— Мне обидно, мне больно за тебя! Эти бездушные люди, канцеляристы, интриганы затоптали тебя в грязь! Они боялись тебя! Потому что ты сильнее их! Потому что ты лучше их работаешь!..

Михаил Васильевич, ладонью вытирая слезы на ее щеках, заговорил:

— Неприлично так хвалить собственного мужа… Ничего, все утрясется! Сначала я тоже растерялся — двадцать лет с гаком всегда в пример меня ставили, а тут взяли да и выгнали… Когда же поразмыслил малость, — выходит, жить еще можно! Я даже программу себе наметил: первым делом отдохну за все три года. Потом наймусь куда-нибудь в контору. Сяду за большой стол с зеленым сукном, начну приказы сочинять, формы разные, предписания и указания — благодать и, главное, никакой ответственности! И ты успокоишься, перестанешь ждать месяцами непутевого мужа. За сыном присмотрю. Как раз время. Буду жить только для семьи, как добропорядочный чиновник. Хочешь, Анна?

Наплакавшись, Аня успокоилась и тихо проговорила:

— Не будь хоть сейчас смешным.

Михаил Васильевич выпрямился.

— Хорошо. Сдаваться я не думаю. Теперь ты все знаешь. Кстати говоря, отстранены от работы еще Николаев, Барон и Малинина — они пострадали только из-за меня. Времени осталось мне очень мало, дорог каждый час, и я вынужден сейчас идти.

— Куда? — горько спросила Аня. Она села на кровати, натянула в рукава халат, зябко повела плечами.

— Встречусь с Кругликовым и сразу уеду на перевал. Скоро не жди. Вернусь, только когда закончим дорогу, — ответил Михаил Васильевич, глядя на темное окно.

Поздней осенью к своим старым берлогам все еще приходили медведи, будили рычаньем ночевавших в сторожке рабочих. С наступлением зимы эти визиты прекратились, зато на снегу появились рысьи следы — коварный хищник кого-то упорно выслеживал, не смущаясь близостью людей, которых с каждым днем становилось все больше.

Тоннель пока еще не соединил два готовых участка таежного шоссе, но грузы с железной дороги уже шли по новой магистрали. Со станции товары доставляли на грузовиках к западному въезду в тоннель, отсюда их по узкой каменной терраске перевозили к восточному въезду, там опять перегружали на грузовики и везли на Сосновку.

Заведовал временной перевалочной базой Никита-партизан. Он же выполнял самую трудную и крайне опасную работу — перевозил грузы на санях. Это напоминало цирковой аттракцион. Лошадь на протяжении всех шестисот метров шла буквально по кромке узкого выступа обрывистой скалы, ежесекундно рискуя сорваться в бездонную темную пропасть. Управлять лошадью Никита не доверял никому, за груженым возом всегда шел сам.

Узнав об этом, Северцев запретил Никите подобную эквилибристику. Но когда директора здесь не было, тот считал себя полновластным хозяином Чертова камня.

И он действительно стал на перевале самым главным и самым нужным человеком. Давал приют шоферам и горнорабочим, варил для них еду, будил, чтобы не опоздали на смену, заправлял горючим грузовики, из своего неприкосновенного запаса поил водкой промерзших шоферов — словом, был добрым духом таежной дороги.

Сторожка Никиты стояла на пологом склоне Чертова камня, как раз над тоннелем, и, когда там шли взрывные работы, она вся вздрагивала — да так, что в крохотных окошках частенько лопались стекла. Она была маленькая, холодная: строили, не думая зимовать в ней, а когда работы затянулись, пришлось ее отеплять — поставили в центре железную бочку, в окно вывели жестяную трубу, и зимовье было готово. На фанерной крышке от макаронного ящика Никита чернильным карандашом вывел заинтриговавшую всех надпись: «Чертов атель». Первая на перевале вывеска была торжественно водружена над дверью сторожки.

Сегодня Никита весь день сидел в зимовье и занимался домашними делами — подшивал войлоком свои пимы, ставил шоферам заплаты на телогрейки, присматривал за обедом, который готовился прямо на углях в чадившей железной бочке.

