Сделав еще с десяток крутых виражей, проехали по лесу и вскоре очутились возле голубого здания гостиницы. Здесь стояли пустые автобусы. Северцев сразу пошел к озеру, оно было рядом, небольшое, мрачное, очень тихое. Его поверхность будоражили глиссеры, перевозившие на другой берег желающих покататься и заморить червячка в шашлычной. На пристани гуляло несколько человек, Валерии среди них не было. Северцев сел на глиссер и перебрался к шашлычной, но и там Малининой не нашел. Он вернулся, пошел вдоль берега озера по автомобильной дороге. И тут, за первым крутым поворотом, увидел Валерию.

Она сидела у обрыва и смотрела вниз, на зеленую воду.

Он тихо подошел. Она не обернулась. Когда Северцев осторожно взял ее за плечи, Валерия вскрикнула. Оправившись от неожиданности, прошептала:

— Я знала, что ты найдешь меня!

Он целовал ее волосы, глаза, губы.

— Зачем ты так сделала?

— А как еще я могла? — она улыбнулась, подняв на него глаза, полные слез.

Взяв ее рюкзак, он помог Валерии подняться. Она посмотрела на часы.

— Мой автобус уходит через полчаса.

— Ты что-нибудь ела?

— Нет, и ужасно хочу есть.

Они пошли к гостинице.

— Прежде всего мы пообедаем.

— Я вряд ли успею, Миша.

Она показала ему свой автобус, уже наполовину заполненный людьми.

Северцев попросил подождать его и прошел в гостиницу.

Когда он вернулся, Валерия заметила, что рюкзака в руках у него нет.

— Мы остаемся, — объявил он. — Вот ключ от номера, твои вещи там, поди переоденься. — И улыбнулся: — А то в спортивном костюме за стол еще не пустят!

Валерия молча взяла ключ. Северцев отпустил такси и занял в ресторане столик, сидя за которым можно было видеть выход во двор.

Она долго не возвращалась. Затарахтел автобус. Северцев подошел к окну, стал всматриваться. Ее там, кажется, не было. Автобус уехал.

Валерия не появлялась. В нетерпении он поднялся на второй этаж. Она шла по коридору навстречу в легком, нежном платье и смущенно улыбалась.

После обеда они ушли гулять в горы и вернулись совсем поздно, когда над озером уже поднялась желтая круглая луна.

Балкон нависал над водой, в ней черными тенями отражались громадные горы. Было очень тихо. Озеро искрилось слабыми огоньками звезд. Изредка слышался негромкий всплеск, и на серебряной глади медленно расходились круги. Валерия зябко повела плечом и плотнее закуталась в спортивную куртку.

— О чем ты думаешь? — шепнул он.

— Мне жаль, бесконечно жаль лет, прожитых без тебя!

Когда они через неделю вернулись в Гагру, Северцев нашел за окошечком у администратора гостиницы ожидавшую его телеграмму:

Валерия хотела ехать вместе с ним, но Михаил Васильевич отговорил ее: отпуск бывает не часто, а они скоро встретятся, чтобы не разлучаться уже больше никогда.

…Подъезжая к Москве, Северцев с тревогой думал: как-то встретит столица? Уж очень сложны и запутанны оказались его дела!

С вокзала он поехал в министерство, Шахова, как на грех, не застал: Николая Федоровича часа два назад вызвали в Совет Министров. Секретарша попросила пока зайти к Птицыну, — он уже дважды справлялся.

Птицын юлил. Он подергал свободно висящий борт северцевского пиджака и выразил нечто вроде восхищенного изумления и радостной зависти:

— Ты, Миша, прямо атлет и краснокожий, совсем не похож на бледнолицых москвичей. По секрету скажу, — он понизил голос, — дела твои можно считать в порядочке. Перепроверка кокосовских фактов все изменила. Подвел он нас с тобой, и мы его, сукина сына, из главка уже уволили. Теперь на этот счет другие установки, — подняв указательный палец, объявил он.

— Приказ отменен? — осведомился Северцев.

— Пока еще нет, но проект нового приказа я уже подготовил. Находится у Шахова, на подписи. Смету по Сосновке я тоже подготовил, и Николай Федорович переутвердил. Так что все финансовые нарушения по дороге узаконены. Как видишь, друзья не забывают тебя!

— Зачем меня вызвали?

