Сашин усмехнулся:

— Прямо по Маяковскому: «Я волком бы выгрыз бюрократизм». Так, кажется, у него? Вы тут лишку не перегнули?..

— Анархия — мать порядка, — вздохнул Птицын.

— Я не за анархию ратую, как это легко понять, но у вас и без нее порядка не вижу, — парировал Северцев.

Сашин и Яблоков переглянулись. Сашин постучал по стеклу теперь уже ладонью. Яблоков заметил:

— Зря товарищ Северцев взял всю вину на себя: дескать, он один построил дорогу, вопреки приказам своего начальства. Строил он не один, тысячи людей на ней перебывали. Обком партии все видел и в стороне не стоял. Обком не был, Петр Александрович, сторонним наблюдателем. Поэтому мы готовы отвечать вместе с ним за все сполна.

Шахов улыбнулся. Птицын иронически заметил:

— Отвечать легко — труднее ответить: тогда другая философия появится.

Яблоков повернулся к Птицыну, в упор глядя на него.

— Значит, их, по-вашему, две, философии? Своя и чужая — сиречь партийная?

Птицын заерзал на стуле.

— Зачем приписывать мне то, чего я не говорил и не мог сказать. В конце концов, на философии я не настаиваю, это не моя специальность. Но вот бухгалтерия — моя специальность. За нее я и несу ответственность, как хозяйственник…

— А как и где вы ее несете? — спросил Сашин.

Птицын хлопнул себя по шее.

— На своей шее! За каждый процент плана отчитываюсь перед министерством, а вот Северцев с этим считаться не желает.

Яблоков отмахнулся от него:

— Значит, Северцев вам мешает? Я тоже бывший хозяйственник и вас понимаю. Но вот беда! Ведь бухгалтерия-то у нас не двойная итальянская, а тройная.

— Как прикажете вас понять? — язвительно осведомился Птицын.

— А очень просто: советская. Не только дебет и кредит учитывает, но и человека! Вот по этой бухгалтерии сосновцы и работали. Они помнили, что людям нужно скорее создать хорошую жизнь. Жизни-то человеку отпущено немного, вот обида…

— Вы лично вникали в дела горного цеха? — задал вопрос Яблокову Сашин. — Считаете возможным скорый переход на открытые работы?

— Да. Уже сегодня нужно составлять проект и завозить оборудование, — убежденно ответил Яблоков.

Тогда Сашин обратился к Шахову:

— В ЦК с Сосновки пришло несколько писем от рабочих и инженеров комбината. Они просят ускорить решение по «делу» Северцева. Пора кончать с этим «делом» и всем нам сделать для себя выводы. Я читал объяснение Северцева, он правильно поставил много важных вопросов, требующих разрешения. Возьмем пример с заработками его плотников: полнейшая неразбериха! Создали мы комитет по труду и зарплате, но очень уж медленно он разворачивается. Или еще пример: с нарядами на отгрузку деревянных домов в Сибирь. Это же образец головотяпства!

Сашин встал и прошелся по комнате.

— Формально Северцев виноват, но нужно ли было за это отстранять его от работы? Факты против него, но они искусственно надерганы. А как подошли к этим фактам и фактикам вы, товарищ Птицын? — Он остановился около Птицына.

— На меня товарищ Бурдюков напирал! Он хотел Северцева отдать под суд, я с трудом отстоял Михаила Васильевича… Меня же лично ввел в заблуждение руководитель нашей комиссии Кокосов. Я принял меры: мы уволили его. История эта достойна сожаления, я понял это из ваших установок, Петр Александрович!

— Каких еще установок? Что вы говорите?! — не вытерпел Сашин. — Я вас просто не понимаю. Какие нужны вам установки, чтобы просто-напросто вникнуть, о чем же идет речь? «Делом» Северцева полгода занимались работники главка, министерства, обкома и райкома партии, работники Сосновского комбината, его партийный комитет… Сколько людей было оторвано от настоящей, нужной работы! Сколько важных дел было отложено, чтобы разобраться в этом искусственно созданном «деле»! Кому это было нужно, во имя чего это делалось?

Под этим градом вопросов лицо Птицына и особенно его шея медленно покрывались апоплексической синевой.

