урецкий снаряд, пущенный с Кришина, случайно срезал гребень траверса и ударился в крышку зарядного ящика. Произошёл ужасный взрыв. Всё, что только было поблизости: ящики, лафеты подбитых орудий, живые люди, трупы, камни — полетело на воздух. Кто стоял у бруствера, тот, будто подкошенный, упал на землю. Генерал Тебякин был убит. Надежда всех — капитан Куропаткин, страшно опалённый, контуженный — исключительно благодаря усилию воли удержался на ногах...
Кругом выросли груды новых тел, валялись разорванные на части трупы; орудия, столь радостно встреченные на редутах, были исковерканы.
А кругом так и завывали турецкие сигнальные рожки, гремели радостные крики опомнившихся и сплошной стеной шедших в атаку турок.
Ошеломлённые, поражённые, оглушённые, не двигаясь, стояли на своих местах уцелевшие бойцы. Вряд ли понимали они в эти ужасные мгновения что с ними — живут ли они ещё или уже смерть настигла их...
И вдруг, словно электрическая искра, пролетела весть: Скобелев на редутах!..
В страшную минуту, в наступивший последний миг Белый генерал не оставил своих героев. Он очутился среди них, и сейчас же прошло смятение...
Враги, воспользовавшись страшным мгновением, с трёх сторон двинулись на редуты. Особенно яростен был их натиск на горталовский редут. Аскеры с весёлым гоготаньем неслись к холму, но опять они ошиблись в своих надеждах на победу...
Скобелев успел восстановить порядок на втором редуте, где держался со своими суздальцами полковник Мосцевой. Горталовцы пришли в себя при первом же слухе о прибытии Белого генерала.
И эта атака турок была отбита, как предыдущие... Снова надежда на победу окрылила обречённых на смерть...
И вдруг распространилось новое радостное известие: у входа показался турецкий обоз, готовый в путь.
Осман-паша уходил из Плевны...
Уходил, но перед уходом в путь, который мог оказаться для него роковым, турецкий полководец решился на последнюю попытку. В четыре часа пополудни он двинул на многострадальные редуты все, какие только мог, таборы...
Уже не море живое, а океан двигался на редуты. Турки шли грозными колоннами. Всюду реяли значки турецких жолнеров. Куда только хватал глаз, краснели турецкие фески. Массы двигались без крика, без выстрела — колыхаясь и неудержимо стремясь вперёд. Между линиями пехоты ехали конные отряды черкесов...
В пятый раз с утра этого дня герои видели надвигавшиеся на них массы турок. Они уже привыкли к ним и смотрели на врагов почти совершенно равнодушно, поджидая, когда они приблизятся настолько, чтобы ни одна пуля, выпущенная при залпах с редута, не пропала даром...
Но вдруг дрожь пробежала по всем рядам — невольная дрожь...
Впереди над массой надвигавшихся турок реяло зелёное знамя пророка — драгоценная реликвия всех магометан...
Это значило, что каждый из наступавших, помимо приказаний своих начальников, сам обрёк себя на смерть, если бой не завершится победой...
Редут Мосцевого уже открыл огонь по туркам, горталовский молчал, всё ещё выжидая, пока совсем близко не подойдут враги. Турки тоже по-прежнему шли молча, без единого выстрела. Они как будто и не обращали внимания на Мосцевого, им нужен был Абдул-табия. Слабейший редут должен был пасть, как только перейдёт в их руки сильнейший, где держался с последними владимирцами Горталов. Неправильным полукругом охватывали турки этот редут. Обратится полукруг в круг — и гибель горталовцев будет неизбежна.
Не более ста шагов отделяло уже русских от турок. Слышны были ясно гнусавые и визгливые голоса мулл, выкрикивавших нараспев стихи из Корана. Горталов, словно застывший в своём спокойствии, воскликнул:
— Повеселимся, ребята!..
Раздался залп. Свинцовый дождь так и ударил в турок. Передние ряды легли, как подкошенные. Следующие сменили их. Новый залп — пали и эти. Им на смену явились новые. Залпы укладывали турок на землю целыми рядами, но это не останавливало их. Гибли сотни, их сменяли тысячи.... Вот турки уже у редута, вот толпа их вскарабкалась на бруствер. С яростным воплем сбили передних штыками богатыри и как бы в ответ на их вопль раздался отчаянный крик:
— Турки позади!..
