В вестибюле отеля было шумно. Большая группа туристов — судя по говору, американских — оформляла номера, туристы толкались у меняльной кассы, внимательно пересчитывая бумажки, мелочь, спешили к киоску с сувенирами, громко смеялись над брелком для автомобильного ключа в виде ночной посудины… Все курили, окурки бросали прямо на пол. Не стесняясь выражали свое удивление библейской бородой Воронова…

— Янки держатся как у себя дома, — сказал Воронов, вручая Георгиеву тяжелый бронзовый ключ.

Номер оказался небольшим, но уютным. Был обставлен старинной, в позолоте, мебелью. За окном блестели мокрые черепичные крыши с оконцами мансард и чердаков.

Убрать номер еще не успели, в нем все оставалось так, как было при уехавшем постояльце. Пришедший администратор извинился:

— Как на грех, болеют горничные! Но через несколько минут номер будет убран.

Георгиев оглядел комнату и подумал: человек, проведя в комнате хотя бы день, оставляет в нем частицу своего характера.

Усевшись в кресло, он попытался представить себе образ своего предшественника. Он живет, наверное, в Лондоне — на столе лежала оборванная книжечка с одним оставшимся билетом Лондонского метро. Под столом, на ковре, валялось недописанное письмо. Его писали по-английски:

Его счастье, что Жозефина не приехала к нему внезапно, чтобы развеять скуку. В гости к нему приходил не старый коммерсант. Это была блондинка (около тумбочки Георгиев заметил заколку с запутавшимися в ней белыми волосами), которая пользовалась яркой губной помадой — кончик сигареты в блюдце и край коньячной рюмки были красными. Они пили мартель и шампанское. На окошке стояли пустые бутылки и ведерко для льда. Ее, наверное, зовут Сюзанной. На почтовой бумаге это имя выведено несколько раз. В Сюзанне чувствовался опыт, она не напилась, что могла бы сделать начинающая девочка. Рюмка ее была пуста, но от вазы с гвоздиками попахивало коньяком. А вот его предшественнику не следовало злоупотреблять коньяком: видать, утром встал с тяжелой головой — таблетки от головной боли он забыл на ночном столике.

Георгиев включил электробритву и долго водил ею по обветренному лицу. Прочищая бритву, сдул с ножей порошок из седых волос, похожий на пепел, и, невесело усмехнувшись, подумал: «Сгораем постепенно!» Что-то хрустнуло под ногой. Судя по обертке, он раздавил пилюлю от желудочной боли. Его предшественник на каждом шагу напоминал о себе.

Ровно через два часа появился Воронов в элегантном темном костюме. Они спустились в ресторан.

Мрачный, без единого окна, зал. Зеркальные стены отражают тусклые старинные люстры, пустые столики и около них официантов в черных фраках.

— Я только что с вокзала, встречал еще одного своего подопечного, — говорил Воронов, разливая вино по бокалам, — кстати, он ваш земляк, москвич.

— Хлопотная у вас должность, Сергей Владимирович: каждого встреть, устрой, покажи город, помоги в делах. А тут уже сразу двое пожаловали, один за другим, — сказал, улыбаясь, Георгиев.

— Я очень люблю свою работу. Это ниточка, связывающая меня с родиной. Я вырос во Франции, воевал за ее свободу в Сопротивлении, но никогда не переставал мечтать о возвращении в Россию, всегда чувствовал себя русским. Думаю, моя мечта скоро осуществится. Вот я гляжу на вас и думаю: передо мной человек, который еще утром ходил по Москве.

— Я вас очень хорошо понимаю. — Лицо Георгиева стало задумчивым и почти строгим. — Человеку нельзя без родины.

Они помолчали, думая каждый о своем. Потом Георгиев улыбнулся, поднял свой бокал.

— Вот и давайте выпьем за родину. Пусть первый наш тост здесь, в Париже, будет за нее, за нашу с вами родину.

Они выпили стоя. Вино понравилось Георгиеву, он наполнил бокалы вновь.

