Ларсон за время проживания в квартире Эммы свыкся с новыми условиями и теперь довольно тяжело переживал очередные перемены, которые, на его вкус, походили на дурную шутку.

От замусоленной квартирки, которую сдавала Дебби Сандерс не осталось и следа. Тот, кто занимался перепланировкой, явно постарался, чтобы даже от прежних стен осталось лишь условное напоминание. Кроме того, жилплощадь увеличилась буквально вдвое.

Помимо того, что Эмма, по словам Аклеуса, приобрела в собственность квартиру, которую ранее снимала, так она еще за раз прикупила и соседние апартаменты, в которых давно пустовали. Обе квартиры объединили самым причудливым образом, превратив в роскошное жилье с двумя спальнями, двумя ванными комнатами, просторной кухней и огромной гостиной.

Ларсона не так беспокоила площадь нового жилья, как внутреннее убранство. Его поставили перед фактом, что ремонт окончен и ютиться в отеле больше нет надобности, чуть больше недели назад.

И всю эту неделю старик не находил себе места и с ужасом рассматривал обитую бархатом мебель, затейливые картины всевозможных размеров, бесчисленное множество ковров, ковриков, подушек, статуэток, рамок, ваз, посуды… Это была невероятная кунсткамера барахла с блошиных рынков и антикварных лавок, от которой разбегались глаза, но на душе, странным образом воцарялся покой. Будто не профессионалами подбирались предметы интерьера, а ребенком, который знал, что обойтись ему без этих вещиц в жизни просто невозможно.

Полы из темного дерева удачно сочетались с оливково-травяным цветом стен прихожей и кухни.

В прихожей, около камина, который дизайнеры все же оставили, стоял длинный диван старинной модели и широкий журнальный столик с металлическими ножками. Присмотревшись можно было увидеть, что это были старые держатели для зонтиков, филигранные и затейливые, они разбавлялись простотой светло-серой столешницы.

С потолка свисала необычная люстра — широкий тарелкообразный плафон из латуни, держалась на длинных цепях и зрительно увеличивала высоту стен. Кухня была обманчиво простой. Шкафы из серебристого металла и матового стекла, фартук из черной плитки, контрастирующий белыми швами, ковровая дорожка с мелким узором и тот самый длинный стол посередине, который и был изюминкой.

В унисон журнальному столику, его ножки были не чем иным, как секциями кованного забора, распиленного четко на сегменты, чтобы не нарушился рисунок и симметрия, они поддерживали тяжелую столешницу, выполненную из цельного спила дерева с очень красивым теплым оттенком. Отполированное, с покрытием от царапин, это дерево так и манило провести по нему рукой и поддавшись этому невинному искушению можно было почувствовать под пальцами мелкие бороздки и текстуру древесины. Ансамблю завершали удобные высокие стулья с толстыми мягкими сиденьями.

В гостиной одна стена была полностью разрисована вручную причудливыми цветами и персонажами, которым позавидовал бы и создатель «Алисы в стране чудес», но нужно было присмотреться, чтобы разглядеть фантасмагорических зверей и человечков, которые сливались с ветвями, листьями и цветами. Цвет остальных стен был монотонный — светло-желтым, диваны и кресла из потертой кожи сливались и служили фоном для расписной стены, только одно ярко синее мягкое кресло отнимало у него внимание.

Совсем незаметным был спрятанный в углублении миниатюрный кабинет-библиотека, он прилегал к гостиной и со стороны прихожей был совершенно неразличим. Здесь расположился деревянный письменный стол с современным компьютером и от того неуместным смотрелся старый квадратный монитор и громоздкий системный блок, который Ларсон честно и преданно протаскал за собой, свято храня частицу трудов Эммы.

Одна спальня, которая явно предназначалась для девушки, была выполнена в темно-синем цвете. Оконные проемы расширили, сделали множество полок для книг и интерьерных вещиц на стене, прилегающей к гардеродной и ванной комнате. Эдакая ниша, в которой также умещался комод с медными ручками и широкое зеркало в золоченной раме.

На полу лежали два совершенно разных ковра: один однотонный — синий, другой с персидским узором и более нежного голубого оттенка с сиреневыми разводами, именно с ним гармонировали тяжелые велюровые шторы, а весь интерьер оживляло, вязанное рыжее покрывало на кровати, поверх темно-синего одеяла и тот же ярко-рыжий оттенок был на широкой картине, подвешенной над кроватью.

