— Вы с Бароном подрывали принцип социалистического планирования, вносили анархию в производство и распределение продукции, — назидательно разъяснил Бурдюков.

— Любой принцип можно довести до абсурда, до полной его противоположности. Возить с Украины, из Закарпатья деревянные дома в Сибирь — в этом принцип социалистического планирования? Да это скорее издевательство над принципом! — возразил Северцев.

— Ты не хочешь понять одного, — затарахтел Птицын: — наше министерство и Госплан запланировали Закарпатскому заводу отгрузку этих домов в Сибирь — это раз. Министерство путей сообщения запланировало вагоны с Украины в Сибирь — это два. Мы навели справки. Оказалось: полученные вами на месте дома предназначались для отправки в Крым, а они остались у вас — это три. Знаю, ты скажешь, что из Закарпатья до Крыма в десять раз ближе, чем от вас. Но ты смотришь на эти вещи со своей крохотной колокольни, а мы — с общегосударственной позиции. Нам-то, пожалуй, виднее? И здесь ты допустил самоуправство. Вот так и трещат наши планы, — глубокомысленно объявил он.

Бурдюков одобрительно качнул тяжелой головой.

— Логика просто железная, точнее — железобетонная, — сказал Северцев.

— Что у вас еще? — поднимаясь, спросил Бурдюков.

— Я прошу пересмотреть ваш приказ по Сосновке и особенно срочно отменить пункт, касающийся главного геолога Малининой: по отношению к ней допущена вопиющая несправедливость. Она заканчивает очень большую работу по доразведке Сосновского месторождения, а этим приказом отстранена от работы. Заменить ее сейчас некем, да и нет необходимости, она прекрасный геолог.

Бурдюков уперся кулаками в стол.

— Вы знаете, кто у нее муж?

— Не знаю. Думаю, что и вы не знаете.

— Прекрасно знаю. А вам замечу: страдаете ротозейством, преступным либерализмом. Удивляюсь, как вам доверяли большую работу…

В этот момент позвонил белого цвета телефон. Бурдюков, не договорив, рывком снял трубку и поспешно ответил: «Бурдюков слушает». Он долго молчал, изредка прерывая молчание возгласами: «Что творится!..» или «Ничего не понимаю!..» — и под конец разговора сказал:

— Вчера решали на президиуме Совета Министров, но еще ничего не знаю. Если узнаешь раньше меня, позвони! А кто этот авторитетный товарищ? Скажи мне номер его вертушки. У него нет вертушки? Так какой же к черту он авторитет? Пока. — Он положил трубку и несколько мгновений сидел, что-то обдумывая.

Было видно: он очень расстроен разговором.

— Будем заканчивать… Да Малинина и ведет себя вызывающе. Грубо оскорбила нашего представителя. И вообще много себе позволяет, говорят, потаскушка какая-то, — пожав плечами, добавил Бурдюков и с усмешкой глянул исподлобья на Северцева.

— Не будьте базарной сплетницей. Не повторяйте мерзостей. — Северцев еле сдержался в борьбе с почти неодолимым желанием «грубо оскорбить» этого человека действием.

— Не знаю: может, и наговаривают, — снизил тон Бурдюков. — Но дыма без огня не бывает. Приказ остается в силе. Всего хорошего, — берясь за телефонную трубку, закончил он.

— Последний вопрос: о моей дальнейшей работе. Я могу сам подыскивать ее?

— Можете, только вряд ли придется. Будем привлекать вас к суду. В другое время, несколькими годами раньше, за подобные разговорчики с вами рассчитались бы иначе… — Не закончив фразы, Бурдюков вытащил из кармана платок и громко чихнул.

— Грустите, что теперь не те времена? Я понимаю, таким, как вы, сейчас тяжело приходится, — оборвал разговор Северцев.

Захлопывая за собой дверь, он услышал перебиваемую захлебывающимся кашлем отборную брань.

Несколько дней Северцев не выходил из дому. Он попросту не знал, что же ему теперь предпринять. Мучили мысли о Валерии: ей нанесут такую травму, которую потом не залечить! И он совершенно бессилен помочь ей. А кто же, как не он, должен сделать это в первую очередь!.. Прикидывал он и свое положение. Бурдюков не замедлит передать «дело» в суд, начнется следствие, во время которого нельзя и думать об устройстве на работу. Как жаль, что не может вмешаться Шахов! А поддержка обкома даже повредила. К сожалению, его, Северцева, судьбу решают Птицыны и Бурдюковы… Остается один путь: писать в ЦК.

