Михаил Васильевич заговорил снова:

— Очень люблю Валерию и боюсь ее потерять… Порой мне кажется, что не настоящее все это, ненадолго наше счастье… вот-вот рухнет. Ведь все хорошее недолговечно! Еще мучает сын: он отказался в Москве даже встретиться со мною, не захотел поговорить с отцом. Гордый, не желает простить мне…

Михаил Васильевич поднялся, на траве шевелилась его длинная тень.

— Валерия, где ты запропастилась?.. — крикнул он и зашагал к лодке.

Малинина быстро встала и пошла к нему навстречу.

Валерия всю ночь собиралась в дорогу, чтобы утром улететь на том же самолете, который доставил Яблокова. Укладывала вещи молча. На вопросы Михаила Васильевича отвечала рассеянно. Слышала она все время только те слова, сказанные у костра: «Не настоящее все это, ненадолго наше счастье… вот-вот рухнет»… Неужели это верно? Неужели он прав в своих опасениях?..

Прощаясь у самолета, она, не глядя в глаза Михаилу Васильевичу, вся прижалась к нему на мгновение и торопливо поднялась по лесенке. Загудел мотор, стремительно завертелся пропеллер, погнал волны по зеленой траве. Самолет сдвинулся с места и побежал вперед. Михаил Васильевич успел увидеть в круглом окне, как Валерия вытирала платком глаза. Две-три секунды, и самолет поплыл над землей, потом круто взмыл.

Михаил Васильевич никак не мог оторвать взгляда от все уменьшающейся, исчезающей в синеве точки. Сердце его бередили те смутные ощущения, которые называются тяжелым предчувствием.

Этим утром уехал и Яблоков. Он решил начать приемку предприятий с Каменушкинского рудника, затем побывать в леспромхозе, на химкомбинате и уже под конец принять Сосновку.

…Михаил Васильевич обходил горные работы. Смена работала с обычным напряжением. Составы с порожняком разъезжались по забоям. Грохотала выпускаемая из бункеров кусковатая руда: выгрузка шла полным ходом. По главному откаточному штреку в одиночку и группами двигались горняки — одни пропадали в боковых выработках, другие, наоборот, появлялись оттуда. Впереди штрека слышались неясные, глухие голоса, казалось, будто люди говорили, прикрыв рот руками.

«Рудник механизированный, а людей под землей много, в шахтах еще отстает автоматика», — думал Северцев.

Он зашел в светлую комнату подземной диспетчерской. Застал там Шишкина, Кругликова и Морозова, склонившихся над графиком отгрузки руды.

Дежурившая в эту смену Зина настойчиво взывала в микрофон селектора:

— Пятый! Костя! Алло, пятый! Направляйся в девятую выработку. Алло, пятый! Костя!..

— Электровоз пятый слушает. Уже гружусь рудой. Привет, — пробасил микрофон.

Зина улыбнулась и поставила на карте красный кружок.

— Руду из всех бункеров и рудоспусков повыкачали полностью, всю отгрузили на фабрику, — доложил Северцеву Шишкин.

— Это ей на два дня, прожорливой бестии, — заметил Морозов. — По радио передавали, что вскорости горняков на сокращенный рабочий день переведут. Тогда совсем запурхаемся.

Громко заговорил микрофон:

— Алло, диспетчер! Докладывает двадцатый: иду на разгрузку третьим рейсом, тоннаж тот же.

Как только замолк микрофон, Кругликов обратился к Морозову:

— Чудкуешь, Семен Александрович! Вроде как недоволен… Рабочий день покороче, — значит, учись, отдыхай занимайся спортом!

— Я буду физкультурой заниматься, а кто за меня в это время план выполнять будет?

— Для того и внедряется комплексная механизация и автоматизация…

— С автоматикой, у нас, у горняков, дело туго движется, — сказал Кругликову Северцев, — энергетики и машиностроители нас обскакали. Скиповой подъем, вентиляционные, компрессорные установки давно следует автоматизировать, а мы все примеряемся да приглядываемся.

Шишкин вздохнул:

— Опять дело упирается в аппаратуру. Ее-то еще не делают!

— А не заняться ли этим делом нам? Создадим конструкторское бюро… Дело стоящее! — предложил Кругликов.

— Уж больно далеко мы забегаем вперед, — усомнился Морозов. — А кто им руководить будет?

