— Мама!.. Когда же ты поседела?.. Посмотри! У тебя целая прядка белых волос…
Разве знала она, когда это произошло: за эти дни или за одну эту ночь?
Она боялась расплакаться при сыне, постаралась усмехнуться.
— Пора, Витенька, и мне. Не вечно же быть молодой.
Виктор подошел, обнял ее. Поглаживая рукой эту седую прядь, шепнул:
— Что бы ни случилось, мама, я тебя никогда не оставлю одну.
Как бы ища защиты, Анна спрятала голову на груди у сына.
Первый раз она искала у него утешения: он был уже взрослый.
Задребезжал телефон. Звонил Михаил Васильевич. Он сказал, что два билета есть и что он будет ждать Виктора у главного входа.
Виктор вернулся на кухню, нерешительно спросил:
— Отец зовет меня на стадион. Нужно ли мне идти?
— Иди, конечно. Ты же сам просил достать билеты… И еще запомни, — помолчав, сказала Анна, — как бы ни сложились наши отношения, он — твой отец.
2
У Михаила Васильевича первые часы этого дня ушли на поиски комнаты: Валерия приезжала в восемь вечера, нужно было что-то найти. Побывав в шести гостиницах, он всюду натыкался на одно и то же объявление: «Свободных номеров нет». В одной из них администратор назвал ему адрес квартиры, где можно было снять комнату на неделю. Пришлось ехать через весь город. Долго трезвонил Михаил Васильевич, нажимая кнопку у двери. Наконец послышались шаги. Дверь открыла почти совсем глухая старуха. Это она и сдавала комнату.
— Вы один? — спросила она.
— Вдвоем, с женой, — чуть замявшись, ответил Северцев, и ему показалось, что старуха поняла причину его смущения. «Как все это унизительно», — подумал он.
Договорившись о комнате, Михаил Васильевич вышел. Ждать предстояло еще долгих восемь часов. Он поехал в министерство, к Шахову.
Николай Федорович в ожидании, когда его вызовет министр, просматривал бумаги. Увидя Северцева, отложил их в сторону, показал рукой на кресло. Михаил Васильевич начал разговор с просьбы сына.
Николай Федорович позвонил по телефону и заказал три билета.
— Поеду с вами на стадион. Малость отвлекусь от бумажек. Какие у тебя дела ко мне? Когда едешь? — спросил он.
— Есть дело личное, но о нем поговорим лучше на стадионе. Ехать думаю на днях. Предварительно хочу обсудить с вами две важные проблемы, чтобы опять не впасть в крамолу. Хорошо было бы проектному институту прикинуть — пока, конечно, схематично — открытый способ отработки руд на Сосновке. Это можно?
Шахов тут же соединился с директором проектного института, поинтересовался, когда можно поставить доклад о новом способе отработки руд. Директор сообщил, что институт уже работает над вариантом открытых работ и через три дня главный инженер проекта будет готов к докладу. Шахов назначил день совещания.
— Что еще у тебя за проблема? — вернулся он к прерванной беседе.
— Комплексное извлечение металлов из руд. Мы поступаем варварски, иного слова не подберешь… Если, допустим, посетитель вынес из столовой ложку, его судят за кражу государственной собственности. А мы выбрасываем в отвал редчайшие металлы — на десятки миллионов рублей! — и это никого не волнует… Скажут, что мы не знаем, как их извлекать. Верно, не знаем. Но после Двадцатого съезда мы обязаны решить и эту задачу. Потому что хищничаем не только на Сосновке: и на многих других рудниках!
— Проблема большая. Обсудим и ее на том же совещании — посоветуемся, как лучше к ней подступиться.
Зазвонил телефон, Шахова вызывали к министру.
— Я очень ненадолго, — сказал Николай Федорович. — Заходи за мной, вместе поедем на стадион. Идет?
Вот тогда-то Михаил Васильевич и позвонил домой.
Пообедал он в министерской столовой. Пока управился с обедом, подоспело время ехать. Николай Федорович уже вернулся.
Добирались до Лужников долго: тысячи машин бесконечной вереницей еле тащились по улице. Михаил Васильевич даже пожалел, что стадион «Динамо», к которому так все привыкли, теперь отойдет на второй план и центр спортивной жизни перемещается так далеко…
На условленном месте Северцев сразу нашел сына. Виктор ходил неподалеку от касс, всматриваясь в подъезжающие машины.
