Затем я осознаю, что это просто её aleimi — то, как она выглядит внутри Барьера.

Фонтан раскручивается наружу, распространяя облака энергии и формы.

Некоторое время спустя расплавленные куски пролетают мимо нас в темноте. Я вздрагиваю, когда облако продолжает расти, питаясь тем, что взрывается в его сердце.

Сотрясаемые гигантскими взрывами газа, мы начинаем вращаться по направлению наружу вместе со всем остальным, бездыханно двигаясь сквозь космос. Я вижу, как искорки образуют более глубокие бассейны. Спирали превращаются в небольшие часы, двигаясь в отчётливых индивидуальных ритмах. Я вижу формирование сотен, тысяч таких спиралей. Своего рода чудо прорывается сквозь события былых дней, недель, месяцев, и я знаю, почему Тарси начинает здесь.

Она начинает с рождения.

Это — первая вещь.

Теперь мы ближе — ближе к одной из тех спиралей света, и я ощущаю знакомость этого вращательного движения, словно оно живёт где-то в коде моей ДНК. Я смотрю, как звезды формируют вспышки в кружащих потоках расплавленного пламени, и я знаю, что нахожусь дома, или по крайней мере в непосредственной близости к дому, в галактике, где жило все и вся, что я когда-либо знала.

Мы скользим глубже в это место внутри места.

Изумление вновь омывает меня — в этот раз изумление малостью всего, что мне известно.

«Это было ловко», — говорю я ей.

Она не отвечает словами, но я чувствую её улыбку.

Здесь, глядя, как свет формируется внутри этой пустоши жидкой черноты, я как минимум начинаю понимать, что я никогда не пойму.

***

… Пещера материализуется.

Это происходит быстро — быстрее, чем я осознаю, что звезды меркнут и превращаются в угольки.

Это не её пещера.

В смысле, это не та же пещера, в которой моё физическое тело сидит на замысловато сплетённом коврике, где мои волосы терпеливо расчёсывает до прямых прядей женщина, которая заслуживает лучшего. Женщина, чьё лицо огрубело из-за ветра и солнца, чьи прозрачные глаза смотрят вдаль и привыкли к снегу.

Эта новая пещера значительно крупнее.

Я не вижу никакого убранства, помимо ямы для костра, и толстого прямоугольного ковра, который покрывает большую часть пола пещеры. Я смотрю на замысловатый орнамент ковра, потерявшись в рыбках, китах, анемонах, осьминогах, мечехвостах, морских звёздах.

Я не поднимаю взгляда, пока Тарси не дёргает мою световую руку, увлекая за собой глубже в пещеру.

Освещённые пламенем стены переходят в такую просторную пещеру, что у меня перехватило бы дыхание, если бы здесь я дышала. Пространство такое высокое, что я не вижу потолка вопреки кольцу горящих факелов и костру в яме, который напоминает мне о пляжных вечеринках в школе.

«Где мы?» — спрашиваю я.

«Памир. Пещеры наших предков».

Я под впечатлением. Я никогда не бывала в Памире, даже в Барьере.

«Это все ещё находится здесь? — спрашиваю я, глядя по сторонам и впитывая габариты этого пространства. — Сейчас, имею в виду? В физическом мире?»

Она склоняет голову, как птица, выполняющая вираж в полете — этот жест в языке жестов видящих означает «более или менее»… более или менее. Она ведёт меня к ровной плоскости стены пещеры, обтёртой множеством рук и инструментов. На вулканическом камне видна поразительно детальная картина.

Я осознаю, что смотрю на эти образы и чувствую себя почти так, словно уже видела их прежде.

Некоторые я видела.

Наверху полыхает белый меч, пересекающий центр бледно-голубого солнца. Солнце представляет собой нечто среднее между индейскими и тибетскими образами. Почти японское, я думаю, пока не осознаю, что пытаюсь отнести к человеческой категории то, что явно относится к видящим. Я смотрю на другие фигуры, прорисованные с поразительной детальностью вокруг изображения Земли, которое мог бы создать Босх под воздействием болеутоляющих препаратов.

