— Жду, что ты скажешь, — шепнул он.

— Я-то?.. — Она приблизилась к нему вплотную. — А что бы ты хотел?.. — все тише и откровенней шептала она.

…Наутро ему стыдно было с ней встретиться — дорога в разведку шла мимо лаборатории. А Люба, видимо, поджидала его на крыльце. Она помахала рукой. Стоявшие на крыльце рабочие осуждающе смотрели на ветреную девчонку. Но она побежала к нему, крича: «Здравствуй, малышок!» Он поморщился: это было уж слишком. Все сокровенное, скрытое ночью, теперь, на людях, вспоминалось иначе, оборачивалось наказанием… Люба же держалась с ним как ни в чем не бывало. Подбежав, игриво столкнула его с дорожки в траву, прошептала на ухо:

— Быстро закруглю дела и прибегу к тебе в разведку, жди!

Он отстранился от нее.

— Валька, что ты сегодня такой кислый? Чем ты недоволен? — почуяв его отчуждение, спросила она.

— Иди занимайся делом, — грубовато ответил Валентин и быстро зашагал в гору.

— Уже надоела?.. — услышал он ее тревожный вопрос.

И когда обернулся, увидел красное пятно ее куртки, мелькавшее далеко на дороге.

В обед она явилась на сейсмостанцию.

— У нас проб нет, — сказал Курилов.

— Она заболела, — покрутив пальцем у виска, заметил Валентин.

— Верно, — глухим голосом ответила Люба.

— Что бывает, то бывает… — Курилов встал, сложил в ящик столика записи, которые они делали с Валентином. — Я ушел обедать.

— Зачем пришла? Разговоров тебе надо? — недовольно спросил Валентин.

Люба потянулась к нему, но он отстранил ее рукой.

— Что ты на меня дуешься, малышок?..

— Неужели ты не понимаешь, что ведешь себя просто глупо?

— Быстро же ты охладел… малышок… — с трудом выдавила из себя Люба.

— Ты говоришь таким тоном, будто я наградил тебя младенцем!.. Извини, мне нужно делом заниматься, — резко оборвал он.

Люба, словно сгорбившись, пошла к лесу. Обида давила ее. Когда он ночью ушел от нее, она долго лежала с открытыми глазами и сердилась то на себя, то на него… Теперь она сердилась только на себя: не смогла повести себя иначе, открылась вся сразу, с первого вечера, с первых слов!..

…И вот Валентин снова сидел один в сейсмостанции и снова раздумывал обо всем, что произошло за эти дни… Ему было стыдно и досадно, что он ничего не мог обещать Любе. Он искал оправдание себе в том, что у него очень много работы, которая требовала, чтобы он окунулся в нее с головой…

В последнее время геологические партии значительно пополнились разведочными механизмами и аппаратурой, резко возрос и темп работы.

Валентин не мог отставать от товарищей. Теперь он уже не мыслил себя вне этой партии. Геологическая партия — это он сам, это его явь, его сон, его мысли, его желание. Он теперь чувствовал личную ответственность за каждую ошибку в работе его геологической партии — ответственность не перед кем-либо, а перед самим собой. Он имел право работать столько-то часов и забывал, что существует какое-то время. Только интересы работы теперь определяли его интересы, распорядок его жизни.

Послышался собачий лай. Валентин разогнул одеревеневшую спину, повернул к себе настольные часы — было уже девять. Взглянул в окно и никого не увидел. Темень, хоть глаз коли.

Собака залаяла совсем близко. Заскрипела дверь, и на пороге появился коренастый и, как всегда, лохматый Тихон с огромным рыжим псом. У пса мощная, широкая грудь, он высок и очень строен. Шерсть на нем лоснится, пушистый хвост загнут крючком. Валентин заметил, что у собаки удивительно умные и лукавые глаза. Синий язык торчал сбоку из полуоткрытой пасти, полной больших острых зубов. Собака кинулась было к Валентину ласкаться, но Тихон крикнул: «На место!» — и она покорно улеглась у ног севшего на табуретку старика.

— Я сегодня за старшего. Проверял посты, вижу — огонек в неположенное время. И думаю: кто припозднился? Дай зайду, — отвечая на недоуменный взгляд Валентина, рассказывал Тихон. — Тут, за бочажком, какая-то тварь боталами-колокольцами бренчит, небось корова от стада отбилась, позвонить в дежурку надобно. — Он взялся за телефонную трубку. — Дежурку мне… Федосей?.. Пошли верхового к Ворчливой курье скотину заблудшую выгнать… Подь ты в пим дырявый! Я на посту, да там убродно, место больно потное, а я в чунях. — Положив трубку, он разогнал рукой дым, поднялся и приоткрыл дверь. — Шибко душной воздух!

