— Послушай, что я расскажу тебе… Отец мой белорус, а мать русская, он привез ее из России после революции. Мать была красавицей, но из простонародья, а отец сельский врач и очень ревнивый. Они часто ссорились, незадолго до войны разъехались, я осталась с матерью. Налетела война, в первый же день отец пришел попрощаться — уезжал на фронт. И больше я его не видела. В первом же бою его убили.

Елена встала и, подойдя к окну, нервно повела плечами.

— Мать погибла у меня на глазах, когда мы с толпой беженцев грузились в товарные вагоны. Это было ночью. Страшная была бомбежка… «Юнкерсы» закидали станцию сначала зажигалками, подожгли вагоны, а когда обезумевшие женщины, дети и старики повыскакивали на пути, раздались подряд три взрыва. Фугаски… Словом, хоронить было нечего…

Плечи ее затряслись. Он подошел к ней, обнял, прижал к себе. Немного успокоившись, она продолжала:

— Потом путь на восток. Под непрерывными бомбежками… Крик, плач. Смерть на каждом шагу… Не помню, как добрели сюда. Здесь и остались. Потом подошли советские войска. Я чудом выжила, хоть после всего жить мне не хотелось. Поступила в госпиталь, живу как во сне, все мне кажется ненастоящим, чего-то жду, чувствую, что все это призрачно…

— Что призрачно? — спросил он.

— Все вокруг… мы… — грустно улыбнулась она.

Постелив ему, Елена ушла из комнаты, притворив за собою дверь. Он постоял у окна, наблюдая, как по крутой крыше соседнего дома осторожно кралась черная кошка; когда кошка скрылась за трубой, он разделся, лег и долго еще думал. Заснул, когда окно зарозовело и где-то во дворе закукарекал петух.

Проснулся внезапно от ласкового прикосновения и увидел склоненную над собой копну черных, пахнущих росой волос и карие глаза. Елена испуганно вскрикнула и отшатнулась, но он обнял ее за плечи и притянул к себе.

…Они прожили вместе только три дня — Георгиев выписался из госпиталя и возвращался в часть. Он просил ее, настаивал, умолял зарегистрироваться до отъезда, но она не соглашалась, не хотела ничем стеснять его. Она обещала лишь писать на полевую почту. Больше он от нее ничего не добился.

Расставаясь, она горько, навзрыд плакала, будто прощалась навсегда. На вокзал не пришла, но он увидел ее из окна уже шедшего поезда: она стояла у колодца с распятым Христом и махала белой косынкой. В эту секунду он понял, что если сейчас же не спрыгнет с набиравшего скорость поезда, не заберет с собой, то потеряет ее навсегда. Растолкав сгрудившихся в тамбуре солдат, он спрыгнул с подножки…

…Снегов тихо открыл дверцу. Георгиев вопросительно взглянул на него. Смахивая дождевые капли с воротника шинели, Снегов недовольно буркнул:

— Никто не приезжал. Бокс мой накрылся, уже не увижу его по телеку. Жалко, встречи очень интересные, но ничего не поделаешь — служба. Василий Павлович, а может, эту шваль следовало взять еще вчера?

— Юрий Яковлевич, смешно слушать, что ты говоришь. Потерять наживку?

Снегов не ответил: Георгиев, как всегда, был прав.

Василий Павлович закурил сигарету и приспустил стекло в дверце. Стало отчетливо слышно, как на улице монотонно шумит ветер.

— Хватать и не пущать — дело несложное… Вот мне, например, труднее понять, выяснить причины: почему человек, которого выучила наша школа, комсомол, озлобился, предал Родину?.. Ты задумывался над этим?

Снегов не ответил. Он не считал нужным церемониться с врагами, а тем более задумываться над причинами их враждебности. Снегов думал, что полковник формалист, ему подавай целую кучу доказательств. Но, наверно, Георгиев в принципе прав. Ведь может пострадать невиновный!..

Василий Павлович достал ручной микрофон и, кашлянув, негромко сказал:

— Я — «Сирена», «Сирена». Где вы?

Снегов быстро настроил радио. Немного похрипев, приемник ответил:

— Я — «Мальва», я — «Мальва». Идем на погрузку, ждите.

Георгиев покрутил винт настройки и остановился на легкой музыке. Расстегнул ворот шинели, достал пачку фотографий.