— Товарищ Сашин хочет тебя видеть. Подробности расскажет Николай Федорович… А у нас, брат, очередная ломка: у всех грешных, кроме министра и его заместителей, поотбирали персональные машины. Так сказать, забота о здоровье руководящих кадров: побольше моциона! — хихикнул Птицын и пошлепал ладонью по своему круглому брюшку.

Он тяжело вздохнул и без всякого перехода спросил?

— Зачем, Миша, ты обижаешь меня? Накатал заявление в ЦК на своего старого друга… Разве это хорошо?

Вошла секретарша и позвала Михаила Васильевича к Шахову.

Птицын засуетился.

— Иди, иди!.. — торопил он, мягко подталкивая Северцева в спину.

Николай Федорович расцеловал Северцева и стал расспрашивать о юге. Михаил Васильевич рассказал все, что мог вспомнить, умолчал только о главном: решил оттянуть «на потом». Шахов смеялся, вспоминал свое путешествие на Рицу, когда дороги туда еще не было и пробирались по горам где на ишаке, где пешком.

Он снял трубку и набрал номер.

— Петр Александрович, говорит Шахов. Северцев приехал, у меня. Когда сможете принять?.. Хорошо, мы выезжаем… Да, Птицын будет тоже.

— По моему вопросу? — спросил Северцев.

Разговор продолжался уже на ходу.

— Вопросов много, — неопределенно ответил Николай Федорович. И в свою очередь спросил: — О работе думал? Куда хочешь?

— Не думал еще. Сначала нужно рассчитаться со старой. А куда — мне все равно. Лишь бы не в Москве и не на Сосновке, — отрубил Северцев.

Он решил, все-таки не откладывая, рассказать Николаю Федоровичу о переменах в своей жизни… Но у выхода их ожидал Птицын с толстым портфелем в руках.

В машине Птицын дважды пытался выведать у Шахова, зачем, собственно, пригласили приехать в ЦК и его, поскольку едет сам Николай Федорович… Он был явно взволнован.

В кабинете у Сашина уже сидел Яблоков.

— Ну, вот и отлично, — поздоровавшись, сказал Сашин и попросил Северцева рассказать, что он, по зрелом размышлении, думает о своем «деле».

— Могу только повторить, — сказал Северцев, — первый и главный виновник появления так называемого «дела Северцева» — я сам: в свое время в главке именно я утвердил порочный титул и проект рудника Сосновского комбината. Приехав на место, пытался исправить собственную ошибку. За что и был наказан. Рад, что нам удалось предотвратить другую ошибку: трату миллионов рублей на осуществление теперь уже негодного проекта Сосновского рудника.

— Почему негодного? — спросил Сашин, что-то записывая на листке бумаги.

— Недавно утвержденные запасы позволяют перейти с подземных работ на открытые. Это увеличит добычу руды по меньшей мере в два с половиной раза.

Птицын почувствовал, что настало время осторожно вмешаться. Его возмущал Северцев: пробует на разговорах сделать карьеру, а работать придется другим…

— Это еще дело сомнительное, — вставил он.

— Товарищ Сашин, поверьте мне, — жарко возразил Северцев, — это реально! Правда, придется ломать рудник, ломать наши старые представления о способах горных работ, добиваться трудного… Но ведь большого!.. Ведь к этому-то и призывал всех нас Двадцатый съезд!

— Ему можно поверить, Петр Александрович, — вступился Яблоков.

Сашин постучал карандашом по стеклу, лежащему на столе.

— Кстати, о доверии, — несколько спокойнее продолжал Северцев. — Получается странная история: сорок лет нас воспитывают, на местах выросли хорошие люди, а доверия местным кадрам все меньше и меньше, любой пустяк может решать только Москва… Приказы, распоряжения, пухлые инструкции из центра просто-напросто сковывают нас, и от этого дело только страдает. Без бумажки человеку нет веры, и все потому, что перестраховщики и бюрократы щеголяют афоризмом: «Разговор к делу не пришьешь». И вот, из бумажки они сделали фетиш. Разве не парадокс: на нужное дело ты не можешь истратить тысячу рублей, если она не предусмотрена в бумажке, но обязан швырять миллионы, если они предусмотрены бумажкой. Наглядный пример — проект Сосновского рудника. О сделанном не сожалею, доведись вновь — поступил бы так же, — закончил Северцев.