Валентин ждал, когда он уйдет, но Тихон вернулся и снова уселся на табурет. Было видно, что он еще не сказал того, ради чего пришел.

— Книжек-то сколько! — Тихон обвел глазами заваленный справочниками стол. И продолжал: — Удивляюсь на свою внучку. Откуда силы берутся? Днем работает, а ночью до петухов с книжками мается… Она у меня сурьезная и отчаянная, тоже сорвиголова…

Тихон достал из сумки термос, отвинтил крышку и, налив в нее горячего черного напитка, передал Валентину:

— Угощайся чагой. Заварка из березового гриба со смородиновым листом, изжогу в момент снимает.

Валентин отхлебнул, терпкий напиток ему понравился.

— Знаешь, какой с Любашкой случай приключился, когда она курсисткой была? — начал рассказ старик. — Сватался там к ней ученый человек, была у него «Волга», был дом и всякого другого достатка хватало. Вскружил, видать, он девке голову, кому не лестно иметь такого ухажера! Но свадьба расстроилась запросто. Купил как-то жених билеты в цирк, и пошли они смотреть представление с медведями. Во время этого представления один топтыгин возьми и соскочи с барьера, от кнута убегал, ну, и сиганул прямо к людям и прямо на Любашку с женихом угодил… Жених мигом драпанул к выходу, а Любашка схватила его стул да мишку по башке как трахнет!.. Тот тоже к другому выходу, убёг без оглядки… Тако-то дело. Выходит Любашка из цирка, а жених открывает дверцу машины, кличет ее: дескать, поехали, а то он плохо себя почувствовал… Оно конечно, медвежья болезнь дело сурьезное… Любашка даже зонтик свой не забрала, так и остался в машине. Хорошо, что у них расстроилось: не пара они. Что он есть? Дым. А Любашка — огонь!

Тихон взял с печки светильник-чашку с жиром и фитилем, продетым в круглую жестянку, и, чиркнув спичкой, зажег фитиль.

— Скажешь Лександру — взял из чулана его нарты, верну.

Тихон взглянул на Валентина и добавил:

— А пустобреха Костю-цыгана не слушай. Любашка его не привечает, ноль внимания и фунт презрения!.. Ну, прощевай, паря, пойду проверю пост на складе взрывчатки, — открыв дверь и пропуская вперед пса, попрощался Тихон.

Валентин задумался. Неспроста приходил старик, неспроста рассказывал эту историю! Видать, ему уже известно об их отношениях… Любаша! Вот она, оказывается, какая!..

Работать Валентин больше не стал и отправился к Курилову.

Начальник партии вычерчивал поисковую карту.

— Александр Максимович, хочу просить отпуск!

— Отпуск? Это еще зачем? Уж не жениться ли собрался? — насмешливо глядя поверх очков, спросил Курилов.

— Ты это о чем? — смутился Валентин.

— Слухами земля полнится. Особенно в таком маленьком поселке, как наш…

— Базарная сейсмика сработала!.. Хочу поехать в Зареченск, устроить свои учебные дела. Думаю оформиться на геофизическую специальность, — говорил Валентин, не глядя в глаза Курилову.

— А еще у тебя какие дела? — поинтересовался тот.

Валентин пожал плечами.

— Больше вроде нет.

— Ты кайся: все мы в молодости куролесили! Может, зазноба есть, у тебя? — допытывался Курилов.

— Есть одна зверюшка, — со смешком сознался Валентин: отпираться было бесполезно.

Зазвонил телефон. Курилов снял трубку.

— Да, он у меня, передаю трубку.

Валентин удивленно поглядел на Курилова, взял трубку, назвался — и вдруг радостно закричал:

— Бегу, бегу! — И выскочил из комнаты.

У тусклого уличного фонаря, когда Валентин проходил мимо него, двое словно бы поспешили обняться. Валентин заметил, что он был в пыжиковой шапке, она — в белых ажурных чулках и черных сапожках. Ревность сдавила его сердце, но он бежал к директорской заезжей — так называли на руднике домик в березнике, где обычно останавливалось начальство. В домике светились, как глаза, два окна. Изнутри доносился чей-то грубый голос. Валентин улыбнулся: это вещает не сказочная голова, а всего лишь радиоприемник…