Валерия вышла с блестевшими от слез глазами и, кивнув на этажерку, где стояла фотография мужчины, показавшегося Михаилу Васильевичу знакомым, с какой-то вдруг решимостью заговорила снова:

— Павел старше меня на пятнадцать лет. Месяцами он жил у нас в доме. Его отец был другом моего отца и давно погиб. Павел начал ухаживать за мной сразу, как я окончила школу. Он очень любил меня. И тогда же заговорил о браке. Но я, конечно, не хотела об этом и думать. Любить я его могла только как старшего брата. В мои студенческие годы дружба наша стала крепче. Он много помогал мне в учебе, а когда умер папа, сделался моим наставником и в жизни. Мой отец был профессором геологии и утонул, когда был в экспедиции… Но вот перешла я на пятый курс, и наша дружба с Павлом оборвалась… Я расскажу тебе сейчас то, что скрывала даже от матери… В общем… я влюбилась в одного красавца актера. Не буду называть его фамилию, он сейчас довольно известный театральный деятель. Роль влюбленного сыграл этот актер прекрасно. И вскоре бросил меня. Я не хотела иметь от него ребенка… Словом, врачи неделю сражались за меня со смертью. А когда я пришла в сознание, первым, кого я увидела, был Павел. Через некоторое время он получил назначение на Орлиный, главным инженером. Уезжая, он сказал, что будет ждать меня. Я долго думала о пережитом, о нем, тысячу раз задавала себе вопрос, люблю ли его… Защитив диплом, я приехала на Орлиный. Я не хотела сразу стать женой Павла, мне все хотелось что-то выяснить, проверить. Поселилась в общежитии. Причинила ему этим много боли. Ты, конечно, помнишь, как именно мы познакомились с тобой, как ты начал за мной ухаживать… Мы часто с тобой встречались, и это не было тайной для Павла. Я колебалась. Скажу честно, ты далеко не был мне безразличен. А твое объяснение совсем напугало меня. Нужно было на что-то решиться. Павел стал настойчиво добиваться ответа. И я решилась. Прости, но тогда я не смогла тебе сказать об истории с актером. В двадцать — двадцать пять лет такое вряд ли прощают. Ты бы не понял меня. А он никогда не вспоминал о моем прошлом. Ни единым словом, ни единым намеком.

— Ты не верила в мою любовь, — не то с горечью, не то с обидой уточнил Северцев.

Валерия как будто не слышала его слов.

— Потом Павла арестовали, — тихо продолжала она. — С тех пор я ничего не знаю о нем. Но верю: он не виновен…

Что способен был сказать ей Северцев? Множество горьких слов, язвительных обличений копилось долгие годы и было приготовлено на случай. Они застряли у него в горле…

Не успел Северцев впервые войти в свой новый кабинет и снять пальто, как его вызвала к телефону Москва. Далекий, часто пропадавший в трубке голос Птицына бубнил о месячной сводке и упрекал за неаккуратность, в результате которой задерживается первомайская сводка по всему главку. В конце разговора Птицын поздравил Михаила Васильевича с наступающим праздником, посоветовал покрепче жать на программу, не задерживать сводки. Голос его умолк едва ли не на полуслове. Телефонистка объявила, что разговор с Москвой окончен. Михаил Васильевич с досадой поглядел на онемевшую трубку, положил ее на рычаг.

В раздумье он прошелся от стола до двери и обратно. Кабинет был большой, светлый, окна выходили на реку. Стояли здесь два стола, шкаф, десятка два стульев. На стене висел план рудника. Над ним — портрет Ленина. В застекленном шкафу хранилась разноцветная коллекция минералов, добытых, судя по табличкам, в этих местах.

Вошел Шишкин. Тяжело дыша, он еще с порога начал оправдываться:

— Ночью опять вызывали в шахту, утром немного прикорнул, а вы в это время обошли горные работы…

— Я не разрешил вас будить, — здороваясь, ответил Северцев. — В шахте я сам не новичок, прошлой осенью с вами всю ее облазили… Горный цех хорош, а руды даем мало, фабрику не загружаем.

Шишкин выглядел все таким же невыспавшимся, пиджак у него был измят, воротничок грязноватой рубашки обтрепан, галстук закрутился жгутом.