Пожилая женщина показывает вверх, на центральное изображение над планетой.

Это старик. Его посох поднят к небесам, описывая белую арку струящегося света, который тянется от Земли до мерцающего, глубокого золотого моря. Он одет во все белое и стоит в ночном небе, держа свет между обоими мирами. Его лицо выглядит серьёзным, немного пугающим.

Одна из его ног балансирует на Земле.

«Мост», — говорит она.

Её глаза словно звезды, такие яркие, что я не могу прямо смотреть в них.

Я поднимаю взгляд на старика.

«Почему мужчина? — спрашиваю я. Для меня это своеобразный камень преткновения. — Это всегда мужчина?»

Она усмехается и показывает на другое изображение — женщины, держащей облако, которое походит на молнию во фрагменте чёрного неба. Фигура женщины одета тоже в белое, и одна из её босых ног тоже касается Земли.

«Тоже Мост», — говорит Тарси.

Я со странным умиротворением изучаю изображение, хотя её глаза такие же пугающие, как у мужчины.

В рисунок вплетается бесчисленное множество других фигур.

«Кто они все? — спрашиваю я. — Они не могут все быть Мостами?»

«Нет, — соглашается она. — Эта фреска служит изображением созданий-посредников. Тех, о которых нам известно, — она вновь улыбается. — Они — твоя семья, Мост Элисон. Твоя истинная семья. Последние из твоего рода олицетворены здесь».

Я кошусь на неё, вновь поражаясь яркости её света.

«В каком смысле — моего рода? Что это за род?»

«Ты же знаешь миф, верно? Миф о Трёх?»

Я киваю. Однако мне неловко. Я на самом деле не знаю его. Правильнее будет сказать, что мне известно об его существовании. Миф — одна из тех вещей, которые отделяют меня от других видящих. Они воспитывались на Мифе, а я — нет, и никакое количество пересказов не сделает этот Миф частью моей повседневной реальности, которой он является для них.

Тарси улыбается так, словно понимает. Ну, или хотя бы так, словно она меня слышит.

Она начинает пересказывать.

В её сознании Миф — это поэзия.

Даже больше. Это живое сознание.

Фразы наполняют меня светом, резонируют с тонкими структурами в моем aleimi. Музыка разворачивается изнутри смятых кармашков смысла, раскрываясь, словно бутоны цветов, рисуя интимные образы прошлого, настоящего, будущего.

Она поёт:

«Дыхание любви разгорается в бассейнах золота, но это не первое…

…Не последнее, и даже не начало. Люди плывут на поверхности Muuld, в мире, размеченном садами для избранных. Мы проламываем простоту плоскими хвостами и пальцами ног, похожими на пальцы рук, кутим в яркости молодого света.

Наши ряды множатся, наши конечности простираются, источая нежные волны. Мы завоёвываем миры тревожно быстро. Мы охватываем созидание нашими работами, одновременно уродливыми и изумительными. Когда время приносит новое, когда каждый круг рождения и хаоса начинается…

Это не может длиться. Первая раса поглощает себя внутри себя. Она взывает к Смерти, и Смерть слушает. Но Смерть нельзя оставить в его одиночестве, только не первым в нашей боли. Сострадание приносит слезы, изумительный Мост касается неба. Они смотрят, страшатся.

С ней Смерть оставляет кости, дабы питать новых. Любовь смягчает Смерть, привносит меж них надежду. Приходят другие, чтобы сплести следующих, и…

Те из нас, что остаются, должны расти или сгинуть. Мы творим магию за пределами того, что видит любой после. Но боги закрыли двери в те другие миры, и им остался лишь один, и он одинок. И в этом мире рождена Вторая раса, из деревьев и из-под камней.

Они вырастают по нашему подобию, и все же верят, что одиноки. Их работы заполоняют тот одинокий мир, пока они не встречаются с нами и не страшатся. Огни выгорают дочерна во второй раз, во второй жизни. Смерть слушает, пока Мост спускается вниз, освещая путь на небеса.

Песнь любви сияет маяком, оставляет их одних. Золотой океан покрывает все раны.