— Вот, брат мой Витя, ты небось и не поверишь, если я тебе скажу, что еще в прошлом году здесь была городская свалка! — сказал Шахов. — Такие-то, брат, дела.
Густая толпа несла их к воротам. Виктор то и дело поднимался на цыпочки и вертел головой, стараясь поскорее рассмотреть все вокруг. Он уже знал, конечно, что слева должен быть виден плавательный бассейн, справа — Малая арена и зимний стадион.
Гигантская белокаменная чаша была заполнена людьми до краев. От пестроты и множества цветовых пятен рябило в глазах. На зеленом поле, опоясанном беговой дорожкой, уже выстроились колонны физкультурников в парадных костюмах.
Не без труда разыскав свои места, Северцевы и Шахов кое-как втиснулись на скамейку. Виктор, увидев разносчицу мороженого, устремился к ней, купил на свой вкус вафельные стаканчики с пломбиром, и все трое занялись ими.
Грянула музыка. Парад открывала сводная колонна знаменосцев. Залитые солнцем стяги на высоких древках волнами красок колыхались на ветру. Северцев рассеянно смотрел на это красивое зрелище, вызывавшее на трибунах бурю восторгов. Вывел его из оцепенения мощный рокот моторов: по огромному эллипсу проносились нарядной чередой мотоциклы с гимнастками, застывшими в сложных пирамидах. На две-три минуты все поле стадиона опустело — и снова радужно расцвело: начались массовые выступления гимнастов.
Михаил Васильевич, заинтересовавшись, внимательно наблюдал, как на высоченных снарядах студенты Института физической культуры выполняли сложные упражнения. Во время исполнения каждого номера стадион замирал, и, когда гимнаст заканчивал ошеломляющий каскад взлетов, стоек, переворотов, махов и, взметнувшись птицей в головоломном изящнейшем прыжке, соскакивал на землю, раздавался дружный вздох облегчения и восхищения.
Объявили перерыв. Северцев с Шаховым спустились с трибуны: Николай Федорович на футбол оставаться не мог, Михаил Васильевич пошел проводить его до ворот.
— Я тоже посмотрю только первый тайм: должен поспеть на вокзал встретить Малинину, — выдавил из себя Северцев.
Шахов недоуменно посмотрел на него: что за особое внимание к подчиненным?
— Это и есть мой личный вопрос, о котором я давно хочу поговорить с вами, Николай Федорович… — начал Северцев, беря Шахова под руку: в огромной толпе болельщиков нетрудно оторваться друг от друга. — С Валерией Сергеевной… мы знакомы… мы первый раз встретились уже почти двадцать лет тому назад… Я люблю ее одну… И вот… решил остаться… с ней.
Шахов даже остановился.
— А как же Анна, сын?
— Буду просить у Анны развода. Сын позже поймет меня… Буду, конечно, им помогать…
— Еще б тебе не хватало! — вырвалось у Николая Федоровича.
— Я не сразу решился… Много думал… Другого выхода у меня нет.
— Обрадовал старика, нечего сказать! — проговорил Шахов. — Ты погляди на себя в зеркало как-нибудь при случае: весь седой! А не перебесился еще… — И сердито отдернул свою руку.
— В том-то и дело, что никогда я не бесился, Николай Федорович! Вот даже вы не поняли… Я хочу вернуться к женщине, которую давно люблю, которая больше чем кто бы то ни было имеет на меня право. Она выстрадала счастье… счастье хотя бы теперь, такое позднее…
— Вы слыхали: на него — право… Его персона — это, видите ли, счастье… — возмутился Шахов. — Подумаешь, какую цацу из себя воображает!.. На него — право!.. Да ни Малинина, ни ты не свободные люди: у тебя семья, у нее муж. Вы об этом вспоминали, когда рассуждали о своих правах и счастье?
— Я буду добиваться развода, — упрямо твердил Северцев. — Валерии и этого не нужно: ее мужа нет в живых.
— А вдруг жив? Вдруг вернется? Что тогда?
Северцев мрачно молчал.
У Шахова было очень серьезное и горькое лицо, когда он снова заговорил:
— Не одобряю я этого, Миша! Совсем не одобряю. Верю, что не блажишь, но возьми же себя в руки! Может, это и пройдет… Семью не спеши разбить: после не склеишь. Северцев посмотрел ему в глаза:
