Плотно позавтракав и просмотрев сводки, предназначенные для отправки в штаб армии, он поехал верхом — с собой взял Соколовского, офицеров отделения связи и взвод ординарцев — на станцию Кугуты: железнодорожный телеграф, решил, понадёжнее.
Сначала решил, а потом засомневался: а умно ли делает? Что, ежели Спицевскую группу красных чёрт дёрнет совершить налёт на станцию Дубовка? Какие там силы у Казановича, кроме штаба, — неизвестно. Не дай Бог, захватят станцию и перережут ветку Ставрополь — Петровское... Этого ещё не хватало! Тогда только и останется, что у «товарищей», а не у Деникина, боеприпасы клянчить...
...Вместе с солнцем в широкую долину Калауса вернулся морозный восточный ветер. А с ним, спустившись с плоскогорья, — пехотные полки Таманской армии. Перешли через Калаус и, натолкнувшись на редкие казачьи пули, рассыпались в цепи и залегли.
Многочасовая вялая перестрелка между цепями сошла на нет, едва долину наполнили по-зимнему скорые сумерки. И казаки, и красноармейцы стали разводить костры и устраиваться на ночлег прямо на позициях...
...Чем ближе к вечеру, тем чаще то Топорков, то Улагай докладывали по телефону: полки дольше держаться не могут. И уже не просили, а требовали поскорее прислать боеприпасы.
Врангель, сам давно потерявший терпение, весь день терзал Ставку. Пытался даже вызвать Романовского или Сальникова к прямому проводу, но те, уверял дежурный, крайне заняты: завтра из Новороссийска ожидаются представители союзников. Вот-вот, обещал, освободятся... Но тут как назло вышла из строя станционная динамо-машина «Вестингауз», и единственный телеграфный аппарат «Бодо» онемел.
От отчаяния погнал ординарцев на станцию Дубовка, к Казановичу, и в Ставрополь, к Глазенапу: выпросить и доставить винтовочные патроны — хоть полсотни цинковых коробок, хоть пару дюжин, хоть сколько-нибудь...
Когда ждать подвоза огнеприпасов, не имел ни малейшего представления. Мозг рассуждал здраво: при трёхкратном численном превосходстве противника и отсутствии патронов невозможно не только продолжать наступление, но и удержать занимаемые позиции. И его вины в этом нет. Но душа строптивым конём становилась на дыбы... Потерять Константиновское — подставить под удар «товарищей» левый фланг Казановича. Не удержится «первопоходник» — возникнет угроза Ставрополю. Все его победы — псу под хвост! Начинай тогда, Петруша, всё сначала...
Отзываясь на каждое его движение, безмолвно дёргался огненный язычок самодельного светильника, заправленного зиминским лампадным маслом. Хилостью и одиночеством изводил совершенно...
Техник и офицеры отделения связи, забрав с разрешения командира корпуса все лампы и последний бидон керосина, возились уже третий час... Оказалось, лопнул приводной ремень, патентованный английский из верблюжьей шерсти. Поставили, зашив надрывы суровой нитью, старый каучуковый, чудом отыскавшийся среди хлама. Попытались запустить, но не завёлся нефтяной двигатель «Вулкан» — полезли с отвёртками и гаечными ключами в него... Над душой у них упорно стоял хмурый Соколовский, однако проку от его начальственного присмотра было немного.
Уже собрался Врангель отлучиться в домик начальника станции, где ему отвели комнату и накрыли ужин, когда Оболенский доложил о прибытии ординарца от Топоркова.
Рыжеусый урядник пышал и жаром, и холодом: взмок, проскакав все семь вёрст волчьим намётом. И было отчего гнать лошадь в полный почти мах: разведчики-запорожцы перехватили нарочного с приказом командующего Таманской армии Смирнова всем частям перейти в 6 утра завтрашнего дня в общее наступление. Измятый листок папиросной бумаги, близко поднесённый к огню, чуть не занялся в руках Врангеля, настолько поглотили его синие машинописные строчки.
Не успел ни новость осмыслить, ни урядника расспросить, как под потолком вспыхнула электрическая лампочка, вся засиженная мухами, а из комнаты телеграфа донёсся бодрый стук ожившего «Бодо».
Минут двадцать спустя конец ползущей ленты уже извивался белыми кольцами в руках Соколовского, но хмурости на его лице только прибавилось.
— Артиллерийское управление снарядило для нас транспорт с винтовочными патронами. Девяносто тысяч штук. Однако отправить его из Ставрополя пока не могут: нет исправного паровоза. Надеются, подойдёт утром с Кавказской. Тогда получим к полудню. Если отправят гужем — полагаю, не раньше вечера...
— Так передайте этим задницам: в Ставрополе свой транспорт пусть оставят! — взорвался Врангель. — К полудню мы как раз там и окажемся...
Но тут же взял себя в руки. Слетит сейчас с нареза — и корпус погубит, и репутацию. Думай, Петруша, и не пори горячку. Иначе позорища не оберёшься...
— И нефти, ваше превосходительство, всего три бочки осталось, а двига...
— Я не Нобель!
— Виноват.
— Контрибуцию собрали?
— Так точно.
— Ну так прикажите перевернуть по сёлам все керосиновые лавки. Наверняка торгаши что-то припрятали. Но платить — только по добросовестной цене. Не продадут — реквизируйте!
— Слушаю.
— И про бензин не забудьте!..
Решение нашёл, переступая порог телеграфной. Раз положение пиковое — одна только кавалерийская внезапность даст шанс избежать отхода: атаковать на час раньше и вырвать у красных инициативу. И захватить их огнеприпасы, приготовленные для завтрашнего наступления.
— Ну-ка, соедините меня с начальниками дивизий. Василий Иоанникиевич, карандаш к бою!
Расположившийся здесь же со своими катушками и аппаратами поручик крутанул рукоятку телефона. Соколовский схватился за полевую книжку...
9 полков из 11-ти Врангель приказал сосредоточить на левом фланге, объединив под командованием Улагая, для атаки Петровского. Время атаки — 5 утра. Топоркову для прикрытия Константиновского оставил бригаду — меньше 800 шашек. Зато приказал передать ему все оставшиеся в корпусе патроны: отобрать их у обозных, у тыловых команд и даже у казаков Улагая. С одними шашками, решил, злее пойдут в атаку.
Топорков, судя по глохнущему голосу, погрузился в мрачную сосредоточенность. Ни вопросов, ни возражений. Только еле расслышанное сквозь треск «слушаю»... Улагай — его голос, напротив, зазвенел, как бубен — заявил прямо: в успехе не уверен, потому как и казаки, и кони измождены донельзя, а при атаке стенки из пулемётов и винтовок никакой строй от больших потерь не убережёт.
Крепко держа себя в узде, ни слов не пожалел Врангель, ни времени, хотя счёт шёл на часы. Топоркову дал урок по тактике, объясняя, как прикрыть Константиновское, чтобы последних патронов не расстрелять. А Улагаю попытался передать хоть немного топорковской непоколебимости.
Вернув прапорщику разогретую трубку, почувствовал себя выжатым. Всё-таки командовать из штаба по проволоке куда трудней, чем самому в чистом поле: ни ты войск не видишь и не чувствуешь, ни они тебя.
Поужинал с Оболенским всухомятку, но так и не прилёг — вернулся на телеграф. Больше всего опасался теперь, как бы не перерезали проволоку земской телефонной сети между сёлами и станцией...
Рассвет задержался: спрятав сначала звёзды, а потом и зарю с солнцем, небо ровными рядами плотно застегали серо-синие барашковые облачка. Задержался и Улагай с докладом: боевой порядок построил...
...В 5 часов конные полки Таманской армии, переправившись через Калаус среди ночи, только-только начали сосредотачиваться для атаки Благодатного, а пехотные ещё не развернули цепи. Но пулемётчики своё дело знали: прикрывая тех и других, выкатились вперёд и угрожающе выставили стволы, пока холодные.
Улагай, водя по фронту биноклем, колебался недолго: упреждающая атака обречена, и думать о ней могут одни штабные писаки. Полки не только не доскачут намётом до шашечного удара, но и на 500 шагов, половину дистанции, не смогут приблизиться к красным: и людей, и лошадей подчистую выкосят пулемёты.