За потным оконцем послышались торопливые шаги. Со скрипом отворилась перекошенная дверь, и через порог перевалился черный тулуп, по бокам которого висели большой жестяной бидон и фанерный чемоданчик. Тулуп распахнулся, и Никита узнал Барона. Тот плохо держался на ногах. Сразу плюхнулся на скамейку.

— Ты что, паря? Дербалызнул никак? — стаскивая с него тулуп, поинтересовался Никита.

— Мне нужен люкс в вашем отеле, музыка и мадам Анжа. Спирт в бидоне, консервы в чемодане — это все, что имеет твой бывший начальник, — не поднимая поникшей головы, сообщил Барон.

Никита внимательно посмотрел на его остановившиеся глаза.

попытался пропеть Барон и, открыв крышку бидона, налил из него спирта в две кружки.

Никита пить не стал.

— Я, паря, свою цистерну выпил.

— Какую цистерну?

— Водки. Что господь бог каждому из нас на жизнь вырешил, — пояснил старик.

Барон, подняв над головой кружку, объявил:

— Прощай, друг Никита. Перехожу в новое качественное состояние!

Опорожнив кружку, он успел только добрести до лавки и, свалившись на нее, моментально захрапел.

Никита, накинув зипун, пошел в тоннель — предупредить Северцева. Что-то Барон заговаривается… Почему-то величает себя бывшим начальником…

Выйдя из сторожки, Никита ощутил сильный подземный толчок — взрывники теперь перешли на детонит — и с опаской глянул вверх. Его уже несколько дней беспокоила вершина Чертова камня — над самым зимовьем нависла снежная шапка. После каждого бурана она становилась больше. Это угрожало обвалом. Мощные взрывы сотрясали гору. Никита примечал, что в нескольких местах они вызывали снежные осыпи. Сегодня старику показалось, будто козырек шапки малость опустился… Следовало и об этом доложить Северцеву. Как бы не стряслось беды!

Тоннель встретил Никиту теплом. Сизый дымок сгоревшей взрывчатки плавал под высоким круглым сводом, обволакивая редкие лампы. По ровному тоннелю прямо на Никиту катил глазастый самосвал, с верхом нагруженный отбитой взрывом породой. Краснолицый шофер резко затормозил.

— Здорово, партизан! — крикнул он.

— И тебе того, коль не шуткуешь, — ответил Никита, останавливаясь около дверцы кабины.

— Слухай сюда, Никита! Каменушкинская шоферня сказывала: сняли нашего Северцева с работы. Слыхал?

Никита приставил палец к виску и покрутил им.

— Голова без ума — что фонарь без огня. Пошто брешешь?

— За что купил, за то и продаю. Без наценки. Обратно, сказывают: бухгалтера сняли, геолога и снабженца за компанию. Спросил я, почему так. Отвечают: потому, значит, так должно и быть, — разъяснил шофер.

Старик рассердился:

— Однако, мордастый, опилки у тебя в голове. Так, должно, и есть. Ты что, Северцева аль Малинину не знаешь?

— Знаю. Начальник что надо. Портки целые носит, не просидит в кабинете. А геолога, сказывают, за шуры-муры с ним выгнали. — Шофер с шумом включил скорость и тронул машину с места.

Никита был ошарашен такой новостью. Сняли Северцева, Малинину… Да что же это творится?.. Он сегодня же напишет Шахову: куда тот смотрит? Почему дает в обиду хороших людей? Или как стал большим начальником, так и потерял партизанскую совесть?

Сгорбившись, шагал старик дальше.

В передовой выработке он увидел Столбова с напарником Петькой. Они бурили перфораторами. Горные орудия были нацелены на последние метры скалы, разделявшие западный и восточный участки тоннеля. Стальные стволы буровых молотков со скрежетом вонзались в грудь забоя. И глухие взрывы казались тяжкими вздохами израненной горы.

Никита зажал ладонями уши — он не выносил тарахтения молотков, — но, на его счастье, Столбов выключил перфоратор. Сразу наступила необычная для передового забоя тишина. Никита огляделся по сторонам. Северцев был тут же. Он стоял у забоя и, наклонив голову, с напряжением вслушивался.