Лизабет любила дежурить. Так она ощущала себя хоть на что-то годной и хоть кому-то нужной. Родной дядя давно о ней не вспоминал и даже не писал писем. Только присылал немного денег на её содержание. Хотя девушка научилась плести такие искусные кружева и украшать одежду красивыми вышивками, что полностью окупала своё здесь пребывание.

Девушки и девочки только еще начали просыпаться и приводить себя в порядок. Косматые и полусонные они бродили в пеньюарах по комнатам и коридорам корпуса, заходили к соседкам, чтобы помочь уложить волосы, посплетничать или попросить лишнюю заколку. А Лизабет уже давно проснулась, поднялась с постели и успела переделать много дел: сбегать до богадельни, чтобы помочь пожилым дамам собраться к утренней молитве и завтраку, отнести в прачечную белье и расставить ровно туфли у дверей девичьих комнат. Старухи ждали её дежурства, так как с ними Бетти была очень ласкова и терпелива.

Скоро начнется утренняя молитва, потом завтрак, а затем занятия. Лизабет помогла своим соседкам прибрать волосы. Потом услышала за спиной оклик матушки Корнелии.

— Бетти, поди сюда, поди сюда деточка, — позвала добрая Корнелия, одетая в коричневый монашеский балахон до пят. — патронесса Миранда попросила меня поговорить по поводу твоего будущего.

Бетти вышла к Корнелии в коридор.

— Вот что, деточка, тебе уже восемнадцать лет и пришло время решить твою дальнейшую судьбу, понимаешь меня? — матушка достала из кармана балахона сухарик ржаного хлеба и стала его с хрустом разгрызать.

— Да, матушка, мне бы хотелось выйти замуж.

Монахиня вздохнула.

— Замуж. У тебя нет приданого и твой дядюшка давно о тебе почти позабыл. Если бы ты была простолюдинкой, все было бы гораздо проще. Простым девушкам не нужно приданое.

Лизабет сникла.

— Тебя никто не выгонит отсюда. Твои родные не против того, чтобы ты стала монахиней. Думаю, это хорошее решение.

— Я мечтала о другой судьбе, матушка, хотела уехать отсюда и жить своей жизнью.

— Луноликая Олди, как и на что ты собираешься жить? Сесть на шею родственникам? Неровен час, они выбросят тебя на улицу, — назидательно произнесла монахиня. — Подумай об этом. Мы тебя не торопим, но и ты не тяни с решением. А ещё, я даю тебе поручение, после завтрака отнести нашей новенькой в лекарский корпус еду.

— Хорошо, матушка, — Бетти чуть присела и склонила голову.

Корнелия снова разгрызла сухарик и, довольная собой, степенно пошла проведать девушек третьего этажа.

Наступило время утренней молитвы. На вытянутой конусом крыше храма Луноликой Олди сверкнул кристалл, а охрана отворила северные ворота, которые примыкали к нему, пропуская прихожан. Четыре тонкие башенки казалось доставали до облаков. И между ними как раз виднелось всходившее солнце. Утром солнце Тизин-Листебока озарялось голубоватыми всполохами, на некоторое мгновение окрашивая в этот цвет белые стены монастыря.

По традиции первыми в храм входили жрицы, чтобы умыться и испить воды из лунной чаши, а возможно увидеть то, что не могли лицезреть обычные люди. Толпа монахинь и прихожан расступилась, пропуская несколько женщин в черных плащах с накинутыми на лица капюшонами. Их было всего четыре. Их лиц даже проживавшие в монастыре много лет монахини не помнили, хоть и жили с ними почти по соседству. Некоторые люди совершали не малый путь, чтобы спросить совета хотя бы у одной из этих одаренных богиней женщин.

Лизабет как и остальные стрепетом смотрела на этих избранных женщин. У них были силы и знания, не доступные другим смертным.

Воспитанницы пансиона Арк-Горанта занимали в храме специально огороженное для них место, пели молитвы и совершали почтительные поклоны божеству.

Лизабет совершала молитвы, но думала совсем о ином. Нет она определенно не хотела посвятить свою жизнь монастырю. Прожить за этими стенами до окончания века не зная ничего, кроме молитв и служения. Разве об это она мечтала, делая кружева или любуясь вечерами в окно на луну.