Комната Ларсона была самой «обычной». Строгий классический английский стиль, деревянные панели, книжные шкафы, удобное мягкое кресло с высокой спинкой, телевизор последней модели, которым никто не научил его пользоваться, скрытая гардеробная и ванная комната, в которой легко уместилась бы треть его друзей из ночлежки.

Визиты Аклеуса происходили всегда внезапно, к чему Ларсон вполне привык, но сегодня что-то изменилось. Адвокат заметно нервничал. Сопровождающий его доктор, к которому Ларсон ездил каждую неделю, удивил старика еще больше.

У обоих на физиономиях застыла успокаивающая улыбка, а это был верный признак того, что пора начинать паниковать. В пространные объяснения мистера Аклеуса, что доктор решил сам навестить своего пациента во внеурочное время, Ларсон не поверил тут же. К тому же, после осмотра, эти двое никуда не смылись, уселись на кухне и замерли, пока Ларсон не предложил им выпить кофе.

Заручившись одобрением по поводу данной идеи, Диоген Аклеус деликатно кашлянул в кулак, отчаянно взглянул на доктора и после утвердительного кивка последнего тихонечко спросил:

— Ларсон, как Вы себя чувствуете?

Старик не спускал глаз с кофе машины, которая привычно шумела и сопела, чтобы изрыгнуть черную ароматную жижу, но прозвучавший вопрос поставил его в тупик. Он обернулся и поднял кустистые брови вверх.

— Да… собственно, мой визит сегодня он призван убедить в вашей способности воспринять одну новость.

Ларсон тут же забыл за кофе и судорожно сглотнул, во рту мгновенно пересохло. От адвоката не укрылось, что старик побледнел и не стал тянуть с рассказом о том, ради чего его сюда пригнали сегодня. Именно пригнали.

— Мисс Кейтенберг…

— Черт побери тебя, Аклеус! — взбеленился старик и грохнул кулаков по столу, так что доктор и адвокат вздрогнули. — Не тяни! Что с ней?

— О, нет! Она здорова и мисс Кейтенберг, собственно, сегодня сюда приедет.

Неловкость построенного объяснения смутила Диогена Аклеуса, но на это никто не обратил внимания. Резкий тон старика был вполне предсказуем, а потому никто не обратил внимания на явную грубость. Доктор торопливо подошел к своему пациенту и нащупал пальцами на руке вену, чтобы проанализировать частоту пульса.

— Ларсон, как Вы себя чувствуете? Простите, но я настаиваю, чтобы Вы приняли успокоительное и ненадолго прилегли.

— В гроб загоните меня своими таблетками, — прошептал Ларсон, хватаясь за сердце, его дыхание стало глубоким и прерывистым.

Радость и неверие бурлили в старых артериях и венах, разнося по телу какой-никакой адреналин, что сказывалось на сердце. Бурча под нос проклятия, он дал уложить себя на диван, который обходил со страхом задеть целую неделю.

Через час старик успокоился, начал виновато улыбаться, вылил остывший кофе в раковину и приготовил свежий, заверив доктора, что зерна не содержат кофеина. Так они и просидели битых полтора часа.

Серьезно подумывая сделать несколько бутербродов и угостить своих гостей, Ларсон отбросил эту идею, вспомнив сколько стоит колбаса и что эти двое ни во что его не ставят. Заявились с твердой уверенностью, что он словно грудное дитя беспомощный и слабый, помрет на месте от радостных новостей.

Аклеус время от времени извинялся, а после вставал из-за стола и подходил к окну. Осмотрев улицу он с бесстрастным видом возвращался на свое место.

В какой-то момент, любопытство пересилило скромность и Ларсон последовал его примеру — улица ничего нового не являла, кроме припаркованной машины скорой помощи на противоположной стороне дороги. Довольно хмыкнув, Ларсон догадался, что подобные меры предосторожности могли исходить только от одной маньячки, которая ему уже давно не позволяла спокойно помереть, всеми медицинскими способами восстанавливая пошатнувшееся здоровье, которое любовно усугублялось на протяжении последних десяти лет.