— Нам, как в книгах, Миша, всегда мешал третий… — слышал он печальный голос Валерии. — А теперь все может быть иначе! Только позови… — И она выжидающе замолчала.

— Зову, оставайся! Ты меня слышишь, Валерка?.. Ты меня слышишь? Я спрашиваю… — с тревогой переспросил он, сбитый с толку долгим ее молчанием.

— Да, слышу. Мне нужен месяц для завершения всех дел, через месяц встретимся, — глухо отозвалась она.

Северцев опять закричал в трубку:

— Хорошо! До свидания! Теперь уже скоро я прилечу за тобой! И увезу навсегда! Да, да, навсегда! Я крепко, крепко обнимаю тебя и тысячу раз целую!.. — Он еще долго держал в руке прерывисто гудевшую трубку.

В приемную заглянул Виктор и спросил, сможет ли он сегодня поговорить с ним. Михаил Васильевич рассеянно кивнул головой и вернулся в кабинет, где все еще бушевали страсти.

Он прислушался — спасительное «однако», часто звучавшее в споре, помогало болтунам (их директор знал наперечет) уйти от решения и при этом еще похвалиться своей «объективностью». Северцев не прерывал спорящих и пытался думать лишь о том, как ему завершить обсуждение: резко ответить Птицыну или не удостаивать его ответом? Да и что, собственно, отвечать ему, с кем полемизировать? Птицын остался Птицыным. Но это было бы полбеды. А беда в том, что птицыны еще сидят в государственном аппарате…

Северцев кратко продиктовал проект решения научно-технического совета: «Одобрить основные положения проекта» — и сказал себе, что подобных совещаний он собирать больше не станет.

Кабинет быстро опустел. Птицын подвинул свой стул к северцевскому и, дружелюбно улыбнувшись, спросил:

— Ты недоволен моим выступлением?

— Ты был в своем репертуаре. Главное — поставить вопрос, и пусть он стоит. Так?

— Сколько лет мы не виделись, семь или восемь? — раздумчиво произнес Птицын, словно не замечая резкости Северцева. — Я часто о тебе думал — хотел понять тебя, твои поступки… Вот и сейчас не понимаю, Миша! Ну, скажи ты мне: к чему тебе эта морока с конструированием своей мельницы? Помни, «всякая инициатива должна быть наказуема»… — Птицын укоризненно покачал головой.

— Откуда ты взялся, Свистун? — спросил Северцев, убирая в ящик письменного стола толстую папку.

— Все еще помнишь мое студенческое прозвище? Еще вчера был студент, оглянуться не успел, как превратился в пенсионера. Откуда, говоришь, взялся? И на пенсии побыл недолго, и на проектной ниве потрудился, везде успел. Теперь будем встречаться чаще, — веселым тоном закончил Птицын.

Но Северцев видел, что он чем-то озабочен, взволнован.

— А как у тебя партийные дела?

— Нормально, меня восстановили вскоре, как ты уехал в совнархоз. Ведь я тогда стал жертвой перегибов. Всех шагом марш на восток! А встретились опять на западе. Хочу дать тебе дружеский совет. Ты проектант молодой, так сказать, несмышленый, боже тебя упаси создавать свое оборудование; бери готовое, лучше, конечно, импортное — спросу меньше. Давай максимум типовых решений, станешь передовиком, премии за досрочность проектных работ будут тебе, Миша, обеспечены. Вот тебе и вся наука! — Птицын дружески похлопал Северцева по плечу.

— По-твоему, проектант — что-то вроде шабашника?

— Зачем же так!.. Просто не надо заниматься пустопорожними фантазиями. Фантазировать можно до первого хорошего подзатыльника, который получишь за срыв сроков строительства и т. д. и т. п. Когда подзатыльники станут для тебя системой поощрения научного проектирования, ты научишься ловчить, будешь заваливать стройки старыми проектами: ведь у проектантов, насколько мне известно, нет времени серьезно подумать над новым…

— Построить комбинат по старой технологии проще, но как потом смотреть в глаза эксплуатационникам?

— Смотреть спокойно. Ведь из философии известно, что все течет и все изменяется… Позже составите новый проект на реконструкцию комбината по новой технологии, — не отводя глаз, ответил Птицын.

