Начальник техснаба утверждал, что перебои в техническом снабжении зависят от главка — планы производства часто меняются, конечно в бо́льшую сторону, и совершенно не увязываются с материальными фондами.

Выступление начальника ремонтного цеха вызвало оживление в зале: «Руководящий полубог», «Самый, самый». Оратор без конца «якал», не замечая настроения зала, и Рудаков вынужден был его прервать:

— Руководитель у нас не полубог, а человек среди людей, которому доверяют больше, чем другим, в расчете на его большой опыт, знания, способности, и только. Помните об этом всегда!

Собрание длилось долго, резолюцию, как никогда ранее, обсуждали придирчиво, вносили конкретные пункты решений, уточняли даты проверки.

Рудаков полистал записную книжку.

— Подведем итог, — сказал он. — Начальство на партийном собрании в основном оправдывалось, а рабочие предлагали улучшения. Вот что они говорили: токарь мехцеха Семенов загнал зря в стружку в прошлом году более трех тонн металла — обязуется теперь их сэкономить. Электрик Васев назвал цифру перерасходованной электроэнергии. Где же эта цифра?.. Ну, неважно, какова она, важно, что можно экономить и энергию. Экскаваторщик Суслов предлагает пустую породу не валить в отвалы, а дробить и использовать на дорожном строительстве. Это по-хозяйски, правда? Еще десятки разумных мыслей высказали рабочие. — Рудаков повернулся к Столбову и строго сказал: — Партийный комитет обязан рассмотреть их, наметить конкретные меры по использованию огромных резервов, к которым мы все еще относимся варварски.

— Хорошо, подготовим план партийно-организационных мероприятий, — согласился Столбов.

В директорской гостинице, или, как называли ее на руднике, в заезжем доме, ужинали Рудаков, Степанов, Столбов и Пихтачев. Разговор вертелся вокруг выступлений на партийном собрании.

Пихтачев опрокинул рюмку, утер ладонью масляные губы и задиристо сказал Фролу:

— Не ожидал я от тебя, Фрол, такой критики. Это я-то плохо забочусь о народе, то есть дражниках своих? — и по-петушиному выпятил свою хилую грудь.

Фрол усмехнулся воинственному виду Пихтачева и ответил:

— Палатки протекают, на котловое питание народ жалуется. Обижаться, Павел Алексеич, нечего, я это сказал попросту, по-рабочему.

Пихтачев взвился и закричал на Столбова:

— Какой ты, к дьяволу, рабочий?.. Ты стоял сутками в студеной воде? Перелопачивал до холодного пота пустую породу? Холодал под пихтой в дремучей-то тайге, голодал на одной моченой ежевике? Может, и человечины пробовал, паря?..

— Ты, Павел Алексеевич, того… меру знай! — пытался успокоить его Столбов.

Пихтачев продолжал кричать:

— Значит, вру я, да? Думаешь, что если техникум прошел, так больше меня, старика, знаешь? Придется тебя уму-разуму поучить, рассказать одну историю… Сергей Иванович и Виталий Петрович не дадут соврать, они ее тоже слышали на Южном, — уже тише и спокойнее продолжал Пихтачев.

Он достал коробку «Самородка», угостил всех папиросами, закурил. Несколько раз нервно откашлялся и начал свою историю.

— Расскажу я вам про жеребьевку… Приключилась она с одним приискателем… Максимычем, царствие ему небесное!..

Рудаков и Степанов переглянулись и присели рядом с Пихтачевым.

— Так вот, пошел он в тайгу золото искать. Без бурового станка, конечно, а с киркой да лопатой. Бил шурф за шурфом, и все пропадом — пустые. Собрался бедолажка домой, а тут на его шалашик набрели два таких же золотознатца. Божились, что знают богатый ключ, в компанию пригласили. Клялись, что и продукты завезли зимой на нартах и что еще один товарищ ждет их с лошадьми… Закопал Максимыч в заветном месте свой немудреный скарб и пошел с бродяжками. Топором на деревьях зарубки делал, чтобы не потеряться на обратном пути, да только они не понадобились им. Однако они двадцать пять дней до ключа добирались, но золото и вправду нашли… Шальное. Мох дери и золото бери… С зорьки дотемна не вылезали из мокрой ямы. Покемарят часок-другой, перекурят по очереди, всем сразу нельзя… вода топила, деревянной помпой все время выкачивали… И опять за кирки, лопаты… Однажды Максимыча завалило: грунт неустойчивый попался, а крепить некогда, — но все обошлось: одно ребро сломало.

— Ничего себе, называется, все обошлось: ребро сломало! — не удержался Фрол.

