Пронырливый Гаркуша — к нему вернулся голос, оказавшийся зычным и весёлым, — один на один внёс ясность: казаки петропавловские гадают, отчего это начальство не заходит в храм Божий, а на иных и вовсе сомнение напало, православный ли, коль фамилия нерусская.
Возмутился про себя Врангель... До чего всё-таки дремучий народ, эти казаки! Но, поразмыслив, признал своё упущение. Что правда, то правда: работает как лошадь, замотался по фронту и не сообразил сразу, как важна популярность не только в частях, но и среди населения. Тут одним молебном по случаю освобождения станицы от большевистского ига не отделаешься. И, кстати, добрым отношением попов пренебрегать тоже не следует: газеты сюда теперь не доходят, одни только проповеди и могут очистить мозги и души от большевистской заразы, указать священные цели борьбы и новых вождей... Ведь именно эти люди, простые и необразованные, но здоровые духом и верные традициям дедов, за Великую войну принесли немалые жертвы ради России, а теперь благословили своих сынов на борьбу с большевиками. Снарядили за свой счёт, дали коней и отправили в его дивизию. Доверили ему их жизни.
Слава Богу, в дневное время, когда дьякон отпевает погибших, пропадает на позициях: ходить на отпевания было бы совсем невмоготу. С детства, со смерти брата Всеволода, не переносит отпеваний и панихид.
Прийти на субботнюю всенощную, сокращённую до будничной вечерни, время нашлось. Хоть не успел к началу, но, сразу расступившись, ему и штабным освободили место перед самым амвоном...
...Смиренность богослужения и строгие взгляды святых, устремлённые на него с недописанного иконостаса, умерили негодование и осадили злую обиду. Захотелось думать о чём-нибудь добром и светлом. О детках... Как они там в Ялте? А вдруг большевики всё же вернутся в Крым? Не дай Бог! Имя его — начальника дивизии в Добровольческой армии — наверняка уже известно этой сволочи...
Добрые мысли посещали, но не задерживались.
Мрачные, темнее икон, лица казаков, наполненные слезами бабьи глаза и тихая, какая-то загробная, печаль стариков заставляли думать об ином...
Ничего из флангового удара не вышло. Бригада Науменко, обойдя с востока балку Глубокая, сбила малочисленные заслоны «товарищей» и бросилась в тыл Михайловской. Не встретив сопротивления, достигла железнодорожной ветки Армавир — Туапсе, пересекла её у станции Андрей-Дмитриевка и устремилась к правому берегу Лабы, оказавшись в ближайшем тылу Михайловской группы. Но даже этот успех его конницы не побудил большевиков начать отход. Лишь загнули сбой правый фланг, а затем, подтянув бронепоезд, два броневика и пехоту, перешли в наступление. Науменко — во избежание, как сам объяснил, лишних потерь — предпочёл в бой не ввязываться и отвёл бригаду на исходные позиции.
Единственным успехом — впрочем, немалым — можно считать захват обоза, где нашлись винтовочные и артиллерийские патроны.
Да бригадные разведчики успели опросить жителей и ещё, пока их не порубили казаки, нескольких пленных из местных иногородних. Как выяснилось, «главковерха» Сорокина с его штабом давно уже нет в Михайловской: 4 сентября, по-большевистски — 17-го, приказал всем частям отходить на юго-восток, к Невиномысской, и исчез. Какие-то пехотные «колонны» из состава Михайловской группы снялись и ушли. Как и группа какого-то «товарища» Жлобы численностью до 20-ти тысяч: оголила фронт под Армавиром и направилась неизвестно куда. Понятно теперь, почему Дроздовскому так легко удалось взять город. И другое понятно: основные силы Армавирской группы, вопреки победным сводкам штаба армии, не разгромлены.
А тем временем из Туапсе в район Михайловская — Дондуковская подошла Таманская группа. Сами большевики называют её Таманской армией. Отрезанная от главных сил Сорокина по занятии добровольцами Екатеринодара, она двинулась на юг, на Новороссийск, от него берегом Чёрного моря дошла до Туапсе, а оттуда, повернув на северо-восток, перебралась через Кавказские горы и устремилась по шоссе на Майкоп. Покровский, как ни требовал Деникин окружить её и уничтожить, дал ей благополучно выйти к Лабе и соединиться с главными силами.