— Вот слушаю тебя, Александр Иванович, и мне становится страшно. Такие люди, как ты, выступающие от имени и по поручению солидных инстанций, убивают все живое, новое, прогрессивное, утверждая на словах, что делают все во имя этого живого, нового, прогрессивного! — поднимаясь со стула, сказал Северцев.

— Демагогия чистейшей воды… — вяло начал Птицын.

— Подожди, дай мне закончить мысль. Смотрю я на тебя и многое постигаю. Бюрократ идет в ногу с временем. Классические бюрократы просто отрицали новое. Современный бюрократ любую хорошую идею может замордовать и удушить, «уточняя и улучшая» ее. Ваше предложение будет признано весьма ценным, но недостаточно научно обоснованным. Вам посоветуют доработать его… Это что-то вроде сегодняшнего разговора о доразведке запасов… И дело пойдет успешно: экспертизы, комиссии, заключения, визы… Хорошо отработан и такой прием: ваше предложение признается интересным, но… сами понимаете, надо посоветоваться. Так?

Птицын не успел ответить. Раздался телефонный звонок, и в трубке очень долго хрипел голос недовольного начальства.

Северцев, еле сдерживая себя, подчеркнуто спокойным голосом заговорил:

— Отменить мой приказ о командировке подчиненного мне сотрудника вы, Пантелеймон Пантелеймонович, не можете. И если попытаетесь это сделать, я не выполню вашего указания. Командировка обязательна именно сейчас, потому что связана с испытанием опытного образца бесшаровой мельницы, созданной в нашем институте.

В трубке что-то опять захрипело, засипело, но Северцев положил ее. Осуждающе покачав головой, Птицын заметил:

— И в старом министерстве, и в совнархозе, и в новом министерстве тоже все плывешь ты, Миша, против течения. Народ-то в вашем новом министерстве почти весь старый подобрался, они тебя бунтарем считают. Кто у тебя прямой начальник? — поинтересовался он.

— Некто Филин, из Зареченского совнархоза, ты его не знаешь, — ответил Северцев.

— Положение, вижу, у тебя сложное, тебе нужны верные помощники. Возьми меня к себе в институт, пригожусь. — Птицын знал, что его увольнение из объединения предрешено, что подготовлен приказ о его переводе на пенсию.

— Нет, Александр Иванович, после Сосновки нам вместе работать нельзя, и тебе не следовало даже говорить об этом. — Северцев взял папку с бумагами, давая понять, что разговор у них закончен.

Птицын поднялся и спросил:

— Значит, с мельницей ты решил оставить нас в дураках? Может, отзовешь свое заключение?

Северцев отрицательно покачал головой и углубился в чтение бумаг. Птицын понял, что сегодня контракт поставлен под удар, опять на его пути встал Северцев и он должен опять скрестить с ним шпаги. Вернулся за забытым портфелем Проворнов, и Птицын, не попрощавшись, удалился вместе с ним. Нужно было использовать их встречу, чтобы заставить Проворнова поддержать контракт на поставку хотя бы геологоразведочной аппаратуры.

Дел и забот у Птицына сейчас и без того было по горло. Роман с Асей был в самом разгаре, и начался он неожиданно просто, на деловой почве. Однажды Ася поинтересовалась у Птицына, не может ли он достать долларов, ее просил об этом один знакомый. Птицын вспомнил свою встречу в шашлычной с этим волосатым Альбертом и обещал подумать, тем более что он все еще не смог решиться продать ни одного смитовского доллара. Назавтра Ася назвала цену, и хотя она показалась Птицыну низкой, он не стал торговаться и этим победил равнодушную к нему Асю. Теперь голова его была основательно забита фасонами и размерами женского туалета, сертификатами — без полосы и с желтой и синей полосами… Жизнь есть жизнь. И даже такая была интересна Птицыну. Вот профессор путешествовал по Франции, не один раз небось слышал, как там говорят про это: такова, мол, сэ ля ви! Вот как обстоят дела, и вот каковы заботы.

Как только дверь за Птицыным закрылась, Михаил Васильевич сразу же позвонил Шахову.

— Как дела, Николай Федорович? Министерство набирает силы?.. Да, уже чувствую руководство, конечно! Прошу принять меня: нужен один совет, можно сказать по международному вопросу. Хорошо, спасибо!