— Недавно у одного железнодорожного переезда попала в аварию туристская машина, ее сбил маневровый паровоз. При осмотре разбитой машины обнаружены два тайника с золотыми монетами царской чеканки. Вот, Юрий Яковлевич, посмотрите фотографии, — передавая снимки, предложил Георгиев.

Снегов перебирал фотографии и видел тайники в полу передней части машины, на уровне дверных петель. В этих местах виднелись резиновые пробки, чтобы выпускать воду с пола. Было видно, что пол здесь двойной и образует вместительное пространство. Около пробок — отверстия, заделанные жестяными кружочками. Они заклепаны, сверху закрыты ковром.

— В багажнике под ковриком лежало сто двадцать тысяч советскими деньгами, — рассказывал Георгиев. И вдруг спросил: — Смысл деятельности этого «туриста» ясен?

— Не совсем, — буркнул Снегов: самолюбивому человеку трудно признаваться начальству в своей неосведомленности…

— «Турист» привез к нам монеты для продажи, а наши деньги собирался увезти за границу.

— А не наоборот? — усомнился Снегов.

— Еще недавно наши контрабандисты вывозили золото за кордон, а теперь они пытаются вывозить наши рубли в больших суммах. Зачем? К примеру, в ряде стран за наши деньги скупается золото по паритетной стоимости — один грамм за рубль, то есть за десять рублей десять граммов…

Послышался автомобильный гудок, и Георгиев смолк, с напряжением вглядываясь в темноту.

— Потом это золото подпольно ввозится к нам. Царскую десятку «туристы» продают нашим фарцовщикам уже во много раз дороже. А те в свою очередь перепродают ее нашим любителям золотого тельца еще с наваром. Поинтересуйтесь его машиной в этом плане! — Услышав теперь близко шум мотора, Георгиев прервал свой рассказ.

Мимо причала проехала «Волга», медленно взобралась на косогор и остановилась у приземистого домика с резными петухами на фронтоне. В машине выключили свет, и через несколько секунд хлопнула ее передняя дверца. Старик с черной повязкой на левом глазу, в кирзовых сапогах и ватнике вышел из машины и, взвалив на плечи мешок, скрылся в домике.

Бесшумно подъехал «газик» и, став сзади, загородил собою выезд.

К Георгиеву подошел офицер в плащ-накидке.

— Товарищ полковник, задержались по вине Борзовского, он петлял по Зареченску, уже был у Пухова. В ресторане подсадил какого-то приискателя, называл его Варфоломеем, он здесь, — простуженным голосом доложил офицер.

Георгиев слушал молча. Он думал, что Варфоломей, по-видимому, является одним из источников утекающей информации о золотодобыче на Кварцевом руднике.

Прошло много времени. Когда человек в ватнике вышел из домика, Георгиев скомандовал:

— Пошли!

Они втроем направились к темной «Волге». Вдруг машина ожила, затарахтела и сорвалась бы с места, но Снегов рванул дверцу и успел выключить зажигание.

— Ваши документы! — потребовал Георгиев у растерянного Борзовского, бесцельно крутившего баранку.

— А кто вы такие, чтобы требовать документы? — Борзовский отодвигался на соседнее место и судорожно нащупывал ручку правой дверцы.

Снегов открыл дверцу и загородил собою выход. Борзовский неприязненно посмотрел на Снегова, пытаясь сохранить спокойствие.

— Предъявите документы! — еще раз потребовал Георгиев.

— Зачем?

— Пошли, Борзовский! — дотронувшись до его плеча, приказал Снегов.

— Это произвол!.. Если хотите — нарушение Конституции, надругательство над правами гражданина… Вы понимаете, что вы делаете?.. Вы еще ответите за это, за меня есть кому заступиться!.. — угрожал Борзовский, шлепая по грязи к «газику» с брезентовым верхом.

Офицер в плащ-накидке хрипло доложил Георгиеву:

— Старик Варфоломей тоже в машине. Говорит: с золотых приисков ехал, Борзовский только подвозил его. При личном обыске у старика нашли мелкие золотые самородки. — Офицер покачал на ладони увесистый мешочек. — Очевидно, воровал с дражных шлюзов и привозил перекупщику. Задержанных отправлять сейчас же или ждать Пухова?