Ему возразил Шахов:

— Вы упрощаете весьма сложный вопрос. Попытаюсь показать на примере. В Казахстане есть известный вам крупнейший медный рудник. Он снабжает рудой медеплавильные заводы Урала и Казахстана. По плану половину руды он должен грузить для Урала и половину — заводам своей республики. Случилось так, что на руднике отстали горноподготовительные работы, сузился фронт очистных работ и добыча руды захромала. Министерство, учитывая потребность страны в медном листе, обязало рудник грузить руду в первую очередь для Урала: именно там вырабатывается особо важный сортамент. А республика обязала руководство рудника раньше всего отправлять руду на свой завод: ведь они непосредственно отвечали за него, Урал интересовал их меньше. Министр приказывал, грозил директору рудника, — а что тот мог сделать: железная дорога давала вагоны только для отгрузки руды на местный завод… Я так полагаю, что это делалось не без участия республиканских органов: своя рубашка ближе к телу… И все это еще при наличии союзного министерства, хозяина этого рудника! А что будет, когда вся хозяйственная власть перейдет на места?..

Сашин остановил взгляд на Северцеве. Но тот не был готов к такому спору. Немного помедлив, Сашин сказал:

— Разговор у нас был, как выражаются заправские ораторы, в порядке постановки вопроса. — Он улыбнулся. — Как я и думал, он воспринят по-разному: местные работники — за, министерские — против. — И снова вернулся к серьезному тону: — Удивительного тут ничего нет. Любое большое дело, в том числе и руководство промышленностью, вернее, его реорганизация имеет много и положительных, и отрицательных сторон, — о них следует еще подумать нам всем вместе.

Тут не только ломка организационных форм, это и ломка личных судеб многих людей, что попадут под реорганизацию: извольте отказаться от московской благоустроенной квартиры, от столичных театров и магазинов и свыкаться, к тому же не в юном возрасте, с сибирской или дальневосточной суровой жизнью.

Теперь о Северцеве: где собираетесь его использовать?

Вопрос был обращен к Шахову.

— На Сосновку он, по понятным причинам, ехать не хочет, — сообщил Николай Федорович. — Очевидно, предложим ему Дальний Восток.

— Дело ваше, но понятные вам причины непонятны мне. Почему ему не вернуться на Сосновку? — И Сашин прямо взглянул на Северцева.

— Там меня вымарали всего.

— Кто: мы или кокосовская комиссия? Мне кажется, это не малозначащая деталь, — заметил Яблоков. И, адресуясь ко всем, продолжал: — Обком настаивает на возвращении Северцева. Мы его с партийного учета не снимали и не снимем. Ошибку допустил наш новый заведующий промышленным отделом обкома, согласился тогда с Бурдюковым по незнанию.

Шахов покосился на него, одобрительно и в то же время удивленно покачал головой.

Сашин добродушно усмехнулся:

— Ну вот мы и договорились. Правда, Северцеву жена сегодня крепко намылит голову, но разве из-за этого следует переводить его с Сосновки, когда он уверен, что там можно в два-три раза увеличить добычу металла?

Яблокова он оставил у себя, с остальными распрощался.

— Пройдемся пешком? — предложил Николай Федорович Северцеву, когда они вышли на улицу.

— С удовольствием. Мне торопиться некуда. Николай Федорович, признаться по чести, не понимаю я Сашина: хоронит министерства?

Шахов ответил не сразу.

— Сашин правильно сказал — предстоит ломка личных судеб наших заслуженных командиров промышленности. А выиграет ли от этого народное хозяйство?

Разговаривали они всю дорогу, но и в этот раз Северцев не набрался духу рассказать Николаю Федоровичу о своих семейных делах.