В итоге численность врага перед фронтом его дивизии удвоилась, а то и утроилась: теперь она составляет 25—30 тысяч.
Первые же бои с таманцами преподнесли неприятный сюрприз: дерутся с исключительным упорством, а управление поставлено хорошо. Почему — и гадать нет нужды: армия их состоит из иногородних, что проживают в богатых причерноморских станицах и люто ненавидят казаков, и почти все они — фронтовики... И на митингах части будто бы потребовали от командования перехода в наступление — отвоевать Кубань и восстановить в крае власть совдепов.
Кто они такие, командование это самое, и что оно решило — неизвестно. Михайловской группой какой-то «товарищ» Кочергин командует. Ну, с этим, по крайней мере, ясно одно: не немец и не еврей. А Таманской группой кто? «Товарищ» Матвеев[52] или «товарищ» Ковтюх[53]? И каковы их отношения с «главковерхом» Сорокиным, ежели нет ни малейших признаков, что они намерены выполнить его приказ об отходе?
А штаб Романовского ни черта не знает! В разведсводках — сплошь базарные слухи. Теперь будут знать: дивизионная разведка включила добытые сведения в утреннюю сводку и та уже отправлена в Екатеринодар. По крайней мере, должна быть.
Как бы штабная работа, налаженная Баумгартеном, не дала сбой без него. Рогов недурно расхлёбывает канцелярскую кашу, но в оперативных вопросах — сущий жеребёнок... А Александр, увы, слёг надолго. Вызванный вчера вечером из летучки врач, прямо чеховский тип, определил испанку[54] и запретил даже заходить в комнату больного. Вот беда!
Ежели верить медикусу, скоро вся дивизия окажется в лазарете: из-за испанки, малярии и тифов, брюшного и сыпного, из строя ежедневно выбывают десятки. Причин для распространения заразных болезней предостаточно: люди изнурены, выкупаться негде и некогда, в жилых помещениях ужасная скученность, кругом мириады комаров, и кусают, сволочи, немилосердно... Даже арбузы с дынями боком вышли: в нынешнем году их уродилась масса, но работать в поле вдоль линии фронта опасно, и хозяева свои бахчи забросили, вот казаки и объедаются до кровавого поноса... Главная же причина — непригодная для питья вода. Не только в неглубоких колодцах, что вырыты у дорог в степи, но и в артезианских, станичных, она хотя и чистая, но какая-то солоноватая. Чаще же пьют из пересыхающих речек и ериков — застоявшуюся и отдающую гнилью. Особенно много заболевших в 1-м Екатеринодарском и Корниловском конном полках, занимающих позиции вдоль балки Глубокой.
Удивительно, как сам ещё не свалился: ведь ту же воду пьёт, мотается как заведённый и спит не больше трёх-четырёх часов. Может, спасает кормление на убой? Господи, помилуй и не дай заболеть... Случись такая напасть — наверняка снимут с дивизии: под благовидным предлогом лечения.
А как не мотаться с одного участка на другой? Дивизия работает на огромном фронте. И пришлось раздёргать её не на бригады даже, а на полки. В итоге они сплошь и рядом действуют совершенно разрозненно... Ещё страшнее другое: сам он лично от боя далеко, имеет только общее руководство, что называется «от стола». Как будто он не строевой начальник, а последний «момент»... Вторая неделя пошла, как он в дивизии, а ещё не всем полкам нашёл время смотр сделать и не все казаки в лицо его видели. Но самое страшное — ни разу не водил людей в атаку. Вот позорище!
Сказано же в Строевом кавалерийском уставе: «Личность начальника имеет в коннице первостепенное значение». Ему надо в бою командовать, а не наезжать в части время от времени «на гастроли» — выступать перед строем и беседовать с офицерами на манер «главноуговаривающего» Керенского...
Дивизия должна не просто побеждать, но побеждать благодаря именно его навыкам быстро и хладнокровно разбираться в обстановке. Именно его находчивости и способности решаться на самые смелые предприятия и приводить их в исполнение. Именно его твёрдой воле и умению передать всем подчинённым, от командиров полков до каждого рядового казака, непоколебимую решимость сойтись с противником грудь с грудью, смять его конём и зарубить. И благодаря его храбрости в атаке. Личной храбрости, чёрт возьми!
