— Нашу баню приисковую?

— Конечно!.. Помнишь, как я приехал с дражного полигона? Мокрый, зуб на зуб не попадал… но счастливый! Да, да, счастливый! И эта прокопченная банька доставила тогда столько радости… А вот теперь я каждый день млею в роскошной ванне… Э, да что там говорить! Счастье-то, оно, Аня, видно, разное бывает!

— Мне, мещанке, этого не понять, — Аня все еще помнила обиду…

— Не узнаю я тебя, жена, не узнаю, — вздохнул Михаил Васильевич. — Да и себя вроде как перестаю узнавать. Последнее время что-то стал не совсем в ладах с партийной совестью.

— Глупенький ты у меня, — сонным голосом проговорила Аня. Она ласково чмокнула его в висок. — Седым становишься, а чтобы позаботиться о себе — тут ты как ребенок, совсем не можешь…

— Поедем, Аня! Не тебе пугаться тайги, — погладив ее густые вихрастые волосы, сказал Михаил Васильевич.

— Переоцениваешь ты меня, Миша. Я была герой поневоле. Верно, таежничала долго, но ведь все время мечтала выбраться оттуда… Я так хотела, чтобы у нас с тобой была своя — понимаешь, своя! — квартира, а не должностная, из которой тебя попросят, как сменится должность… И вот свалилась такая удача! Москва… которая мне и во сне не снилась… Я не меньше тебя, Миша, думала о наших делах. И вот мой тебе совет: принимай предложение Гребнева и поскорее перестань заниматься самобичеванием… И давай сейчас спать… Я совсем без сил… — Голос ее звучал все глуше, слова становились невнятными.

Вот и опять Аня не хочет понять его… Или не может?.. Неужели не может?.. Переменилась она? Как быстро она забыла рюкзак и теперь не может жить без зеркального шифоньера. Или ему что-то мешает разглядеть в ней прежнюю Аню?.. Или, наоборот, и прежде она была такой, какой кажется ему сейчас, а он старался увидеть в ней то, чего в ней не было?.. Нет! Он знал ее, видел. Видел, как никто другой никогда бы не смог увидеть! Такой она и осталась. Должна остаться! И зависит это во многом от него!..

Осторожно приподнялся Михаил Васильевич на локте, пригнул абажур ночника, зажег свет. Аня крепко спала. Спокойная улыбка не сходила с ее по-детски припухлых губ, смоляные волосы резко выделялись на подушке, из-под одеяла выглядывало смуглое плечо. Михаил Васильевич легонько натянул повыше мягкое и теплое верблюжье одеяло в снежно-белом пододеяльнике, чтобы Аня не простыла ночью. Взял книгу, стал читать. Читал, а думалось о своем: неужели эти пододеяльнички с кружевами, шелковые абажурчики могут, как ржавчина, разъесть его семью?.. Семью или любовь?..

Читал он долго, до ряби в глазах, пока ночь не пришла к исходу. Стекло балконной двери сначала посинело, потом стало медленно розоветь. Аня спала все в той же позе, чему-то безмятежно улыбалась.

После бессонной ночи Северцев чувствовал себя разбитым. Болела голова, ныло сердце. Видно, и вправду теперь надо себя беречь и беречь… Нужно, не откладывая надолго, идти в отпуск: третий год не отдыхал, а всех дел все равно не переделаешь. Работники везде нужны только здоровые, больными интересуются лишь больницы…

Северцев постарался припомнить, от кого он слышал эти слова, и вспомнил: от Птицына. Ему стало еще больше не по себе.

Приехав в главк, он сразу позвонил Шахову домой. Хотел посоветоваться, стоит ли переходить к Гребневу. Но врачи свидания с Шаховым не разрешили. Зато Северцев узнал, что в Москву вернулся министр, и очень обрадовался этой новости. Наконец-то прояснится положение.

Когда Михаил Васильевич просматривал утреннюю почту, раздался телефонный звонок из Центрального Комитета партии: товарища Северцева просили зайти к двенадцати часам. Звонок обескуражил его. Вызывают неспроста, без серьезной надобности туда не позовут… Может быть, нужна информация о его последней командировке?.. Но что-то подсказывало: речь, видимо, пойдет о новой работе.

Михаил Васильевич соединился по телефону с Гребневым.