Кругликов покосился на Шишкина:

— Если за это дело возьмется Тимофей Петрович, дело пойдет быстро…

— Это очень интересно, — с готовностью откликнулся главный инженер.

В диспетчерскую ввалилась целая ватага молодых горняков, и среди них Столбов, Серегин, Петька, Лена. Они горячо спорили, лица их были возбуждены. Поставив на пол аккумуляторные лампы и поснимав фибровые каски, ребята устало опустились на скамью. Лена Козлова развязала косынку и с облегчением тряхнула копной рыжеватых волос.

— Умаялись, хуже, чем на работе, — производственное совещание бригады проводили. Решили бороться за звание коммунистической, — сказала она весело.

— Обязались ни от какой работы не отказываться, пусть самая трудная будет. За горняцким оборудованием следить, как добрая мать за своим дитятей. Серегину помочь буровой молоток до рабочего состояния дотянуть. Опять же учиться всем, кто где может, — объяснял Фрол Столбов.

— Еще насчет там выпивки, безобразий каких. И чтобы в семье полный порядок блюсти, — посмеиваясь, сказал Дмитрий Серегин.

— Поздравляю, это вы хорошо надумали, — пожимая всем руки, заметил Кругликов.

Петька бубнил что-то Дмитрию на ухо. Тот отрицательно качал головой. В сердцах громко сказал:

— Отцепись…

— Что у вас там за разговорчики? — недовольно окликнул их Фрол.

Напарники сразу замолчали.

— Небось на пол-литра клянчит, — заметила Лена.

Петька погрозил ей кулаком и, утерев нос рукавицей, прошепелявил:

— Кто, можно сказать, запевалой этой самой бригады-то был? Я самый. Еще на перевале меня Никита-партизан покойный за это хвалил.

Столбов поинтересовался:

— К чему это такое ты клонишь?

— А все к тому. У тебя два напарника: Димка и я. Так вот его — вроде как изобретателя — в коммунистическую бригаду взяли, а про меня еще думать будут…

Северцев посмотрел на усмехавшегося Кругликова, потом перевел взгляд на бригадира, но ответила за Столбова бойкая Лена:

— Ты, лешак, воду не мути! Мы не изобретателя взяли, а человека подходящего. А тебя, пьяницу, пока не взяли! Кто в субботу опять напился и безобразничал в клубе?.. Рано тебе, недопеченному, в такой бригаде состоять, — отрезала она.

— Ишь указчица нашлась: в бригаде не состоять! Начальство прикажет твоему суженому — и будет полный порядок, — осклабился Петька. Его заячья губа высоко обнажила желтые зубы.

— Нет, Петро, в такой бригаде командует не начальство, а Лена, Дмитрий и их товарищи, — пояснил Кругликов.

Петька недоуменно пожал плечами, но уже без прежнего задора попытался отстаивать свое право:

— Ладно, признаюсь, был выпивши, на троих. Ну и что такого особенного? Ведь нутром-то не порченый я какой!.. — И тут же к нему вернулась обычная развязность: — Я бы и рад как по-другому. С малолетства люблю молоко, а всю жизнь, сирота, пью водку: молоком-то в сельпе не торгуют!..

— Оглянись ты на себя как следует, Петька. Всем ты нам должен… Благо бы на хлеб брал! Зарабатываешь вровень с нами, а все четвертные сшибаешь. Прогулять можно и не такие деньги. Ножки протягивай, брат, по одежке!.. Как дальше-то думаешь? — спросил Дмитрий.

Петька ничего не ответил.

— Жизнь взаймы — не рабочая жизнь, — закончил разговор Столбов.

— Значит, бригадир, вы в коммунизм подаетесь, а меня в социализме оставили? — балагурил Петька.

— Брось пить — разложился совсем, — сказал Фрол.

Но Петька все приставал:

— А когда обратно сложусь — возьмете? Словом, не понравился… А ты не смотри, что у меня грудь впалая, зато спина колесом!..

Фрол нахлобучил ему на нос фибровую каску.

Набегали и сменялись радости и печали. Приятно было Михаилу Васильевичу увидеть напечатанной в «Правде» свою статью о горной науке. Горестно волновало упорное молчание Валерии: она так и не прислала ни единой весточки. С подозрительной секретностью вызвали в обком партии Кругликова. Зачем, по какому вопросу — ему не сказали. Никогда раньше обкомовцы так не поступали. Северцев насторожился: уж не забирают ли куда-нибудь парторга?