И он написал подробное письмо, прося защиты и веря, что получит ее.

Снова потянулись дни ожидания. Давно бы надо отдохнуть, подлечиться, — а тут, как назло, эта трепка нервов… Дома обстановка стала тоже невозможной. Михаил Васильевич раздражался по малейшему поводу, без причины резко оборвал сына.

В конце концов сегодня он поскандалил с Анной из-за ее замечания, что ей, дескать, нужно найти работу: с деньгами становится туго, а он пока безработный… И в знак протеста ушел на улицу.

Долго бродил по сокольническим просекам, с горечью думая о своем несуразном положении «безработного». Но бред ли все это? Конечно, бред! А в то же время куда пойдешь таким оплеванным?..

Затуманенный невеселыми думами, слепой и глухой ко всему окружающему, он чуть не сбил с ног какого-то дворника, натолкнувшись на него посреди тротуара.

Тот бросил ему под ноги горсть мерзлого желтого песка и беззлобно сказал:

— Ишь надрался, людей топчешь!

Продрогнув на пронизывающем февральском ветру, Северцев зашел в закусочную, попросил стопку водки. Выпил, согрелся и немного успокоился. Выпил еще. И как-то незаметно исчезли тревоги и докуки всех этих дней. Вспомнилась Валерия такой, какой он видел ее при расставании, вспомнились слова ее: «…Значит, не судьба!» Выйдя из закусочной, он пошел на почту и отправил Валерии телеграмму:

Домой он явился поздно. Чтобы не заметили его состояния, сразу лег спать.

Утром чувствовал себя плохо. Трещала голова. Ругал себя за телеграмму: не нашел ничего лучшего! И как будет читать Валерия это дурацкое, специфически телеграфное «тоскую»?.. Особенно пошло выглядит оно в «зпт»… Стыдно было перед Анной с Виктором.

За завтраком он попросил извинения у жены и даже у сына. С этого момента мир в доме, казалось, восстановился. Но на душе было по-прежнему муторно.

Когда вставали из-за стола, зазвонил телефон.

— Папа, тебя, — позвал Витя.

Это удивило Северцева: давно ему никто не звонил. Но еще больше удивился он, когда услышал в трубке знакомый, немного окающий голос Шахова.

— Поздравляю, Николай Федорович, с выздоровлением! Где вы теперь?..

— С нынешнего дня приступил к прежней работе. Очень хочу повидать тебя. Но завтра открывается Двадцатый съезд партии. Буду там. Может, как-нибудь в перерыве улучу время и позвоню. На этих днях непременно встретимся… Ну, как дела?

— Выбросили меня с рудника… Как пустую породу, — с горькой шуткой добавил Северцев.

— Знаю. Советую не вешать носа. Чем помочь тебе первым делом?

— Очень прошу: немедленно восстановите на работе Малинину.

— Хорошо. Сейчас же дам телеграмму. Будь здоров! Привет жене!

Этот звонок встряхнул и взбудоражил Северцева. Сразу слетела с него апатия, и ожидание дальнейших событий стало не столько томительным, сколько нетерпеливым. У него еще много сил для борьбы — пусть долгой, упорной, он все выдержит, и не может так случиться, чтобы он не добился правды! Как мог он подумать, что будет воевать в одиночку? С ним будут люди, замечательные люди. Они всегда рядом. На Сосновке Обушков заставил его особенно остро почувствовать это, теперь — Шахов…

Быстро пролетели съездовские дни. Северцев жадно читал по утрам приходившие с опозданием, непривычно толстые газеты. Слушал по радио отчеты о заседаниях, выступления делегатов.

Многие годы он был участником создания тяжелой промышленности в Сибири и уже привык к широким масштабам этого строительства, но решения съезда о генеральном наступлении на поистине несметные богатства востока своим гигантским размахом просто поразили Северцева. И каким торжеством наполнялось его сердце, когда он думал, что, значит, не зря же шел бой за большую Сосновку, за открытые работы на руднике, за то, чтобы утроилась добыча чудесных металлов, так необходимых стране, ее будущему, ее близкому завтра!.. Да уже сейчас нужны они, нужда в них неотложна…