— Разговор будет о твоей работе. Настаивай на моем варианте. В конце концов согласятся, терять тебе нечего, партийный билет на стол не потребуют: сейчас другие времена, — убеждал Гребнев.

Инструктор Надеждина оказалась простым и общительным человеком, и через несколько минут Северцев совершенно забыл о чувстве, заставлявшем его держаться в начале беседы с официальной натянутостью. Беседовали, как старые знакомые. Надеждина, инженер-металлург по специальности, подробно интересовалась делами Сосновского комбината и в заключение спросила Северцева, все ли просьбы комбината ему удалось выполнить. Михаил Васильевич сказал, что выполнил все просьбы, за исключением тех, что были связаны с вопросами энергетики (эти проблемы все еще не решены в правительстве) и строительства дороги (министерство опять не дало на это денег).

Надеждина вынула из какой-то папки бумагу и передала Северцеву: это было постановление Совета Министров, обязывающее химиков отпускать Сосновскому комбинату электроэнергию в нужном комбинату количестве.

— Ну, теперь почти все обещания, которые я надавал сосновцам, выполнены, — обрадованно воскликнул Северцев. — Ругать меня им не за что!

Надеждина улыбнулась:

— Ругают. В ЦК пришло от них письмо: сосновцы обвиняют главк и министерство в недопустимой затяжке разрешения насущнейших вопросов. И они, знаете ли, правы. Ясное дело: проблема снабжения комбината электрической энергией решалась более четырех месяцев!

Михаил Васильевич пожаловался на бесправие министерства, главков, на то, как трудно преодолевать всяческие барьеры, нагороженные ведомствами. История с электроснабжением того же Сосновского комбината всего-навсего один из примеров. Их множество.

— Нужно что-то сделать, искать другие формы управления предприятиями… А какие — и сам не знаю! — признался Северцев.

— Вопрос сложный. Думаем над ним… — ответила Надеждина. И поднялась из-за стола. — А сейчас пройдем к заведующему отделом товарищу Сашину. Он хотел вас видеть.

В маленькой приемной заведующего отделом Надеждина, попросив Михаила Васильевича подождать, оставила его одного и исчезла за дверью кабинета. Через минуту она вышла.

— Товарищ Сашин вас ждет.

Они дружески попрощались. Михаил Васильевич вошел в кабинет. Сидевший за столом коренастый подвижной брюнет поднялся и, протянув руку, представился:

— Сашин, Петр Александрович. Садитесь, Михаил Васильевич, — пригласил он.

Сашин предложил папиросу. Закурили. Прощупывая собеседника внимательным, изучающим взглядом, Сашин задавал общие вопросы: где, кем, когда работал Северцев? Дальше — больше, нашлись общие знакомые, люди, с которыми в свое время то ли работал, то ли учился Сашин… И вскоре Северцев знал о Сашине не меньше, чем Сашин о Северцеве. Выяснилось, что он тоже горный инженер и до перехода на партийную работу много лет провел на угольных шахтах Донбасса, на горных предприятиях Сибири, Дальнего Востока, Севере.

Вертя в руках спичечный коробок, Сатин поинтересовался: как прошло слияние главков, какие были трудности?

Услышав, что Северцев одобряет подобное сокращение штатов, он, улыбаясь глазами, заметил:

— Сокращаем штаты, чтобы людей перевести на производство, правда? — И спросил: — А где вы думаете работать?

Михаил Васильевич рассмеялся:

— Вопрос не в бровь, а в глаз… Производственный стаж у меня более двадцати лет, а кабинетный — около года. Нужно бы еще постажироваться.

— Из Москвы не хочется уезжать?

Михаил Васильевич утвердительно кивнул головой.

— Понятно. Но в Москве живет всего пять миллионов, а в стране нашей их — двести. И живут!.. — уже серьезно возразил Сашин.

— И я, Петр Александрович, тоже жил, — не зная, что ответить, буркнул Северцев.

Сашин вышел из-за стола и, заложив руки за спину, стал расхаживать по кабинету.

— Нам известно, что министерство собирается направить вас директором на Сосновский комбинат вместо Яблокова. Его вернули на партийную работу, он будет в обкоме ведать промышленностью. Мне звонили из обкома: они очень поддерживают вашу кандидатуру, потому что знают по прежней работе в их области. Прежде работали там?