После утрени и завтрака, Бетти взяла тарелку клюквенного пудинга и кусок пирога для той девушки, что прибыла в монастырь утром и теперь находилась в лекарском корпусе.

Когда Бетти вошла в корпус, то случайно оказалась свидетельницей разговора между евнухом Жердомом и лекарем Мортиусом. Они совершенно не смутились её присутствия, стояли боком к входной двери и живо обсуждали новенькую.

— Тяжелый и редкий случай помешательства, — говорил евнуху Мортиус, его сморщенное, как печеное яблоко худое лицо подрагивало. — Возможно, это наследственное. Не хотелось бы применять сильнодействующие препараты.

— И говорит так убедительно, я чуть ей не поверил, — почесывал потный и жирный затылок тучный евнух. — Это ж надо такое выдумать-то, а!

— Сумасшедшие всегда верят в искренность своих слов, потому и говорят убедительно. Уж точно, видел я таких, когда проходил практику в лечебнице в Эдише-Парли.

Собеседники вспомнили, наконец, о девушке.

Бетти немного смутилась, поздоровалась.

— Я принесла для новенькой завтрак, по поручению матушки Корнелии, — сообщила она, показывая тарелку с пудингом.

— Проходи, она в крайней по коридору комнате, — Жердом махнул в сторону невысокой и крепкой двери. — Поставь тарелку у окошка в двери, близко не подходи. Мало ли что у помешанной на уме. И не очень-то с ней болтай.

— Лучше, если с ней пока вообще никто не будет разговаривать. Об этом нужно всех предупредить, — добавил лекарь.

“Бедняга” — подумала Лизабет о той несчастной, которой несла завтрак. Девушка плохо успела рассмотреть новенькую утром, когда ту насильно втащили в ворота монастыря. Более шустрые воспитанницы пансиона оттолкнули ее от окна, и она лишь заметила цвет волос и угловатую фигуру девушки в мужской одежде.

Бетти прошла вдоль корридора, придерживая подол длинного синего платья с белыми пуговками и выглаженным воротничком и остановилась напротив деревянной двери с решетчатым окошком. Внизу двери находилась прорезь, как раз для того, чтобы сквозь неё можно было пропихнуть тарелку. За дверью не слышно было ни единого звука. Есть ли кто живой?

Лизабет боязливо подкралась ближе к двери, поставила тарелку у прорези и хотела уйти, как вдруг в решетчатом окошке появилось бледное, скуластое лицо девушки. Взгляд у неё был испуганный, но вполне осознанный.

— Постой, не уходи, скажи мне, куда меня привезли? — взмолилась она к Бетти.

— Разве тебе не сказали? — тихо спросила воспитанница пансиона. Она вдруг вспомнила о запрете разговаривать с сумасшедшей, но почему-то решила его нарушить. — Ты в монастыре Арг-Горгант и тебя считают больной.

Девушка схватилась за голову и переспросила:

— В женском монастыре? Это же женский монастырь? Отец заточил меня в женский монастырь?!

— Возможно временно, пока ты не выздоровеешь, — заметив искреннее удивление и отчаяние затворницы, Лизабет всё же пожалела о сказанном.

— Меня зовут Адриан, я… я не девушка, я парень, меня зовут Адриан Хаминг, и я сын нашего правителя берта Люциуса Хаминга!

Лизабет перепугалась и, ругая себя мысленно, придерживая длинный подол, помчалась прочь из старого корпуса.

Демон побери! Меня зовут Адриан и однажды утром я проснулся девушкой! Да-да, вы не ослышались — девушкой!

Произошло это событие утром следующего дня, после моего шестнадцатилетние.

День рождения сына берта праздновался с шиком, немалыми винными возлияниями и разными доступными мужчине в военном походе развлечениями. Армия отца находилась на севере, рядом с владениями Лерогов. Соседи в очередной раз посягали на железные рудники. Легоров называли Северными орлами, за то, что эти большие, пернатые хищники являлись их боевыми единицами. Легоры — правители Данделии, горной страны, в которой выращивали самый лучший виноград, огромных орлов и самых скромных невест. Гор у Легоров много, но железа, как ни странно, в них очень мало, поэтому наши копи не давали им покоя. В горах против армии Легоров не устоять и это останавливало отца, и других владетельных бертов Тизин-Листбока от завоевания их государства.