Язык отказывался повиноваться ему и как бы сам собою произносил только:

— Было указание товарища Бурдюкова… Так велел товарищ Бурдюков…

— Ну что же, товарищ Птицын, у меня к вам больше вопросов нет, — сказал Сашин.

— Могу быть свободен?

— Да.

Когда за ним закрылась дверь, Сашин обратился к Шахову:

— Николай Федорович, по-моему, человек, думающий только по «установкам» и «указаниям», не пригоден к большой работе. Зачем вы держите у себя такого зама?

— Мы договорились с министром: Птицына с этой должности снимаем и переводим на рядовую работу в технический отдел. После его неприглядной роли в «деле» Северцева он не может рассчитывать на лучшее, — ответил Шахов.

Сашин махнул рукою, потер ладонью лоб и устало проговорил:

— Думал, думал я о «деле» Северцева и не раз задавал себе вопрос: а появилось бы оно вообще на свет, если бы все подобные дела решались на месте? Там, где они совершаются?

— Наверно, нет, — подтвердил Яблоков.

— Убежден: местные органы решили бы сами, без обращения в правительство, вопрос о передачи свободной электроэнергии с химкомбината на Сосновку. Проще решился б и вопрос о воде для бумажников. Не стали бы возить и дома за тридевять земель, когда их делают под боком…

— Ведомственные барьеры! — напомнил Яблоков.

— Вам мешают министерства? — уточнил Шахов.

— Во всяком случае, не помогают, — быстро ответил тот.

— Простите! Но если уж так, то кто же будет руководить без них производством? — задумавшись, ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил Северцев.

Наступившее молчание прервал Сашин:

— В разное время и на разных этапах нашего хозяйственного строительства были у нас и военный коммунизм, и новая экономическая политика, и губернские советы народного хозяйства, и отраслевые хозяйственные народные комиссариаты, и сменившие их министерства. Мы первые в мире строим плановое социалистическое хозяйство, опыта других использовать не можем, все впервые приходится решать самим. А может, сегодня следует перейти от руководства народным хозяйством по вертикали — через министерства, к руководству по горизонтали — через областные советы народного хозяйства? — задал вопрос Сашин, желая узнать мнение своих собеседников-хозяйственников по такому важному и сложному вопросу.

Шахов вздохнул.

— Да разве сравнишь масштабы производства тех годов с нынешними-то? Чтобы теперь руководить нашей промышленностью на местах, нужны люди поопытнее тех, что тогда были. С министерским размахом!..

— Верно. Но на местах у нас немало Северцевых народилось, — возразил Сашин. И искоса глянул на Шахова: — Хотя можно помочь и министерскими кадрами…

— Только уж, ради господа бога нашего, не Бурдюковыми и Кокосовыми! — замахав руками, рассмеялся Яблоков.

Северцев слушал и не мог справиться с владевшим им недоумением. В течение многих лет Северцев читал в газетах и официальных бумагах, не один раз слышал в докладах призывы укреплять центральный аппарат по руководству хозяйством. Причем комплектовали этот аппарат в основном за счет очень квалифицированных кадров. Сосредоточивая всю полноту власти в министерствах, местных работников ограничивали даже в мелочах. Обе стороны дела были ему отлично знакомы по собственному опыту. И вдруг речь идет о том, не ликвидировать ли министерства! Не передать ли власть на места… Настолько трудно было с этим освоиться, что он прежде всего с тревогой представил себе возможные последствия: децентрализация хозяйственного руководства может нарушить плановое начало, разовьется местничество, образуются из замкнутых хозяйств своего рода удельные княжества — Рязанское и Казанское, Московское и Астраханское… А не возникнет ли через некоторое время надобность дать задний ход, пойти в этом смысле по стопам Ивана Калиты? Потом его осенила мысль: Сашин, видимо, просто шутит…

Сашин с интересом поглядывал на собеседников.

Яблоков заговорил первым. Рассказал о том, о чем давно думал:

— Будь ты хоть семи пядей во лбу, а усмотреть из Москвы, что делается на всей земле советской — ведь союзные предприятия разбросаны повсюду! — фактически невозможно. Значит, и руководить ими крайне трудно. Это дело куда сподручнее местным органам: любая область во сто раз меньше всего Союза. Тут-то и встает проблема, о которой говорит Северцев, проблема доверия. Если мы его заслужили — и вопросов не возникает!