Случилось то, что грозило защитникам редута во весь день. Османовы аскеры обошли редуты. Круг сомкнулся — выросла живая стена... гибель русских богатырей была неизбежна...
— Знамёна спасайте, знамёна! — раздались крики.
Погибающие уже не думали о себе, их страшила возможность потерять святыни...
Обезумевшие от сильного нервного напряжения, турки, точно слепые, лезли на бруствер и, не обращая внимания на штыки, кидались на горталовцев. Те защищались, но энергия их уже стала иссякать...
Но чу!.. Издали послышались ружейные выстрелы, пушечные удары. Прямо в спины туркам ударили пули и картечь. Это заставило их откинуться назад. Живое кольцо опять разомкнулось, но — увы! — это не было подкрепление... Скобелев выпросил полк, чтобы прикрыть отступление защитников редутов. Выстрелы раздавались с третьего гребня.
Горталов понял это.
— Братцы! — закричал он. — Спасайте знамёна... Скорее уходите, здесь нельзя более оставаться... Пробивайтесь штыками... Идите, пока возможно...
В ответ ему послышались рыдания...
Это плакали герои, уже целые сутки жертвовавшие своей жизнью. Свершилась сама судьба! Все страшные усилия пропали даром. «Сердце Плевны» не могло удержаться в руках у русских. Созданное Османом-пашой чудовище оставалось по-прежнему не сокрушённым.
— С Богом, братцы! Господь вас благослови! — торопливо крестил уходивших Горталов.
Солдаты роняли слёзы, слушая его последние напутствия.
— Скажите генералу, что я сдержал своё слово... Не ушёл отсюда... Идите, прощайте!..
Медленно, всматриваясь вперёд воспалёнными глазами, крепко сжимая ружейные стволы, выходят воины... Турки уже бегут, надрываясь от радостного крика, к оставленному редуту. С обнажённой шашкой ждёт их Горталов. Он — один. Ликующих врагов — тысячи... Вот красные волны влились в оставленный редут. Судорожно затрепетало тело героя, десятки штыков вонзились в него...
Вечная память, вечная слава чудо-герою — майору Горталову!..
А на Зелёных горах, где был Михаил Дмитриевич, разыгралась другая сцена.
Оттуда были видны силуэты редутов, окутанных густыми тучами порохового дыма. Генерал уже знал, что в этих тучах умирали остатки геройских рот, преследуемых десятками таборов.
Нервно стало подёргиваться лицо, голос, всегда такой мощный, громовой, вдруг сорвался и... тут этот железный человек, спокойно выносивший тридцать часов подряд всё — и гибель лучших своих полков, и смерть друзей, и трагические переходы от победы к поражению, — зарыдал, склоняясь над лукой своего седла...
Но быстро прошёл сей порыв отчаяния. Генерал выпрямился и снял фуражку. До третьего гребня ясно доносился шум боя.
— Слышите? — показал он рукой по направлению к редутам. — Слышите?.. Люди дрались и будут ещё драться, но таких более не будет! Слышите?.. Их горсть всего, а вон какое «ура!»... Прямо в лицо врагам... Окружённые со всех сторон, раздавленные... Ну что же?.. Они сделали всё... Невозможное сделалось возможным... Больше нельзя, господа!..
Голос его опять дрогнул... Все, кто ни был возле генерала, затаили дыхание.
— Господа! Мы отступаем... Мы отдали туркам назад взятое... Сегодня день торжества наших врагов, но и нам он славен. Не покраснеют мои солдаты, когда им напомнят этот день. Господа! Мы уходим... Шуйцы прикрывают отступающих... Вперёд и скорее...
Шпоры до крови пропороли белую шкуру великолепного коня. Животное бросилось стремглав по неровной и влажной почве. Ветер свистел в ушах вместе с уносившимися вдаль пулями. Генерал мчался, будто не видя перед собой ничего, кроме открывавшейся картины последнего боя. Из закушенной губы проступила кровь. Фуражка осталась в руках, слипшиеся волосы космами легли на лоб. Конь дико храпел, с его надорванных мундштуком губ падала на землю ало-кровавая пена.
