а и у самого главнокомандующего всё может!.. Понятное дело — Белый генерал!..

Но ещё более привлекал к себе солдатские сердца Михаил Дмитриевич своим обращением. Суровый, величаво-холодный, грозный в бою, в дни отдыха он был товарищески нежен даже с ротными замухрышками. Иногда казалось, что он в лицо знает всех солдат, по крайней мере своей прославленной 16-й дивизии. Часто бывали такие случаи... Идёт по лагерю красавец-генерал. Поступь величавая, голова запрокинута несколько назад, взор орлиный, пронизывающий; навстречу ему пробирается сторонкой солдатик, стараясь всеми силами не попасться генералу на глаза. Вдруг оклик:

— Эй! Нижний чин, стой!

Солдатик ни жив ни мёртв останавливается и вытягивается в струнку перед корпусным.

— Петров? — слышит он несколько картавящего генерала.

— Никак нет, ваше превосходительство, Степанов!

— Ах да, Степанов! Как я мог это позабыть, братец!.. Ведь мы с тобой плевненские.

— Так точно, ваше превосходительство!

— Да, да, помню, в траншеях вместе были... Что, Степанов, наверное, по деревне скучаешь? Наверное, родители там остались?

— Так точно, ваше превосходительство! Отец с матерью...

— Не скучай, скоро и по домам теперь... Послужили мы с тобой, Степанов, царю-батюшке, поработали всласть, теперь и на печке поваляться не грех... Ну, ступай с Богом, Степанов. Будешь в деревне, что понадобится, мне пиши, не стесняйся. А я товарища не забуду... Прощай пока!

Генерал отходит, а солдат, как очарованный, стоит на месте и долго-долго глядит ему вслед...

«Господи! Какое ведь слово-то его превосходительство сказал! — проносится в голове рядового мысль. — Он и я — товарищи! Уж не ослышался ли я?»

Но нет! Не ослышался бедный воин. И в душе у него растёт горделивое сознание, что и он вовсе не какой-нибудь Степанов из захолустной деревушки, а Степанов — товарищ генерала Скобелева. Не простой он солдат, а «скобелевец». И гордится этот Степанов сам собой и изо всех сил старается стать достойным такого «товарища», как Михаил Дмитриевич...

Если, встречаясь с солдатиком, Михаил Дмитриевич замечал, что тот не совсем исправен, то не бранил такого «товарища», не кричал на него, не грозил ему всевозможными карами — нет, грозный, неумолимо строгий в военное время, он на отдыхе был чрезвычайно мягок и снисходителен.

— Как же это ты так оплошал, братец? — журил он виноватого. — И не стыдно это тебе? Вот уж от тебя-то никак ничего подобного я не ожидал!

— Виноват, ваше превосходительство! — чуть не плачет неисправный воин, удивляясь и в то же время гордясь тем, что генерал от него не ожидал неисправности...

— Только что разве виноват! Даёшь слово, что в другой раз этого не случится?

— Так точно, ваше превосходительство, даю...

— Ну смотри! Не давши слова, крепись, а давши — держись!

Чаще всего бывало, что после подобного генеральского выговора солдат совершенно исправлялся и становился образцовым...

Когда в Сан-Стефано среди солдат вдруг началась эпидемия тифа, Скобелев положительно плакал, узнав, что и среди воинов его корпуса есть заболевшие... Слёзы этого железного человека, слёзы, проливаемые о незаметных людях, всё более и более увеличивали любовь к нему. Солдаты не только что 4-го корпуса, но и чужие начинали боготворить Михаила Дмитриевича...

Даже турки с восторгом относились к Белому генералу...

Он в своих поездках в Константинополь нередко заворачивал в турецкие лагери. Если приходилось попадать туда в обеденное время, русский Белый генерал прямо отправлялся к котлам, брал у ближайшего низама ложку и пробовал варево. Если Скобелев находил в нём какой-нибудь недостаток, то немедленно присылал к туркам свой провиант, а иногда и своих кашеваров, угощавших с русским радушием недавних врагов русскими кислыми щами с кашей... Благодаря этому и среди турок быстро вырастала популярность Скобелева.

В одну из таких поездок Михаил Дмитриевич заехал в совершенно незнакомый лагерь. Там его не знали, и изумлению добродушных низамов конца не было, когда они увидели русского генерала у своего котла. Однако Скобелев улыбался так ласково, что низамы быстро ободрились. На их лицах тоже засветились улыбки. Они весело смотрели, как Скобелев взял ложку, зачерпнул из котла варево, подул на него и принялся пробовать.

— Однако, какой здесь мерзостью их кормят! — воскликнул он, обращаясь к сопровождавшему его Дукмасову. — На что наш солдат неприхотлив, а такой бурды он не стал бы есть! А между тем взгляните, какой все здоровый народ!

Когда он говорил, вокруг собрались офицеры, подошёл командовавший здесь турецкий генерал. Скобелев некоторое время приветливо разговаривал с ними по-французски.

— А где здесь ближайшая дорога в Константинополь? — обратился Михаил Дмитриевич к паше при расставании.

— Вам придётся ехать назад, — отвечал тот.

— Зачем? Разве по этой тропинке нельзя пробраться? — указал Михаил Дмитриевич на узкую тропинку, вившуюся через не особенно высокий горный кряжик в так называемую Райскую долину, по которой пролегал ближайший путь к столице Турции.

— Нет, — улыбнулся паша. — Здесь с трудом проходят пешие, а верхом положительно немыслимо проехать.

— А вот мы попробуем! — сказал Скобелев и направил коня рысью к обрыву.

Дукмасов и трое казаков последовали за ним.

На лице паши отразилось удивление. Турецкие офицеры что-то стали громко обсуждать между собой.

— Дукмасов, — обратился Скобелев к своему другу-ординарцу, — поезжайте вперёд. Докажем им, что проехать тут можно — чепуху они городят!

Лихой казак быстро поехал вверх к тому месту, где тропка достигала вершины кряжа и начинала спускаться. Оттуда он увидел страшный спуск, очень крутой, местами обрывистый, местами почти отвесный. Тропка, шириной не более аршина, извивалась лентой, спускаясь в долину.