— Жаль, что профессора Проворнова мне пришлось отвезти сначала к этому Бастиду, — говорил Воронов, смакуя вино, — очень симпатичный старик, но, знаете ли, немножко не от мира сего, как все ученые.

— Профессор Проворнов? Знакомая фамилия. Он медик?

— По-моему, он геолог. Его пригласила «Майнинг корпорэйшн». Это довольно солидная фирма по производству и продаже горного оборудования, со смешанным капиталом. Сегодня я познакомился с месье Бастидом, президентом ее французского отделения. Мне он показался занятнейшим субъектом.

— Чем же он вас так заинтересовал? — спросил Георгиев, протягивая собеседнику пачку советских сигарет. — Прошу.

— О, спасибо, это превосходные сигареты. — Воронов с удовольствием затянулся. — Видите ли, Василий Павлович, торговля — это прекрасно, это мир, деньги, хорошая жизнь для народа. Но чем больше дельцов едет в Россию, чем шире она открывает двери, тем чаще среди людей, устремляющихся туда, можно встретить довольно пеструю публику, кого угодно — от реакционных философов и литераторов до матерых разведчиков.

— Ну, а этот месье… Бастид? Кто же он, по-вашему, философ или делец? — Георгиев улыбнулся. — Сдается, вы к нему испытываете нелюбовь, не так ли?

— Да, не скрою, он мне не понравился. Я не люблю людей, которые не смотрят в глаза и слишком много говорят. Да и помощники у него эдакие молчаливые, широкоплечие парни, напоминающие скорее персонажей гангстерских фильмов, чем горных инженеров. Одним словом, мне как-то стало тревожно за Проворнова. Он так по-интеллигентски благодушен. Вот вы увидите его и поймете, что я имею в виду. Для собственного удобства и поселил его в этом же отеле.

Когда они вышли на площадь Республики, над ними синело небо. «Волга» помчалась по Большим бульварам. Воронов перечислял их названия, давно знакомые Георгиеву по книгам французских классиков: бульвар Сен-Мартэн, бульвар Севастополь, бульвар Сен-Дени, улица Ришелье, Итальянский бульвар. На оживленной площади Воронов остановил «Волгу».

— Вот она, знаменитая Гранд-Опера. Правда, чем-то схожа с Мариинкой? Впрочем, я никогда в Мариинке не бывал, возможно, и путаю, — с грустной ноткой в голосе признался Воронов.

— Прошу снизить темп осмотра! Все мелькает, как в калейдоскопе, — взмолился Георгиев.

— Темп туристский, иначе и бегло ничего не увидите. А Парижа вы все равно знать не будете. Не знаю его и я, хотя живу здесь всю жизнь, — ответил Воронов, плавно трогая машину с места.

Узенькая улочка Гренель, старый особняк с маленьким внутренним двориком.

— Я подожду вас здесь, — сказал Воронов.

Георгиев кивнул и зашагал к главному входу советского посольства. Вернулся он через полчаса, озабоченный, и молча сел в машину.

Они влились в разномастный поток автомобилей, который впереди растекался на несколько рукавов. Вскоре показалась величественная площадь Согласия.

Воронов остановил машину у фонтана.

— Осмотр Венеции принято начинать с моста Риальто, на Рим смотрят обязательно с холма Пинчо. Знакомство с Москвой начинается с Красной площади, с Парижем — непременно с площади Конкорд. Она прекрасна, не правда ли, Василий Павлович?..

Георгиев пощелкал фотоаппаратом, и они поехали дальше. Остановились у красного светофора, Воронов обернулся к Георгиеву.

— Сегодня от вас я поехал в фирму и там случайно услышал, что Смит, видимо, готовит какую-то, мягко выражаясь, проделку с профессором Проворновым, — озабоченно предположил Воронов.

Георгиев в ответ пожал плечами.

Быстро смеркалось. Потянуло влагой, по реке Сене медленно плыл освещенный пароходик чуть побольше московского речного трамвая. Слышалась музыка, смеялись люди: туристы «работали» и вечером.

— Я угощу вас старым бургундским, которое можно достать только в одном кабачке — «У Пирата», — резко поворачивая руль, предложил Воронов.