Северцев извелся от тяжелых, неприятных дум. Как объяснить Анне и надо ли ей объяснять, что не смогла она вытеснить из его сердца Валерию, которую он продолжал любить всегда, даже тогда, когда эта любовь граничила с ненавистью? Как объяснить и надо ли объяснять близким ему людям, что Валерия заняла только давно принадлежавшее ей место? Как объяснить разрыв с Анной Виктору? Как уменьшить его боль?.. А как отнесутся ко всему этому товарищи по работе? Многим трудно будет понять его появление на Сосновке вместе с Валерией… Зря все-таки не отбился он от прежней работы. На новом месте было бы по-другому…

Усилил его сомнения телефонный разговор с Гагрой: он понял, что Валерия недовольна предстоящим возвращением на старое место, она поехала бы к черту на кулички, лишь бы не туда, где ей столько пришлось пережить тяжелого…

В доме Северцевых стояла непривычная и недобрая, полная тревожного ожидания тишина. Анна с утра убегала в магазины, чтобы принести к обеду что-нибудь из того, что особенно любил Михаил, потом готовила, но Михаил не являлся к обеду, и она, сама не притронувшись к еде, подолгу плакала. Почти не бывал дома Виктор: он хорошо закончил школу и усиленно занимался, собираясь поступать в институт, помогал готовиться к экзаменам и соседке Тоне. Он тоже уходил с утра, а возвращался вечером, усталый и голодный. Только он и радовал Анну, съедая все, что ему было оставлено, и оживленно рассказывая о событиях протекшего дня.

Михаил Васильевич приходил поздно, молча выпивал стакан чаю и ложился спать.

После приезда его с юга Анна поняла, что случилось непоправимое. Она ждала развязки, которая могла наступить в любой час. Но шли дни, и его молчание вселяло в душу Анны слабую надежду — может, все-таки он опомнится, может, все-таки не решится?..

В один из вечеров Михаил Васильевич пришел необычно рано. Принес торт, коробку конфет и бутылку вина. Анна не могла понять, что случилось. Чай пили все вместе. Этого давно не бывало у них в доме.

За чаем Михаил Васильевич рассказал: сегодня отменен злополучный приказ. Теперь он полностью реабилитирован и может спокойно возвращаться на Сосновку.

— Когда уезжаешь? — спросила Анна.

— На днях, — ответил он.

— У тебя же еще отпуск не кончился, папа, — заметил Виктор.

— Дела, сынок! Нужно ехать.

— Папа, у нас среди ребят сейчас много разговоров про Сталина. Как же так, верили ему больше бога, а что оказалось?

— Бога? Владимир Ильич Ленин, сынок, всю жизнь довольствовался положением человека на земле и не помышлял о своем обожествлении.

— Получается прямо по сказке Андерсена. Трудно нам, молодежи, такое прозрение.

— Ты поднял очень сложный вопрос, в двух словах мне о нем не рассказать, а тебе не понять. Знай лишь одно: ликвидируя последствия культа личности, партия следует ленинским заветам, ленинским принципам. На вот, почитай завещание Ленина. Потолкуем еще.

Виктор утвердительно кивнул головой. Он включил телевизор и, когда на голубом экране забегали футболисты, попросил отца:

— Папа! Завтра открываются Лужники. Играют «Динамо» со «Спартаком»… Может, достанешь билеты?

— Постараюсь. Жди днем моего звонка. — Михаил Васильевич взъерошил и без того вихрастые волосы сына и поднялся.

С уже знакомой щемящей болью встретил он горький взгляд Анны, когда она спросила:

— Что собрать тебе в дорогу?

— Ничего особенного не надо, — сказал он. — Спасибо. А завтра разбуди меня пораньше.

Он ушел в спальню.

Анна решила посмотреть, не нужно ли привести в порядок кое-что из его вещей. Пошла в прихожую, сняла плащ, взяла щетку. Когда выворачивала карманы, чтобы вытряхнуть, как всегда, табак, на пол упала телеграмма. Анна не смогла не прочитать ее. Телеграмма была адресована на главный почтамт до востребования и сообщала о том, что Валерия выезжает в Москву. Были указаны поезд и помер вагона.

Анна положила телеграмму обратно, пришила покрепче болтавшуюся пуговицу. Больше ничего делать сейчас не могла. Легла она в столовой, на диване.

Почти всю ночь думала, думала… А устав думать, просто лежала с открытыми глазами. Заснула под утро. Когда встала и прошла в спальню, Михаила Васильевича уже не было.

Весь день она стирала и гладила его белье, штопала носки. Виктор томился в ожидании отцовского звонка. Бесцельно слоняясь по квартире, он зашел на кухню — и, взглянув на мать, вскрикнул: