Едва перешагнул порог приёмной, дверь, ведущая в кабинет, отворилась, и перед ним предстал старый знакомец — Кочубей. Слава Богу! Тоже без погон, но, помнится, произведённый в штабс-ротмистры. А теперь, как выяснилось, бывший кавалергард состоит при гетмане дежурным адъютантом.
Скоропадский принимал какого-то земца, и у них нашлось время, отойдя к высокому окну, переговорить. Обо всём, о чём говорили теперь при негаданных встречах знакомые офицеры: кто как устроился, где семьи, кто из сослуживцев погиб, что творится под большевиками... Кочубей постоянно отвлекался: заходили с вопросами чины штаба — все без погон, и работы, судя по их озабоченному виду, каждому хватало. Всё же сумел, то и дело приглаживая неравномерно поредевшие надо лбом тёмные волосы, в общих чертах рассказать об изгнании немцами большевиков с Украины и их помощи в формировании украинской армии.
— Что-то я по дороге от самого Екатеринослава ни одного украинского патруля не заметил, — не удержался Врангель. — На всех станциях — только германские часовые.
— Пока они дали деньги только на формирование восьми корпусных штабов, — охотно пояснил Кочубей. — Зато штаты большие, военного времени. И оклады хорошие.
Ни тени сомнений не уловил Врангель в его словах и тоне. Хотя бы в бескорыстии немцев. Тем более — и совместимости службы исконным врагам России, прикрывшим свою оккупацию ширмой гетманской власти, с честью русского офицера. Неужто так «хороши» оклады?! И сколько это выходит нынче, любопытно знать, — тридцать серебряников? А главное — какими? Русскими рублями? Украинскими гривнами? Или германскими марками, которые в большом количестве появились на крымских базарах?
— И как же вы обращаетесь к гетману?
— Вопрос этот весьма сложен, Пётр Николаевич, и пока ещё только разрабатывается знатоками украинской старины. — Ни бледное одутловатое лицо, ни приглушённый усталостью голос Кочубея не утратили серьёзности. — Но обычно так: «ясновельможный пан гетман».
Отвернувшись к окну, смотрящему на вылизанную Институтскую улицу, Врангель едва успел спрятать едкую усмешку. Ничего не скажешь — достойное обращение к персоне, занявшей весь генерал-губернаторский дом! Первый этаж Павел отвёл под канцелярию, второй — под кабинет и личные покои. Не поскромничал ли? Странно. Уж чем-чем, а скромностью никогда богат не был. Мог бы и в императорский дворец вселиться. Благо он где-то рядом...
Раздражение распирало Врангеля всё сильнее. Пришлось осаживать... И когда Скоропадский, провожая раннего визитёра — импозантного господина в земгусарской форме[11], — сам вышел в приёмную, встретил его широкой радостной улыбкой.
Сердечно, как в прежние времена, расцеловались, и Скоропадский сразу пригласил нежданного, но от этого ничуть не менее дорогого гостя завтракать.
Столовая была обставлена дубовой мебелью, громоздкой и украшенной вычурной резьбой. Большой овальный стол покрывала, свешиваясь почти до пола, кремовая скатерть с кистями.
Внешне, нашёл Врангель, Павел мало изменился: так же элегантен, не располнел, не ссутулился от кабинетной работы. Но всё же залысины забрались повыше, посеребрились пшеничные, высоко изогнутые брови и коротко стриженные усы, да морщин на высоком лбу и под светлыми глазами прибавилось. И ещё лицо слегка осунулось. Верно, от банкетов...
Что заинтриговало, так это форма: всегда был тщателен и безукоризнен во всех деталях форменной одежды конногвардейцев и кавалергардов, а тут — чёрная кавказская черкеска, пошитая из тонкого и блестящего кастора, и опять без погон. Неужто новоиспечённый гетман решил, что под запорожский зипун больше всего подходит именно черкеска?
За завтраком говорили каждый о себе, о пережитом за время, что не виделись. Перебрали общих знакомых. Оказалось, жена Скоропадского застряла в Советской России. Теперь через германское посольство в Москве ведутся с большевиками переговоры о переезде её сюда. Пока безуспешно.
Узнав, что старые барон и баронесса Врангель всё ещё в Петербурге и даже живут по-прежнему в арендованной роскошной квартире на Бассейной улице, гетман настойчиво стал предлагать услуги своего «Министерства закордонных справ». Врангель душевно поблагодарил. Конечно, надо ещё раз, и поскорее, написать старикам: как только решат выехать, пусть дадут знать. И он через Павла устроит им выезд на Украйну. Хотя ситуация слишком щекотлива, чтобы безоглядно принимать одолжения гетмана.
— Послушай, Пётр... — Вынув из-за бортов черкески и отложив в сторону салфетку, Скоропадский легко поднялся. — Давай-ка прогуляемся по саду, подышим. А то скоро как начнутся одно за другим заседания. Министры набегут, просители разные...
Пройдя через просторный зал, где стоял зачехлённый рояль и висели, распространяя густой пряный запах масла, недавно написанные портреты украинских гетманов в массивных бронзовых рамах, спустились на первый этаж. При их приближении поспешно скрылся, не отдав чести, немецкий часовой в бескозырке с красным околышем, стоявший у двери в сад.
Изумлённый взгляд приятеля не ускользнул от Скоропадского. Его сухие губы досадливо поджались.
— Не хочется, чтобы они лишний раз показывали мне, что я просто узник... — Грусть в его глуховатом голосе и вздохе была совершенно искренней. — Конечно, я, генерал и монархист, милее им, чем Петлюра с его социалистическими экспериментами. Но их рука так же тяжело лежит на мне, как и на всей Украине. Шагу не дают ступить самостоятельно...
Дёрнуло было Врангеля напомнить «ясновельможному пану гетману», что тот сам выбрал свою участь, но он удержал себя.
— ...Поначалу они поставили парных часовых у главного входа с улицы. Но я добился, чтобы их заменили на русский караул. А в саду согласился на одного часового, но с условием, что при моих прогулках его будут отводить. Сейчас, видно, дежурный адъютант не успел предупредить кого следует.
Фруктовые деревья оделись в пышное бело-розовое цветенье, и в саду стоял упоительный аромат. Врангель с наслаждением дышал полной грудью... Вдруг напало лёгкое покашливание — не иначе зацепило сквозняком в вагоне.
Гетман в нескольких словах обрисовал свои планы формирования армии: вооружения и снаряжения имеется на восемь корпусов, украинское крестьянство — надёжный элемент для комплектования, в Киеве и других городах собрались десятки тысяч офицеров, среди них много специалистов — генштабистов, военных инженеров, артиллеристов. И без обиняков — нужды в них не было — предложил:
— Тебя, Пётр, сам Бог послал. Не согласишься пойти ко мне начальником штаба?
Столь высокого предложения Врангель даже не ждал. Максимум, по его разумению, на что он мог пока рассчитывать — начальник формирования конных частей. Тем большую настороженность оно вызвало.
— Ты ведь знаешь, Павел: я с Украйной ничем не связан... Да и условия местные мне неизвестны. Поэтому для должности начальника твоего штаба вряд ли гожусь... Дай мне время ознакомиться с положением. К тому же дела требуют моей срочной поездки в бобруйское имение...
Нотки сожаления в голосе приятеля показались Скоропадскому не совсем искренними. И неожиданно сильно задела «Украйна». Впрочем, вполне естественная в устах петербургского аристократа и конногвардейца. И самому ведь не без труда удалось выбросить из речи и её, и «Малороссию». Задумался, стоит ли извлекать припасённые аргументы...
Но Врангель резко сменил тему:
— А что тебе известно о Корнилове? Верно, будто убит? А армия его?
— Да какая там армия... Едва с пехотный полк набралось. В основном — мальчишки: юнкера, кадеты, гимназисты... Корнилов больше половины потерял при штурме Екатеринодара. Тогда же и сам был убит, в конце марта. Это по-старому. Остатки — тысячи полторы, не больше — спас Деникин: вывел обратно на Дон. Знаком с ним?
— Кажется, видел мельком... Ну да, в Могилёве. Он тогда принимал Юго-Западный фронт. Так ты считаешь, перспектив у Добровольческой армии нет?