— Месячный план все же кое-как дотянули. Сейчас будет сводка, — попытался возразить он.

— Я говорю о проектной мощности комбината. План можно выторговать любой. Но об этом поговорим позже. Я в строю и разрешаю вам, Тимофей Петрович, осуществить заветную мечту — отоспаться, отдохнуть. Видик у вас, прямо скажем, не свежий, в шутку сказать — будто неделю за сундуком валялись, — улыбаясь, сказал Северцев.

Переминаясь с ноги на ногу, Шишкин постоял немного, склонившись над столом, делая вид, что заинтересован лежащими на столе бумагами. Потом, устало улыбаясь, медленно побрел к двери.

Северцев позвонил начальнику телефонной станции и приказал отключить на три дня домашний телефон главного инженера, а всех, кто ему будет звонить, соединять с директором.

Теперь телефонные трели в его кабинете не прекращались. Звонили буквально каждую минуту — и чаще всего из горного цеха.

— Северцев слушает… Главный инженер ушел в отпуск. Что у вас к нему?

— Извиняюсь, товарищ директор. Хотел просить разрешения перетащить буровую каретку в соседний забой.

— Такие вопросы должен решать не главный инженер комбината, а начальник участка. Понятно?

Проситель, видимо, в недоумении помолчал. Потом нехотя ответил, что у них так заведено…

— Вы инженер? — поинтересовался Северцев.

— Практик. Инженеры у нас в шахте почти не водятся. Они все в рудоуправлении засели.

Теперь настала очередь Северцева ошеломленно умолкнуть. Так и не сказав больше ни слова, он положил трубку.

Значит, и на рудниках наиболее грамотные кадры застряли в конторе?.. А передовая техника доверена малограмотным людям… Он немедленно созвонился с отделом кадров и попросил принести ему личные дела всех горных мастеров, начальников участков, сменных инженеров. Неужели прав этот начальник участка?

Из отдела технического снабжения спрашивали, куда отдать транспортерную лепту: второму или восьмому участку?

— А кому она нужнее? — в свою очередь задал вопрос Северцев.

— Мы не знаем. Это дело главного инженера.

— С такими вопросами впредь обращайтесь к заведующему горным цехом.

Диспетчер просил согласия на то, чтобы перегнать двадцать порожних вагонеток с пятого на шестой участок.

— Сами решайте подобные вопросы! — рассердился Северцев.

Звонили с обогатительной фабрики: просили прислать реагенты. И тоже очень были удивлены, когда получили разъяснение, что с такими просьбами нужно обращаться в техснаб…

Опять зазвонил телефон, и трубка затрещала, как пулемет:

— Привет Тимофей Петрович, говорит Орехов, рапортую, в седьмом передовом опять отказал насос, авария, затопляет, прошу быстрее к нам, участковый механик скоро его пустить не обещает, а я ни черта в этих делах не кумекаю, выручай…

— У телефона Северцев. Удивлен вашим рапортом, товарищ Орехов. Вы ведь заведующий горным цехом?

Ответом было молчание.

— Потрудитесь связаться с главным механиком рудника и доложите мне о ликвидации аварии. Вы меня поняли, товарищ Орехов?

Сначала в трубке что-то зашуршало, потом тот же голос ответил:

— Понял, товарищ директор. — И трубка замолкла.

Михаил Васильевич взял со стола телеграммы. Одна была из Москвы, другая — из Новосибирска. Жена и сын поздравляли с праздником, крепко обнимали, целовали. Заставила задуматься новосибирская телеграмма: Барон тоже поздравлял с праздником, надеялся на скорую встречу и ждал на центральный почтамт до востребования предложения работы…

Северцев понимал, что без нового начтехснаба взамен умершего не обойтись. А откуда взять? Он решился и ответил Барону: «Приезжайте!»

Многочасовое хождение по шахте утомило Михаила Васильевича. От слабости кружилась голова, поташнивало. Он явно переоценил свои силы.

Он рассчитывал после осмотра шахты собрать совещание, но теперь передумал: не хотелось сегодня отнимать у людей часы отдыха, портить им предпраздничное настроение. Северцев забрал с собой папку с бумагами и ушел в гостиницу.