— Не перебивай! — недовольно буркнул Пихтачев и, погасив окурок о стоптанный каблук кирзового сапога, продолжал рассказ:

— На дурницу эти разговоры: горнотехнических инспекторов тогда не было, и профсоюз, помнится, нас не защищал, как теперь.

— Когда продуктов осталось только на обратный путь, они затопили шахтенку, закрыли накатником, незаметно подсыпали породой, чтобы весной опять вернуться. Вначале шли днем и ночью, зарубки на деревьях заместо светофоров им были, потом лошадь попала в старый шурф и сломала ногу, прирезали ее. Много ли утащишь на себе мяса, но, сколько смогли, нагрузили на себя. Шли только днем, боялись обезножить вторую лошадь, но спать не могли: каждый своим золотом дорожил, исчезло доверие друг к другу. Так шли они две недели, а зимовья, где были спрятаны продукты, не видали. Зарубки на деревьях исчезли в тумане, они сбились с пути. Потом зарядили дожди, еды не стало, кроме небольшого куска конины, протухшей за дорогу. К нему не прикасались, решили сберечь на худой конец. Шишковать стали, да медведь их обскакал. И вот решили назавтра законтромить коня — ему тоже нечего было жевать. Взбодрились бродяжки, потопали веселей. В сумерки добрели до бурной горной реки. А речка эта недалече от нашей фабрики течет, за смолокуркой брод они искали, право слово, — убежденно добавил Пихтачев. — Срубили, значит, березу, вершиной она легла на другой берег. Максимыч и еще двое, — допустим, Семен и Василий, я запамятовал, как их точно-то звали, — перебрались нормально. А последний, к примеру Санька, забодай его комар, который переплавлял коня через реку, сорвался с бревна и выпустил из руки узду. Коня понесло, ударило о корягу. Он нырнул, заржал, и больше они не видели его. Искали, да толку-то что? Поняли — пришла смерть. Жрать нечего совсем, даже последний кусок тухлятины-конины утонул вместе с лошадью. Пошел снег, деревья куржаком схватило, а одежонка летняя, ветром подбитая, пимов нет, в драных чириках остались. Последние силенки от голода пропали. Известно, богатый не золото ест, а бедный не камень гложет. Стало ясно: всем из тайги не выйти, кого-то нужно кончать. А кого? Кто послабже?..

Пихтачев сделал паузу и обвел взглядом слушателей. Рудаков и Степанов слушали внимательно, они вспоминали подробности этой жуткой истории, услышанной ими на одной свадьбе на Южном прииске. Пихтачев, как им казалось, излагал события не совсем точно… Столбов перестал иронически улыбаться. Вначале он считал, что слушает очередную пихтачевскую байку, теперь ловил каждое слово рассказчика.

— Так вот, первым, значит, начал Василий. «Кто, говорит, лошадь утопил, пусть и ответ держит». Максимыч возразил, предложил по-честному — пытать судьбу. Санька нашарил в кармане кусок закрутки — к чему она без табака — и разорвал на четыре части. На одном клочке углем крест вывел и передал все клочки слабейшему — Семену. Тот, перекрестившись, снял картуз, кинул поспешно в него бумажки, несколько раз нервно встряхнул. Василий, белее снега, снял шапку, тоже перекрестился, выхватил бумажку и подался в сторону. Развернул трубочку и облегченно выдохнул. За ним тянул Санька, он посмотрел бумажку сразу, — она была тоже чистая, без креста. Максимыч свою вытащил не торопясь. Семен наполовину развернул свою, последнюю, и завыл по-звериному.

— Так не могло быть, не могло, они ведь люди! — воскликнул Столбов, размахивая рукой перед Пихтачевым.

— У приискателей все могло быть. Известно, тайга по своим законам жила, медведь был ее прокурор, — со вздохом сказал Степанов.

— И что же было дальше? — непослушными губами выговорил Столбов.

— Дальше они пошли втроем, — глухим голосом продолжал Пихтачев. — Держались вдоль реки, она должна была вывести к людям. Брели по колено в снегу. Обессилели быстро, особенно Василий, значит. Разводили под пихтами костер, ложились ночевать ближе к огню, прямо в снег. И так день за днем, неделя за неделей. Однажды их засыпал буран, Василий упал в снег и не поднялся: «Здесь, под пихтой, и замерзну, смерть легкая по крайности». Долго уговаривали. Максимыч пошел на хитрость. «Отдай, значит, нам свое золото, на том свете оно не нужно. Не бросать же, почитай, пуд его». Василий от этих слов сразу опомнился и потопал дальше. Умереть решался, а отдать при жизни золото не мог, оно сильнее смерти для приискателя было! — подняв руку с вытянутым указательным пальцем, назидательно закончил Пихтачев.